— А можно я перед таким делом схожу в соседнюю комнату? — спросил Алеша.

— Ну сходи напоследок, — улыбнулась Ольга Николаевна. — Заодно и проветришься. Развеешься, так сказать… Через пятнадцать минут чтобы возвращался. Я тебе засекаю. Время засекаю. Пошел!

— Да я раньше приду. Вы не волнуйтесь…

Мальчик скрылся, и Тимофей, улучив момент, украл конфету у собеседницы.

— И как, простите, они доверили мальчика такой суке? — сказал он, причмокивая.

— Договаривайте, мой друг… Вы хотите сказать — такой суке, как я? Очень просто. У них не было иного выхода. Самолет вылетал во вторник, и надо было сдать талон на контроль. И куда, скажите, подевать ребенка? А у меня все-таки опыт…

— Вот я и не понимаю. Как они доверились особе с подобным опытом?

— А чем вас, дорогой, не устраивает мой жизненный опыт? Он, между прочим, очень разносторонний…

Ольга Николаевна кокетливо одернула на себе рубашку. И еще что-то одернула. Причесалась.

— Не знаю, — смутился Тимофей. — Я, наверное, очень консервативен, но, по-моему, что-то не по-людски. Мне кажется, вы очень гнило его воспитываете. Я хочу сказать, пацана. Из него вырастет очень странный юноша…

— Государству необходимы странные люди. Иначе оно загнется, как Франция Людовика Шестнадцатого или Россия этого мудака. И к власти придет какой-нибудь «Хулибан».

— Я настороженно отношусь, — заметил Тимофей, — к фундаменталистам. Они, на мой взгляд, все какие-то безбашенные. Психи ненормальные. Не ахти ребята.

— Недаром народ называет их хулибане. Он словно видит, что стоит за русской идеей… И кто стоит… И на чьи, с позволения сказать, деньги. Это же простой вопрос: кто спонсирует? После него все становится ясно, предельно ясно. Однако нет — такое впечатление, что его боятся задать… И фундаменталисты множат свои ряды. Зондируют молодежь… Срут в карманы…

— Я бы ограничил формальных радикалов чисто парламентски, — выронил Тимофей. — Взял и провел через Конституцию три поправки. Всего только три! Но зато какие! Пальчики обсосешь… Признаться честно, нам все надоела эта политкорректность. Туда не ходи, этого не еби… Государство же тем временем терпит полный идиотизм, люди ходят по улицам и даже не думают… у них же все под боком — господи твою мать… Говорят, что время определяет нравы…

— Говорят на самом деле наоборот, — поправила Ольга Николаевна. — Впрочем, кому как нравится. А вот за отечество действительно как-то горько… Даже не то что горько — отчаянно удивительно… Раз, два — и ничего нет. Сплошной Хулибан. И кошки в душе с этого дела… И где, черт возьми, наш маленький засранец?

— Может, он уже при делах? — с подозрением спросил Тимофей.

— Вряд ли, — она покачала головой. — В его годы при делах обычно не состоят. Я полагают, что он просто готовится. Чисто психологически. По методике Яндальского или Куца… Показать — оно-то фигня. Ребенок переживает за будущие последствия. Совершенно очевидно, что я не в силах заменить ему мать… Вот придет он завтра в школу — и дальше? Его спросят — где твое домашнее дело? И что он скажет в ответ? Приходил чужой дядя и я показывал ему писю, да? И этим отмажется? У него же отберут последнее, и еще добавят… Понимаете?

— А что мешает вам заменить ему домашнее дело?

— Я не искусна в левой ориентации, — призналась Ольга Николаевна. — Таких, как я, всю жизнь учили другому. И поздно в двадцать шесть переучиваться на собственного предателя, предателя своих личных учителей… Я физически неспособна — вы понимаете? А здесь нужен профессионал.

Тимофей отломил кусочек новой конфеты и протянул его девушке.

— Давайте на брудершафт. И простите меня пожалуйста — я вовсе не имел ввиду, что вы сука. То есть вы лично сука. Просто так получилось. Знаете, как поется в песне: это судьба. И ее достаточно нелегко избегнуть, тем более такой очаровательной кисе…

— Вы говно, Тимофей, — на глаза Ольге Николаевне навернулись слезы. — Но я вас почему-то люблю. И давайте не будем на брудершафт. То есть мы, конечно, съедим конфету. Я полагаю, мы съедим еще по одной. Нам, наверное, будет с этого муторно, но мы съедим до конца… Но будем на вы — мне так больше нравится. В старинных семьях даже супруги, бывало, говорили на вы… В этой есть какой-то шарм, не находите?

— Цирк это, а не шарм, — сказал Тимофей. — Тоси-боси, новомодные веяния. Но вы для меня словно вторая Венера. Честное слово. Без этих… Без дураков… Я не хочу умирать после всего мною пережитого… Если бы не вы, я бы совершил страшную ошибку — подумать только. Вы не представляете, в какую пизду катилась моя жизнь, пока вы не вынырнули… Вы же не блядь сословная… Вы — на три балла выше.

Ольга Николаевна вскочила с кресло и нервно прошлась по комнате.

— Это хорошо… Все, что вы говорите — очень хорошо. Но давайте ради эксперимента пойдем на принцип?

— Давайте, — Тимофей расстегнул две верхние пуговицы (впрочем, тут же их застегнул).

— Я польщена. Но чем вы докажете такое смутное чувство? Вы можете, например… Впрочем, это слишком…

— Хотите оленя? — неожиданно сказал Тимофей. — Хотите, я сделаю вам оленя? Настоящего? Чтобы от души?

— Только не от души, — ее лицо перекосилось. — От души — это по-мужицки. Пусть этим занимаются наши предки… Знаете, я люблю холодных оленей. Вот холодного оленя может сделать не каждый. Понимаете, тут главное не быть трусом, не нассать самому себе — говоря метафорой…

— Я еще никому не делал… Холодных оленей… В книгах, конечно, читал. Но вы знаете эти книги — там пишут подчас такое, что волосы заворачиваются. Я уверен, что процент преступлений совершается из-за недочитанных книг… Я могу постараться… В конце концов, я не такой ретивый мужик, каким кажусь первую пару месяцев. Ради сердечного дела можно и уклониться… Что мне в этом? Тимофеем был — Тимофеем и помирать пойду. А холодный олень дается только раз в жизни. Главное — вовремя просахатить… И не жалеть…

— Тогда решено, — Ольга Николаевна стукнула кулаком по стенке (с той стороны, как обычно случается, никто не ответил). — Тогда завтра в десять у Пал Степаныча.

— Может, все-таки не у Пал Степаныча? У Пал Степаныча слишком дешево…

— Ладно: вы мужчина, вам и топор. Как говорится в новом римейке… Не знаю, что говорится… Главное — мы забились.

— Еще один вариант, — встрепенулся Тимофей. — Но там, извините, будет на грани жизни. Шаг влево — и недомут, поминай как звали.

— Не надо рисковать жизнью. По крайней мере, в самом начале. Если вы рассказываете не сказки, мы еще рискнем жизнью за наше общее дело… Хотите же заиметь со мной дело?

Некоторое время они перемигивались совершенно молча. За окнами темнело, и в это самое время раздались шаги; вернулся из дальней комнат румяный Алеша.

— Простите, вы не заняты? — спросил он.

Вид же имел совершенно фантастический: на ногах зеленые сандалии, в руках палка — для настольной игры в «большого арто». На конце палки поблескивал наконечник: из железа. Стало быть, Алеша держал в руках полноценное копье — независимо от мнения о своем предмете…

— Писю-то не пропил? — злорадно хохотнул Тимофей. — А то, знаешь, бывает: уходит мальчик в соседнюю комнату якобы по делам, смотришь — а пися тю-тю. Где, спрашивается? А пропил! Вот не абы как, а именно пропил, чтоб смешнее было… А зачем тебе такая резная палка? Неужели ты хочешь сыграть со мной в «большого арто»? Лохануто! Учти: я в такие игры мастак. Объебу и баста. Я ведь практически шулер, нас так учили… Но если хочешь, сыгранем в «большого арто». Дело, как сказали бы, уместное… В «арто» обычно на дозу малость играют… Если хочешь, можем и на живца. Или лучше так, чтобы по рукам вышло: с тебя доза, с меня живец. Но если ты хочешь крупно проиграть в «большого арто», зачем тебе наконечник на конце твоей палки? Тем более железный?

— Я сделал его специально, — сказал Алеша. — Чтобы он был со мной.

— А зачем он с тобой?

— Защищать свое достоинство, — честно ответил мальчик. — Жизнь и достоинство. Я решил, что неприлично показать вам свою наличную писю. Она моя. Практически и навечно. А вы, дядя, хотите подмазаться. Вот и все. Мне про таких родители говорили — что есть дяди, которые желают подмазаться. И надо их лупить по рукам. Любой ценой. Даже палкой…