Однажды адмиралу Меншикову пожаловался пленный французский офицер, высказавший свою обиду на казака, неучтиво с ним обращавшегося при задержании. Меншиков при офицере вызвал казака и сделал тому строгое внушение, произнося его на французском языке, которого казак не знал и только молчал. Казак был выслан за дверь, и француз рассыпался перед Меншиковым в благодарностях. Когда француза увели, главнокомандующий вновь вызвал казака и, похвалив его уже за поимку врага, наградил медалью.

С началом осадного положения Севастополя развернулись работы по укреплению оборонительных сооружений, войска были выведены на боевые позиции. Начальник обороны вице-адмирал В. Корнилов, получивший указания от царя, знал, что все ждут от него напутственного обращения, но он сказал: «Пусть прежде поведают войскам слово Божье, а потом я передам им слово царское». И вокруг города был совершен крестный ход с хоругвями, иконами, песнопениями и молебнами. Лишь после этого прозвучал знаменитый корниловский призыв: «Позади нас море, впереди неприятель, помни: не верь отступлению!»

Когда в Крымской войне 1853—1856 гг. П. С. Нахимов после гибели вице-адмирала Корнилова возглавил оборону Севастополя, он делал все возможное и невозможное, чтобы мобилизовать город и войска на борьбу с врагом. Нахимов шутил, что всякий день он готовит материал для предания его после войны суду за разные отступления от формальных предписаний и превышение власти.

АДМИРАЛ

Нахимов Павел Степанович

1802—1855

Флотоводец, герой Крымской войны 1853—1856 гг., защиты Севастополя. Окончил Морской кадетский корпус (1818). В 1822—1825 гг. совершил кругосветное плавание. Участник Наваринского морского сражения 1827 г. С 1834 г. — на Черноморском флоте. С началом Крымской войны командовал эскадрой, разгромившей турецкий флот в Синопском морском сражении. С февраля 1855 г. фактически руководил обороной Севастополя. Был смертельно ранен на Малаховом кургане.

Крупная неудача англо-франко-турецких войск в атаке на Севастополь весной 1855 г. покрыла новой славой имя адмирала П. Нахимова. Зная, как бедно и скудно живет адмирал, жертвующий весь свой оклад в пользу защитников города, царь пожаловал ему денежную аренду. «Да на что мне аренда? — досадовал Нахимов.— Лучше бы они мне бомб прислали».

Генерал Данеберг, которому главнокомандующий Меншиков перепоручил подготовку Инкерманского сражения, был не готов к этой роли. Он не знал ни Сапун-горы, ни Чоргуна, ни всей местности, где предполагалось сражение. Посетив адмирала Нахимова, он засвидетельствовал тому свое почтение: «Извините, что я еще не был у вас с визитом». «Помилуйте, ваше превосходительство,— ответил Нахимов,— вы бы лучше сделали визит Сапун-горе».

Благодаря героизму защитников Севастополя город долго сопротивлялся натиску англо-франко-турецких войск. Сказывались и многие ошибки, допущенные главнокомандующим английскими войсками Рагланом и французским главнокомандующим Канробером. «Первая моя просьба к государю по окончанию войны,— говорил Нахимов,— это отпуск за границу: так вот, поеду и назову публично ослами Раглана и Канробера». Это шутливое намерение не имело продолжения: Нахимов погиб в Севастополе.

Адмирал Нахимов считал, что у морского офицера нет и не может быть еще какого-нибудь интереса, кроме службы. «Например,— рассуждал адмирал,— зачем мичману жалованье? Разве только затем, чтобы лучше выкрасить и отделать вверенную ему шлюпку или при удачной шлюпочной гонке дать гребцам по чарке водки,— иначе офицер от праздности или будет пьянствовать, или станет картежником, или будет развратничать».

В боях за Севастополь прославился матрос Петр Кошка, чьи вылазки в стан врага часто сопровождались различными проделками. Однажды он пробрался к неприятельской траншее и увидел там нескольких англичан, варивших в котле говядину. Открытым нападением с ними было не справиться, и тогда Кошка из-за камня закричал: «Ребята, в штыки, ура!» Испуганные англичане выскочили из траншеи и бросились в тыл, оставив ружья, говядину, бутылку с ромом и галеты. Кошка взял ружья, ром и галеты, а говядину выбросил и воротился к своим.

В 1855 г. Меншикова на посту главнокомандующего войсками в Крыму сменил М. Горчаков, имевший репутацию добросовестного и самоотверженного генерала. Но последовали новые неудачи (поражение на Черной речке, оставление Севастополя), и Крымская война была проиграна.

Люди, любившие Горчакова, оправдывали его тем, что личность командующего, «первого лица», была в нем подавлена 30-ю годами пребывания на вторых ролях — начальником штаба корпуса, армии, в том числе он 22 года состоял начальником штаба у властолюбивого фельдмаршала Паскевича. Удел начальника штаба — постоянная зависимость от «первого лица» и привычка к педантизму, и это-то, по мнению друзей Горчакова, и погубило в нем талант главнокомандующего .

У всегда беспокойного и озабоченного своими обязанностями и делами генерала Горчакова было характерно всякое отсутствие чувства самосохранения и страха. Так, однажды в 1854 г. при осаде Силистрии он беспрерывно ходил по траншеям, отдавая указания, и много раз высовывался в сложенные из земляных мешков бойницы, чтобы взглянуть на неприятеля. На просьбы сопровождавших его лиц не привлекать к себе неприятельские пули и не высовываться он отвечал любимой фразой: «Что за вздор!» Наконец один из офицеров сказал Горчакову, что высовываться между мешков строго запрещено солдатам, и они могут взять дурной пример с командующего. «Хорошо,— отвечал Горчаков,— больше не буду, тем более что я по своей близорукости все равно ничего не вижу».

Бесстрашно вел себя главнокомандующий Горчаков и в осажденном Севастополе. Там было жарко и от вражеского огня, и от летнего южного зноя. Оберегая свои глаза от солнца, Горчаков носил фуражку с широким донышком и очень длинным козырьком. Солдаты, видя его ходящим бесстрашно под сильным огнем, шутили, что ему неприятельские снаряды не опасны, потому что фуражка ему служит блиндажом.

За много лет штабной работы у генерала Горчакова выработалась привычка к постоянному размышлению, подсчетам, непрерывной деятельности мысли, что было причиной его рассеянности. При слабом здоровье он, садясь за обеденный стол и продолжая усиленно размышлять над делами, порою съедал все, что ему ни поставят. Зная свою рассеянность, Горчаков запрещал денщику ставить на стол вино, говоря, что он может его выпить как воду.