— Мы никогда не забудем товарищей, выполнивших свой долг! Их именами мы клянемся, что Волга будет вечно свободной от мин! — закончил Курбатов.

Витя вспомнил, как разговаривали они с отцом. Хорошо было лежать вечером с ним на диване! Пока мама над чем-нибудь хлопотала, неслышно сновала по комнате, папа рассказывал. Он знал и про «Славу», и про «Варяга», и про многие другие славные русские корабли, о которых еще даже не написано книг.

«Это был человек, Витя! — обычно говорил отец, закончив рассказ. — Он и мертвый даже сейчас воюет за Родину!»

Молча разошлись матросы по катерам. Не было слышно ни обычных шуток, ни смеха, не пел баян в руках Агапова. Только минеры внимательнее обычного осматривали тралы, пулеметчики тщательнее протирали патроны, чаще проворачивали моторы мотористы.

Юсупов и Витя долго сидели в красном уголке, оформляя боевой листок с черной траурной каемкой. На другом конце стола Курбатов и Щукин писали письма родителям погибших. Витя слышал, как Курбатов сказал:

— Пиши так, чтобы все поняли, какой подвиг они совершили! Люди-то какие были!

Наконец Юсупов поставил последнюю точку, еще раз просмотрел весь листок и сказал:

— Теперь спать, юнга.

Витя хотел только отдохнуть немножко и лег на койку не раздеваясь, но усталость взяла свое: незаметно он уснул. Спал он так крепко, что не слышал, как торопливо выпускал пулю за пулей Бородачев, не слышал и того, как под утро вошел в каюту Курбатов, снял с него ботинки и расстегнул его ремень. Долго сидел Василий Николаевич на краешке койки и отгонял от Вити надоедливых комаров.

Невеселые мысли занимали Курбатова: возникло много вопросов, на которые нужно было немедленно ответить.

А чего стоит только решение такого вопроса, как дальнейшая судьба Вити! Оставить мальчонку здесь, на катерах? Ежедневно подвергать опасности его жизнь?

К отцу отправить пока нельзя: письмо от Георгия Павловича еще не пришло, значит, точный его адрес неизвестен. А наркомат ответил лаконично: «…будет учтено при назначении…»

Пожалуй, можно отправить Витю в тыл. Василий Николаевич не сомневался, что его мать с радостью примет мальчика, будет заботиться о нем, как о родном сыне. Но она с первых дней войны спрятала подальше свою пенсионную книжку и вышла на работу. А ведь нужно не только сохранить Вите жизнь, но и помочь ему разобраться в событиях, воспитать его. Мать, занятая работой, при всем желании не сможет уделять ему достаточно времени.

Что из этого вытекает?.. Остается одно: не отправлять Витю ни к отцу его, ни в глубокий тыл, а самому воспитывать. Конечно, иногда придется оставлять мальчика на берегу…

Глава шестая

ГИБЕЛЬ ПАРОХОДА

Все нравилось Вите на катерах: и строгий распорядок дня, и большая дружба, связывающая всех, и ежедневные политинформации, беседы, после которых всегда хотелось как можно скорее выйти на траление, помочь всему советскому народу разбить ненавистного врага. Именно после одной из таких бесед у Вити и появилась мысль совершить подвиг, сделать что-нибудь такое, чтобы и о нем, как о Тимофееве, говорили матросы.

Пока это была мечта. Что он может, если еще не владеет ни одной воинской специальностью? Значит, надо учиться. Долго Витя раздумывал, кем ему быть, и остановил свой выбор на специальности пулеметчика. Почему? Конечно, хорошо быть и мотористом, и минером, и рулевым. Все они нужны, но Вите хотелось не просто работать, а работать так, чтобы все и сразу заметили его. А пулеметчик у всех на виду. И однажды, сидя с Бородачевым у пулемета, Витя сказал:

— Знаешь, Захар… Я хочу стрелять из пулемета!

Бородачев замешкался с ответом, посмотрел на Курбатова, который неслышно подошел к ним и остановился за спиной Вити. Капитан-лейтенант кивнул, и Захар ответил:

— О чем разговор? Становись и стреляй.

— Не сейчас, — покачал головой Витя. — Когда фашисты будут.

— Чтобы стрелять по фашистам, нужно, юнга, изучить пулемет, — вмешался Василий Николаевич. — Поручаю вам, краснофлотец Бородачев, подготовить из него пулеметчика.

Заряжать пулемет и стрелять из него Витя научился быстро, но как только он после этого заикнулся о том, что теперь можно и экзамен сдавать, Захар строго посмотрел на него и сказал:

— Хорошо, доложу капитан-лейтенанту. А ты пока смени затвор у пулемета.

Витя удивленно посмотрел на Бородачева и с обидой сказал:

— Зачем спрашиваешь про то, чего я не знаю?

— Не знаешь? Тогда о каком экзамене может быть речь?.. Или ты думаешь, что выстрелил — и вся наука? Военное дело, Витя, требует кропотливой, настойчивой учебы. Его наскоком не усвоишь. Помнишь, как ты швартов крепил?

Витя покраснел. Он думал, что об этом случае давно забыли, но оказалось, что далеко не так. Произошло это еще в начале похода. Тогда катер подошел к какой-то пристани, подал швартов — стальной трос, а Витя захотел сам закрепить его на кнехтах. Он считал, что справится с работой, но трос скользил по кнехту и не хотел ложиться неподвижной петлей. Тогда на помощь Вите пришел Николай Петрович. В его руках трос сразу стал послушным, мягким. После этого Щукин и сказал Вите:

— В чужих руках любая работа часто кажется легкой. А ты учись и добивайся, чтобы и тебе она стала посильной.

Наконец настал день, когда Витю допустили к сдаче экзамена. Он сильно волновался, но правильно ответил на все вопросы, и даже сам командир дивизиона, который в этот день был в отряде, похвалил его. Теперь Витя нес вахту у пулемета поочередно с Бородачевым.

Но сегодня у пулемета нет никого, и он сиротливо стоит в окружении коробок с лентами. Даже над камбузом Изотова не вьется сизоватый дымок. Зато на берегу слышны торопливое шарканье пил и мерные удары топоров. Катерам-тральщикам вместо бензина нужна чурка, и, по предложению коммунистов, матросы решили заготовлять ее сами. Сказано — сделано. В ближайшей деревне выпросили пилы, и вот уже вторые сутки, с короткими перерывами для еды и сна, вся команда заготовляет чурку.

Работают все. Голые по пояс, мокрые от пота, матросы и командиры, не разгибаясь, пилят бревна. Витя и Захар, сидя на земле, колют чурки. Слепни кусают спину, рука сильно устала, но Витя, закусив нижнюю губу, взмахивает топором и медленно считает: «Тридцать пять, тридцать шесть…» Со счета он сбивался несколько раз, но всегда начинал сначала: так как будто легче.

Топор в руке Захара мелькает чаще, груда полешек около него растет быстрее. Так и должно быть: он матрос, а Витя пока еще юнга. Но он работает вместе со всеми, его чурки тоже лежат в бункере, готовые превратиться в газ, чтобы двигать катер, чтобы смог он выйти на траление, на охрану караванов, на бой с самолетами.

— Перекур! — кричит мичман Агапов.

Курбатов назначил его старшим, и все слушаются мичмана.

Перекур дается через час и ровно на десять минут. Моряки ложатся на выжженную солнцем траву и молча курят. Витя тоже лежит и смотрит, как табачный дым висит над матросами облаком, колышется и, распавшись на отдельные пряди, плывет прочь от реки, словно покачиваясь на невидимых волнах. От жары попрятались даже птицы. Только коршун, распластав крылья, бесшумно парит над водой. Но вот он замер, сложил крылья и ринулся вниз, чтобы через минуту медленно, с натугой махая крыльями, снова взмыть вверх. В его когтистых лапах висит зазевавшаяся рыбка.

И вдруг земля чуть заметно вздрогнула. Матросы встрепенулись. Кое-кто приподнялся на локтях, а Витя залез на поленницу. Он увидел, как за островом, покрытым густыми кустами ивняка, упали в воду обломки взорвавшегося парохода.

— Пароход взорвался! — крикнул Витя, а мотористы уже бросились в машинное отделение.

Слышно, как они крутят пусковую рукоятку, пытаясь завести мотор, но газа мало, и, немного почихав, мотор глохнет.

Моряки с берега всматриваются в белую блестящую дорожку на середине Волги, всматриваются до рези в глазах, смахивают слезы и вновь смотрят. А у Вити все еще перед глазами опадающий столб воды и черных, кувыркающихся досок.