Нужно будет сделать возможно более обоснованный и обстоятельный доклад на бюро. Нужно будет высказать главное свое кредо: профилактика в идейной борьбе. Нельзя ждать, пока образуется отклонение от нормы. Потом исправлять бывает поздно. У таких людей часто возможны духовные рецидивы то в одну сторону, то в другую. Она, Янка, конечно, права. Нужно исследовать, нужно понять причины появления даже таких вот вроде бы безобидных притворяшек. Потому что притворяшки не такие уж безобидные. Из них могут произрасти очень ядовитые цветы… А как же быть с новогодней ночью?

Янка колебалась. Побывать на новогодней ночи нужно, до зарезу необходимо. Там все и проявится: и то, что Худо не договаривает, и то, что другие прячут. И вообще — это заключительный этап в ее работе. Но, с другой стороны, ей запрещено…

Янка вздохнула: “Семь бед — один ответ”. Нужно поступить мудро: сделать обстоятельное сообщение на бюро, чтобы проверили и одобрили и участвовать на притворяшкинском новогоднем балу разрешили. Тогда все встанет на место. А вот этот сыщик — что же это такое? Откуда он взялся? Кто он?

Услышав от Есича новейшие сведения, Кара впал в неистовство. Он орал на всю квартиру, что уничтожит, убьет проклятых предателей. Ярость его была безудержна. Он упал на пол и бился в судорогах. Так и уснул — огромный черный таракан на янтарном паркете. Есич знал, что в такие минуты благовестнику нельзя мешать, он лишь свирепеет и может нанести себе болезненные ушибы, даже раны. В них он потом, как правило, винит окружающих. Поэтому Есич тихонько стоял у притолоки двери, наблюдая за судорогами покровителя. Чем-то они его даже тешили: такой большой человек, а так мучается. Страдания Кары приносили Есичу невысказанное, но ощутимое удовольствие. А Каре меж тем снились долгие сновидения.

Когда он очнулся, ощущая в своем теле необычную легкость и свободу, он лежал на чистых простынях, устроенный Есичем с максимальным комфортом. Запрокинутая голова смотрела в потолок, где одиноко и знакомо светила электрическая лампочка. Есич всегда включал ее, когда у Кары начинались приступы. Слабым голосом проповедник позвал своего секретаря. Есич незамедлительно возник на пороге комнаты.

Кара поманил пальцем, и старый сектант приблизился.

— Здесь, — проповедник указывал на шрам между бровей, — сидит пуля. Стреляли нехристи и попали, но рука божья отвела мою смерть. Считай — воскрешение пережил! С тех пор уверовал горячо и до конца. И в том спасенье — главная цель. Вот куда мы поведем всех этих притворяшек, отбившихся адвентистов, непризнанных иеговистов. К бессмертию! Меня оградил господь и их оградит, понимаешь? Если поверят так же глубоко, как и я, если причастятся к благодати… Я знаю, куда их повести. Но теперь иное меня волнует. От чего им идти? От какой напасти спасаться? Тут заковыка, но и она разрешима.

Он умолк, переведя дыхание. Есич смотрел на говорившего затуманенно и нежно. Как палач на жертву, отрешенно и сочувственно.

— Большое видение было, — продолжал Кара, — многое прояснится и прояснилось уже. Теперь слушай. Наше дело победит, потечет река наших идей в духовной пустыне современного общества, и хитроумные устроители преград в наших душах будут посрамлены. Все исчезнет, мы двинемся вперед, освещенные лунным светом веры. Мы на правильном пути, Есич, нас ждут большие свершения. А теперь пиши: узнать у Худо все насчет этой сопливки Люськи. Как будет одета в новогоднюю ночь, какую маску предполагает носить и прочее. Очень она нам сгодится. На эту девчонку большую и красивую роль возложим. Тому — свои причины. Одиночка, живет совсем одна, ни родных, ни близких. Героическая натура, такие на высокие жертвы способны. Узнай ненароком, так, как ты умеешь, — ненавязчиво. А то этот слюнтяй переполошится и подумает, что мы хотим соучаствовать в их детском балаганчике. Этого не надо, он дурак, тот руководитель притворяшек. Нужно будет подумать о другой силе, иначе он все мне развалит. Будь осторожен.

Кара некоторое время помолчал, потом передохнул, тихо сказал:

— Жертвы нужны, Есич, жертвы. Ни одно большое дело не строилось без крови, и чем выше кровь, тем тверже и надежнее дело. А самая высокая кровь — у человека. Ты меня понимаешь, Есич?

Есич согласно кивнул, Кара откинулся на подушки и вяло сказал:

— А теперь ступай, мне передохнуть надо.

15

Из электрички они вышли втроем. В лицо ударила легкая вьюжка. Крепкий морозец щипал и приятно холодил кожу. Идти по шоссе было далековато, и Виктор повел девушек в обход, лесом. В глубине рощи стыла тишина, над черными деревьями повисли низкие облака, освещенные луной. Глаза у девушек таинственно поблескивали. Хороши они были по-необычному, тревожно и незнакомо. Виктор испытывал легкость и освобождение. Да, именно так — легкость и освобождение. Будто все заботы по устройству и мелкие и обидные мысли остались сзади, в большом муравейном городе. А здесь, под низкими прозрачными облаками, косо летящими над деревьями, шагал совсем другой человек. Выше ростом, что ли. Шире в плечах. Защитник и покровитель робких девушек, прильнувших к нему с двух сторон. Легкость, свобода и уверенность — вот что он тогда чувствовал. Только это, никаких темных предчувствий и страхов у него не было, он помнил точно.

— А здесь страшно, — хрипло сказала Люська, делая большие глаза. Она съежилась, выглядела девчонкой. Семиклассница, никак не старше.

— Сейчас волки нападут и съедят нашу Люську, — засмеялась Таня.

И Виктор тоже засмеялся.

Им было очень хорошо на этом снежном пути от станции к даче. Как-то очень дружно шагалось и говорилось. Каждое слово ложилось в лад, к месту, не обижало, а согревало.

Они прошли лес, пересекли большое вспаханное поле, все сплошь в огромных ледяных глыбах, и увидели дачный поселок.

— А вот и наш вигвам! — воскликнул Виктор.

— Окна светятся, значит, Худо и мальчики уже там, — поддакнула Люська.

— Худо там уже давно, — засмеялась Таня, вкладывая в эти слова еще какое-то значение, о котором Виктор хотел спросить, но тут же отвлекся. Таня споткнулась и упала бы, не удержи он ее.

А дальше чувство свободы и легкого самодовольства у Виктора исчезло и растворилось в каких-то мелких действиях: они долго топали у крылечка, сбивая снег с ног, и говорили невыразительные слова-словечки вроде “дай мне веник”, “погоди, я тебе помогу, у тебя снег на задниках”, “звонка у тебя нет, стучать надо?”.

Вдруг Люська вскрикнула. Нехороший это был звук, короткое испуганное карканье. Виктор увидел, что девушка стоит не рядом с ними, у крыльца, а поодаль, на углу дачи. Стоит, закрыв лицо руками. Потом сорвалась и бросилась к ним.

— Там привидение! — выдохнула и прижалась к Виктору.

Танька не удержалась, превесело хмыкнула, Виктор сказал:

— Успокойся. Я посмотрю.

Он отстранил дрожащую девушку, прошелся вдоль дачи. Из освещенного окна вырывался апельсинового цвета яркий сноп света, золотисто подкрашивая снежную пыль над большим сугробом.

— Игра света, — сказал Виктор. — Света и снега.

— Нет, нет! — рванулась Люська. — Я видела. Это женщина. Девушка. Фигура и лицо… и… — Она оборвала себя. — Вы мне не верите? — плаксиво спросила она. — Почему мне не верят? Ах да, Люська-дурочка! Но это ж правда, правда! Там была девушка, была! Я ее знаю…

— Хорошо, хорошо, — быстро сказала Таня. — Пошли в дом, там все и объяснишь.

Они вошли в дом.

Стоп! Что он тогда ощутил? А ничего. Ничего такого, что бы привлекло его внимание. Слишком велико было благодушие. Уверенность незаметно переросла в самоуверенность. Да и сказывалась тогда власть формулы. За эти дни он хорошо усвоил: притворяшки должны притворяться. А как же иначе? В противном случае будут нарушены условия игры. Короче — притворяшкам верить нельзя. Ни словам их, ни делам. Люське можно верить, но только пока она с ним. Попадая к притворяшкам, девушка менялась, становилась Заправской притворяшкой.

Они лгут во имя благой цели — спасения настроения, — но всё же лгут. И для него, рабочего парня, воспитанного в уважении к истинности снова, это обстоятельство было решающим. Они интересовали его, увлекали и даже чем-то покоряли, но он не верил им. Не верил, и всё. Они играли, что с них взять?