− Чай, съ бѣлошвейкой… − плачется бабка, отжимая кулачкомъ носъ. − Въ шляпкахъ водитъ, какъ барыню…

− Ну, и пущай… съ бѣлошвейкой. Съ портнихой-модисткой живётъ въ сожительствѣ, съ гражданской женщиной… на её всё жалованье изводитъ, сто рублей теперь выгоняетъ. Сто рублей! Такой каретникъ − чортъ его знаетъ, какой! А полсапожки нонче для портнихи хорошей… красенькая! И вотъ къ Успенью прислалъ ей, матери-то… три фунта баранковъ сухихъ да пастилы яблошной… да денегъ три рубли!

− Два рубли… Не добытчикъ… нѣтъ, не добытчикъ…

− А сто-то рублей! Вотъ съ обиды-то и ревётъ, пятую недѣлю глаза теряетъ.

− Бѣлошвейкѣ своей кофту купилъ… писалъ − двадцать семь рублей далъ…

− А тебѣ пастилы! Мало? Реветъ, дура… Да его, чорта, въ самые окопы надо, послѣ этого! Чортъ-шишига… Образованный сталъ, книжки читаетъ, въ полицiи сколько разъ сидѣлъ, забастовки дѣлалъ! У-у!!.

Дядя Семёнъ даже зубами скрипнулъ, кулакомъ затрясъ, задохнулся. Глаза сверкаютъ, брови выгнулись − подвернись каретникъ − расшибётъ.

− Проклясть мало такого с… Да будь онъ, анафема…!

Бабка дёрнулась, соскочила съ кулаковъ и затрясла скрюченнымъ пальцемъ.

− Щу, ты… чумовой!

− Ладно… поѣду-удосужусь… оттаскаю. Всякiя слова говоритъ, какъ образованный… а родные ему − чего! Издыхать будемъ… змѣй холодный не почешется! Образованiе ихнее… − стучитъ онъ кулакомъ по завалинкѣ и отстраняетъ бабку, не видя. − Ты меня изъ-за него, паскуды… душу мнѣ вынимаешь! Все равно прокляну, про себя! Чего это?! − тычетъ онъ къ церкви. − Церковь Божья?! такъ? Чего на ней стоитъ? Хрестъ?! Для чего хрестъ ставятъ? сказывай, для чего? − не то меня спрашиваетъ, не то старуху. − А для того, что… спасенiе! Пострадалъ и… и молись-смотри, помни! Кровь свою отдалъ драгоцѣнную, за всякую… за всѣхъ змѣевъ и за стервецовъ! Вотъ! За всѣхъ, хорошiе ли, негодящiе ли… За дрызгъ всякiй, за воровъ-разбойниковъ, за убивцевъ, за кровопивцевъ! Значитъ, памятуй. А у насъ что?! По образованiю какъ надо?.. Энти, образованные, а?! энти стервецы… съ кѣмъ воюемъ-то?! Они ужъ самые-то образованные, нѣтъ выше… я газеты читаю, знаю. Ну? Машины всякiя, техники всякiя, всё превзошли, насъ дураками считаютъ… Да мы-то ан-гелы божiе! Нѣтъ, погоди… я тебѣ распостраню мысли, погоди. На людяхъ пашутъ! Людей всякимъ помойнымъ дерьмомъ кормятъ, плѣненныхъ! А подъ хрестомъ чего говорятъ, въ церкви, а? О негодующихъ плѣненныхъ! А они какъ?! Женчинъ догола раздѣваютъ, на окопы становятъ! на кострѣ жгутъ, живыхъ ещё пристреливаютъ! глаза пальцами протыкаютъ! языки рѣжутъ! ухи ножницами рѣжутъ! газеты читалъ! Войну, змѣи начали, сколько годовъ ножи точили! А?! И нигдѣ такого замѣчательнаго образованiя нѣтъ, всё могутъ! А мы-то Господи! Грязные, рваные, пьяные… по-родительскому ругаемся… грамотѣ не умѣемъ, чисто въ лѣсу живёмъ… а какъ мы?! У насъ, вонъ, въ Колобовѣ, девять человѣкъ ермановъ работаютъ у барина. Ну? Вотъ самъ видалъ, хрестъ приму − не вру… Тащутъ двое ихъ брёвнышко, а мальчишки въ ночное погнали. Мальчишки наши какъ? Богъ, говорятъ, помощь! Ей-Богу! Кто ихъ училъ?! А энти смѣются гадюки! Да чего ещё… Одинъ чтой-то по своему крякнулъ на нихъ, и засмѣялись, да нехорошо такъ. Понятно, наши мальчишки, кто въ чёмъ, рваные. На кофту смѣялись, что въ бабьей кофтѣ, хлопья изъ рукавовъ видать. Ну, я имъ и показалъ тутъ..!

− А что?

− Я ихъ такъ…! Взялъ одного за воротъ… а здоровые, черти… ну, да, вѣдь, и я не маленькiй. Взялъ его да головешку-то ему нагнулъ-толконулъ! Кланяйся, такой-растакой, ежели тебѣ Богъ-помощь говорятъ! Такъ и присѣли, ни живы. Мордастые, черти. А кормятъ-то ихъ какъ у насъ! Баринъ по-нѣмецкому съ ими говоритъ, барыня за ручку. Э! А они всё ха-ютъ. Чтобы образованiе показать! Всё у насъ никуда, не по ихъ всё. Вѣдь, вотъ не знали-то, что они въ гости будутъ… берёзы бы для ихъ перекрасили, въ рѣчку бы молока напустили, перинъ бы имъ натащили… дѣ-вокъ бы имъ… пожалуйте, удосужьтесь обратить такое ермансоке вниманiе, извините ужъ только, необразованные дѣвки, по-вашему не умѣютъ…

− Чевой-то ты это нехорошо говоришь… грѣхъ! − остерегаетъ бабка.

− Кучеръ мнѣ сказывалъ. То, какъ пришли, съ голодухи-то на хлѣбъ накинулись… горячимъ хлѣбомъ ихъ баловали… а тутъ и хлѣбъ − не хлѣбъ! Да хлѣбъ-то святой нашъ, съ этой вотъ землишки, съ мово поту… хлѣбъ-то сладкiй для его хайла нѣмецкгао… И хлѣбъ не хорошъ! Я бъ его глиной напхалъ! Въ молокѣ мошки! Мо-ло-комъ по-имъ! Да на русскай-то хлѣбушка какъ? На колѣнкахъ стой передъ имъ, хрестись на его, принимай! Кровью русскай-то хлѣбушка поднять, хрестами хрещёнъ, слезами замоленъ! Каша не такая, крутая, не бѣлая! А?! У, змѣи! Я бъ имъ такую кашу показалъ… я бъ имъ доказалъ! Ну, послушай, что дѣлается. Повезъ одинъ ихнiй колобовскую барыню на машину, тючки ей снесъ, а барыня… Я бъ эту барыню…! Вотъ ей-Богу… на полустанкѣ самъ слышалъ… а барыня и говоритъ другой барынѣ: «а ну ка обидится, если ему двугривенный дать?» И отвалила ему со-рокъ копеекъ! Да энтотъ нѣмецъ на корточкахъ передъ ней завалился! А своему мужику, да хоть бы мнѣ вотъ… гривенникъ бы въ рыло − и утирайся! да еще бы пятакъ сдачи бы ей! У-у, образованные! Всё у нихъ навыворотъ… Парнишка тамъ въ имѣньи, студентъ, тонки ножки, книжку читаетъ, чтобы съ нѣмцами говорить, по-ихнему. Съ нашими-то тамъ никто небось не говоритъ, а лупятъ чемъ попало. Прямо, диву дались, какъ намъ кучеръ тутъ поразсказалъ! Поѣхалъ баринъ нѣмцевъ добывать въ городъ, хлѣбъ надо убирать. Ладно. По начальству тамъ, то-сё… А его тамъ начальство и спрашиваетъ: а какое имъ отъ васъ содержанiе воздуху будетъ, гдѣ ихъ спать положите?! А?! Ей-Бо-гу! На вольномъ-то воздухѣ! Я на лаковомъ заводѣ у нѣмцевъ жилъ, такъ про насъ не требовали воздуху, а спало насъ сорокъ человѣкъ въ одномъ покойчикѣ, дружка надъ дружкой. Нашихъ плѣнныхъ тамъ съ голоду, съ холоду морютъ, а мы… Значитъ, подставляй шею! И побѣдимъ − всё равно шею подставляй, потому мы не люди не образованные… измывайся, лупи, какъ тебѣ угодно. А нѣмецъ въ шляпѣ, хочь, можетъ, и безъ рубахи, въ спинжакѣ… видъ у него чистый, головёшку эна куда подымаетъ − не причешешь! Нѣтъ ужъ… звѣри − такъ съ ими, какъ со звѣрями! Въ корыто ихъ головой! Бей сукиныхъ такихъ, въ плѣнъ не бери! И Мишкѣ наказалъ − не бери! Бей, коверкай его, стерву, съ землёй смѣшай его такое его образованiе! Не щади, выводи крапиву, падаль несчастную!..

Что сталось съ дядей Семёномъ! Бабку оттолкнулъ, себя въ грудь стучитъ − нагорѣло-накипѣло. Хочетъ найти, уяснить, охватить, понять что-то. И, должно быть, всё понимаетъ, только не можетъ высказать, поставить чёткое, крѣпкое клеймо. Да, пожалуй, ещё не знаетъ, на что его приложить, чтобы попало въ точку. Смутная правда мелькаетъ въ его сбитыхъ словахъ, боль неутѣшная, обида давняя, неизбытая; правда, выясняющаяся растерянному взору.

− Можетъ, черезъ эту войну насъ увидимъ… подвёдемъ баланцы, распостранимъ! Я теперь газеты читаю, многому наученъ. Сынъ у меня страждетъ, воюетъ по всей душѣ… ну, значитъ… могу я отвѣтъ требовать − почему такое… гдѣ вся наша правда истинная! Могу!

− Душу-то рвешь, шумный… − ворчитъ бабка. − Зѣваешь-зѣваешь, а ночью по избѣ все бѣгаетъ, жалится… подъ сердце подкатываетъ…

− Бо-ольшiе разговоры… произойдутъ… Ладно, поглядимъ… правду, хочь ты её вилами проколи, она всё голову подымаетъ! Не навозъ запахалъ и ладно… Ффу-у… Яблоки-то… Не уродились…

Пусто въ осеннемъ его саду, захолодали заржавѣвшiя яблоньки − вотъ-вотъ оголятся. Не ставилъ и шалашика на сторожбу.

Дядя Семёнъ… Гдѣ же покойная его сила? Утекла съ годомъ, а на смѣну ей пришло дёрганье глазомъ, сжатые кулаки и злость. А, вѣдь, какой крѣпкiй былъ! И всё у него было крѣпко въ хозяйствѣ. Будетъ ли тутъ крѣпко?

Вотъ гонятъ коровъ. Подняла бабка прутикъ, заковыляла, загоняетъ чёрную, крутобокую, тяжёлую, а пѣгая, переваливаясь, какъ Марья, стельная, мычитъ съ подхрипомъ въ окошко − проситъ хлѣба. И такъ хорошо смотрѣть, какъ бѣлолицая, пригожая, сытая Маруха протягиваетъ ей изъ окошка ломоть съ горкой соли. Пахнетъ молокомъ. Хорошо бѣгутъ, сѣменя ножками-палочками, чёрныя овцы, шарахаются − вотъ-вотъ убьются. Долго, протяжно мэкаютъ. Мычанье, ревъ, бэканье − несутъ тихую деревенскую ночь, покой благодатный. Три овечки постукиваютъ копытцами, тычутся безпокойными мордочками въ ворота. За стадомъ, въ пыли, тянетъ ночной покой − уже потемнѣли дали.