Фусцинус навалился на римлянина всем телом, вдавив в землю лицо своего господина, который не мог даже пошевелиться. Раб размашисто двигал бедрами вперед и назад. Раз за разом тело его жертвы содрогалось от мощных ударов сзади. У трибуна уже не было сил кричать, по его лицу текли слезы, но Фусцинус не обращал никакого внимания на его страдания. Нет, не этого молодого заносчивого трибуна хотел изнасиловать раб. Единственным его желанием было унизить и опозорить всю Римскую республику, которую символизировала его беспомощная жертва. Сваренное мной зелье превратило Фусцинуса в настоящего дикого зверя.
Тяжело дыша, офицер вернулся в лагерь. Достав свой гладиус, он хотел броситься на раба сзади и убить его, но тут же вновь почувствовал зуд в паху. Лицо римлянина исказила мучительная гримаса. Офицер рухнул на колени, схватился обеими руками за свой половой орган и начал тереть его, чтобы поскорее избавиться от болезненной эрекции. Дико с красным лицом неподвижно лежал на спине. На его губах, на подбородке и шее белела пена, штаны были спущены до колен. Эдуй не шевелился. Его эрегированный пенис торчал вертикально вверх, словно жезл центуриона. Дико был мертв.
Конечно, я не находил себе места от беспокойства, но, разыскав Ванду у подножия скалы, я взял себя в руки. Спрятавшись за огромным валуном у обочины дороги, мы ждали, как будут развиваться события. Приближавшееся к нам облако не предвещало ничего хорошего. Я попросил Ванду помочь мне взобраться на скалу. Когда я оказался наверху, она подала мне лук и колчан со стрелами. Еще раз внимательно взглянув на дорогу, я велел ей крепко привязать лошадей к ближайшему дереву.
— Друууииииид! — услышал я чей-то крик. Скорее всего, это был Кунингунулл. Можно было подумать, что он не скачет, а летит на своей лошади, — с такой скоростью бедное животное мчалось по пыльной дороге. Вот это вид! Эдуй разделся донага, все его тело было кроваво-красным, словно он заболел какой-то странной, экзотической болезнью. Резко остановив коня, Кунингунулл соскочил на землю и дико огляделся по сторонам. Прихрамывая и не переставая тереть свой пенис, эдуй приближался к подножию скалы.
— Друииид, где твоя рабыня?!
Я натянул тетиву, а затем разжал большой и указательный пальцы правой руки. Тетива, скрученная из жил животных, со свистом вернулась в исходное положение. Стрела мгновенно преодолела расстояние, отделявшее меня от Кунингунулла, и вонзилась в его грудь на два пальца ниже золотого обруча. Эдуй даже не вскрикнул. Он схватился обеими руками за торчавшую из его тела стрелу и взглянул на меня. Теперь Кунингунулл понял, кто в него стрелял. Он глядел мне прямо в глаза. Решив избавить его от мучений, я выпустил вторую стрелу. Она со свистом вонзилась в левую руку эдуя, которой он держался за древко первой стрелы.
Пронзив запястье эдуя, вторая стрела глубоко вошла в его туловище. Я безразлично смотрел на Кунингунулла и почти не шевелился. Сосредоточившись, я достал из висевшего за спиной колчана еще одну стрелу и вновь натянул тетиву.
— Зачем ты это делаешь, Корисиос? Может быть, с него хватит? — спросила Ванда громким встревоженным голосом, словно при помощи одной-единственной фразы она хотела избавиться от волнения и сковавшего ее нервного напряжения. Третья стрела пронзила правую руку Кунингунулла и тоже пригвоздила ее к груди эдуя. Сделав еще несколько шагов, тот упал на колени и начал медленно вращать головой. Через несколько мгновений его глаза закрылись, и эдуй рухнул на землю, зарывшись лицом в придорожную пыль.
— Почему все его тело было таким красным?
— Похоже, здешний климат ему не подошел…
— Корисиос!
— Откуда мне знать? — грубо ответил я. — У него резко повысилось кровяное давление, по телу разлился жар, превративший тело Кунингунулла в настоящий вулкан. Я же говорил тебе: я знаю, что делаю. Сантониг много рассказывал мне об этом зелье. У человека, выпившего такой отвар, в жилах начинает бушевать настоящая буря. Не могу понять, почему ты задаешь мне эти вопросы?
Еще несколько часов мы ни на шаг не отходили от подножия скалы. Наконец, я решил, что нужно вернуться в лагерь и посмотреть, что там случилось. Прежде чем отправиться в путь, я выдернул из груди Кунингунулла все стрелы и закопал их подальше от дороги, а затем снял с него золотой обруч, решив принести это украшение в жертву богам воды.
— Как ты думаешь, что они делают? — спросил я Ванду. — Они еще живы и бродят, не находя себе места, вокруг лагеря? У них такие же красные лица, как у этого эдуя?
— Если бы только лица, — пробормотала она еле слышно. — Я одного не могу понять: кто из нас друид? Ты или я?
— Нам во что бы то ни стало нужно узнать, как разворачивались события в лагере.
— Только не говори мне, что ты в самом деле хочешь вернуться туда!
— Я должен узнать, что случилось!
— Совсем не обязательно возвращаться в лагерь, — со злостью выкрикнула Ванда, — чтобы понять, как разворачивались события! Я и так могу сказать тебе, что случилось. Словно голодные волки, они набросились друг на друга. И по крайней мере один из них выжил. Вот он-то и расскажет римлянам, что ты убийца и предатель! Видишь, что ты натворил, Корисиос! Тебе следовало продать меня и отправиться в Массилию! Теперь ты не сможешь выплатить Кретосу свой долг. Купец наверняка будет искать тебя. Но теперь к нему присоединятся римляне, потому что, вне всякого сомнения, они захотят услышать твою версию происшедшего с офицером, молодым трибуном и двумя эдуями.
Ванда была абсолютно права. Похоже, я сам себе вырыл яму и оказался теперь в безвыходном положении! Но что мне оставалось делать? Я уверен, что этой ночью они бы все вместе набросились на Ванду, а я бы не смог защитить ее. В поединке с тремя опытными воинами и одним молодым римлянином у меня не было никаких шансов остаться в живых. Меня ничто не спасло бы!
— Послушай, ведь совсем рядом с нашим лагерем находится ущелье. Если мы переберемся на противоположную сторону, то сможем узнать, что случилось, не подвергая себя большой опасности. Возможно, все не так уж плохо… Я хочу всего лишь убедиться… Возможно…
— Ты хочешь сказать, что во всем случившемся можно попытаться обвинить гельветов?
— Что значит «обвинить»? Я не собираюсь никого ни в чем обвинять. Но нельзя исключать возможности, что именно так и подумают римляне…
Итак, мы перебрались на противоположную сторону ущелья и не торопясь направились к тому месту, откуда можно было увидеть лагерь. Мы с Вандой вовсе не удивились бы, если бы из кустов нам навстречу выскочил римлянин или эдуй с красным лицом и эрегированным пенисом. Мы постоянно оглядывались по сторонам, боясь быть застигнутыми врасплох.
Через некоторое время Ванда спросила:
— Корисиос, что за зелье ты сварил для этих несчастных?
— Ванда, пойми меня правильно. Я еще не стал друидом. Пока что я всего лишь ученик, — попытался защититься я.
— Ты раньше давал кому-нибудь такое зелье?
— Да… Однажды я напоил им осла…
— Осла?! — воскликнула Ванда, изумленно глядя на меня.
— Да, иногда нам приходится испытывать действие отваров на животных. А поскольку мы слишком любим кур, собак и лошадей, то у нас не остается другого выхода. Из всех четвероногих больше всего для подобного эксперимента подошел осел.
— И что же с ним случилось?
— Похоже, зелье пришлось ему по вкусу, поскольку он выпил полведра. Все до последней капли. Его член разбух до невероятных размеров; бедное животное не понимало, что с ним происходит, и не находило себе места. Этот осел словно сошел с ума. Он прыгал без разбору на ослиц и мулов, слезая с них лишь тогда, когда те начинали отбиваться от него задними копытами или кусаться. В конце концов нам пришлось убить жертву нашего эксперимента. После того как мы выпустили в него несколько стрел, осел наконец рухнул на землю. Затем мы позвали крестьянина, который одним мощным ударом топора перерубил сонную артерию и убил осла. Из раны фонтаном хлынула кровь. Если честно, то я не видел такого ни разу в жизни. Даже у белых волов — мы иногда приносим их в жертву богам, — которые гораздо больше осла, не такое сильное кровотечение. Обычно из раны сразу выливается какое-то количество крови, после чего животное падает на землю. Но в жилах того осла бушевала самая настоящая буря! Из его пасти хлопьями падала пена.