Вдруг я почувствовал на своем правом запястье крепкую хватку Базилуса. Похоже, он догадался, о чем я думаю. Дядюшка Кельтилл удерживал меня обеими руками за левое предплечье. Резкими движениями, метнувшись сначала в одну сторону, а затем в другую, я попытался освободиться. Зачем держать меня, словно преступника? Я бы все равно не смог спасти Ванду. Стоило мне только сделать несколько шагов вперед и пересечь границы священного круга, как меня тут же пронзили бы несколько стрел. Неужели мой лучший друг и мой дядя, которые так хорошо знали меня, думали, что я способен так бессмысленно расстаться с жизнью? Ради кого? Ради какой-то германской рабыни? Нет! Она была для меня моей левой ногой!

Я взглянул на Ванду, которая стояла немного в стороне и со скучающим видом рассматривала кусочки цветного стекла на своем браслете. Кажется, я должен признаться кое в чем. Одной из самых дурных черт моего характера является привычка представлять себе события, перед которыми я испытываю леденящий душу страх. При этом воображение оказывает мне медвежью услугу — благодаря ему все детали представляются настолько яркими и отчетливыми, что я совершенно забываю, где реальность, а где вымысел. Наши друиды утверждают, будто такие яркие образы способны стать причиной не только хороших, но и плохих событий. Поскольку я не мог сделать даже шага — Базилус и дядюшка Кельтилл продолжали крепко держать меня, — я решил сосредоточиться и в мыслях представить себе, что с Вандой все в порядке и она продолжает беззаботно разглядывать свой браслет, который ей как рабыне носить не подобало. Но он так гармонировал с обеими застежками! В то же время я прекрасно понимал: застежки на ее платье стоили в несколько раз дороже браслета и поэтому заставляли ненадолго забыть о том, что Ванда была всего лишь рабыней.

Друид еще раз воздел руки к черному беззвездному небу. Тень от его золотого серпа увеличилась до невероятных размеров и беспокойно колыхалась на кронах деревьев в такт языкам пламени. Меня начал бить озноб. Внезапно стало невыносимо холодно, словно я вышел в морозный зимний день из теплого дома на улицу. Пульсирующий комок в горле не давал мне свободно дышать, я не мог произнести ни звука. Я чувствовал, как напрягаются мышцы спины, а руки и ноги начинают пронзать судороги — словно чьи-то когтистые лапы разрывали мое тело на части. Сначала они принялись за левую ногу, затем за правую. Потом жгучая боль парализовала руки. Со мной такое происходило и раньше — мне казалось, что я превращаюсь в безжизненную каменную глыбу. Я из последних сил заставлял себя удерживать равновесие, стараясь не упасть. Создавалось такое впечатление, будто на меня надевают одну невидимую тяжелую кольчугу за другой и не собираются останавливаться. Во мне росла уверенность, что в ближайшие мгновения что-то должно произойти. Точно так же было в тот день, когда умер друид Фумиг. Но я даже не догадывался, чего именно следует ожидать.

Сантониг вновь заговорил, сообщая собравшимся, что нужно принести жертву богам. За каждого из нас, кто хотел выжить, следовало принести в жертву богу войны Катуриксу одного человека. Да, судя по всему, сегодня прольется немало крови. Все сосредоточенно наблюдали за происходившим на священной поляне. Похоже, друид чего-то ждал. Он все так же стоял с поднятыми к черному небу руками. Только его тело странным образом изогнулось, а из груди торчал какой-то длинный тонкий предмет. Друид медленно повернулся, и все мы с ужасом осознали, что этим длинным тонким предметом было копье, пронзившее нашего жреца насквозь. Неужели боги решили покарать его? Друид запрокинул голову и начал крутиться вокруг собственной оси. Его поразило деревянное копье. Боги не пользуются таким земным оружием. Это были германцы!

Вдруг весь лес задрожал и наполнился леденящими душу дикими криками. Со всех сторон в нас полетели стрелы, копья и дротики. Послышался звон тысяч мечей, которыми воины ударяли о деревянные щиты. Ариовист! Уже в следующее мгновение мы оказались окруженными со всех сторон германцами, сидевшими на своих невысоких лохматых лошадях. Воины Ариовиста были повсюду! Мы сбились в кучу, словно стадо овец, согнанных пастухами, а нападавшие всадники метали в нас копья и стреляли из луков. Через несколько мгновений оцепенение прошло, и оставшиеся в живых попытались спастись бегством. Но преследователи хладнокровно убивали всех подряд. Молодые воины, тела которых были выкрашены в черный цвет, держались за гривы коней. Догоняя бегущих, они прыгали им на спины, словно рыси, и перерезали горло. Бегство и паника совсем не характерны для кельтских воинов. Однако битва без оружия в руках вряд ли может доставить кому-нибудь удовольствие. Поскольку я довольно общительный и компанейский молодой человек, я попытался присоединиться к тем из моих соплеменников, которые надеялись спастись, добежав до нашего селения. Но я споткнулся о первый же торчавший из земли корень и рухнул на землю, словно срубленное дерево. Буквально через мгновение я почувствовал, как на меня упало что-то тяжелое, и тут же ощутил резкий запах чеснока… Дядюшка Кельтилл. Я боялся даже пошевелиться. Упавшее сверху грузное тело наполовину вдавило мою голову во влажную землю, но одним глазом я мог следить за всем происходившим на поляне и в лесу вокруг нее, оставаясь в относительной безопасности. Среди деревьев мелькали тени убегавших и их преследователей. Кельты мчались по лесу, словно дичь, которую только что вспугнули, а воины Ариовиста неслись за ними попятам, будто охотники, преследующие добычу. Германцев интересовали только спасавшиеся бегством или те, кто пытался оказывать сопротивление. Меня же — отважного воина, который не мог вытащить из грязи собственную голову, — они даже не заметили. Конечно, тот факт, что на меня просто не обратили внимания, являлся страшным оскорблением для гордого молодого кельта. Однако я решил, что с моей стороны будет гораздо разумнее стерпеть эту обиду. Со всех сторон слышались вопли воинов Ариовиста и стоны умиравших. Некоторые раненые выкрикивали оскорбления в адрес нападавших, а через несколько мгновений смолкали навсегда. Боевой клич германцев стих, я слышал только приглушенные стоны и всхлипывания тех, кого постепенно покидала жизнь.

Происходившее напомнило мне ливень, который внезапно начинается, а через некоторое время так же неожиданно заканчивается. Прилагая невероятные усилия, я выпрямил затекшую правую руку и попытался выбраться из грязи, опираясь на обе ладони. Казалось, что мокрая глинистая почва хочет поглотить мои колени и руки. Когда мне кое-как удалось приподняться, тело дядюшки Кельтилла скатилось с моей спины. Он лежал на земле лицом вверх и смотрел на меня остекленевшими, широко открытыми глазами. Одним ударом меча ему нанесли смертельную рану, распоров грудь и живот. В правой руке Кельтилл держал за рыжие волосы отрубленную голову германского воина.

Немного дальше, рядом с каменным возвышением на священной поляне, я заметил тела друидов. Их белоснежные тоги были пропитаны кровью. Ни один из них не остался в живых. Вдруг послышался сдавленный женский крик. Ванда? С трудом встав на ноги, я заметил на краю поляны германского всадника, пытавшегося вытащить из кустарника за волосы женщину. Я не ошибся, это в самом деле была Ванда.

— Ванда! — закричал я.

Не знаю, почему я так поступил. Вряд ли можно было в то мгновение сделать что-нибудь глупее. Только сумасшедший, не способный трезво оценить ситуацию, решился бы на такое. Воин отпустил Ванду и повернул коня. Теперь-то он наверняка меня заметил. Всадник натянул узду и не торопясь достал из ножен меч. Его гнедой конь нервно перебирал ногами, но не двигался с места. Сейчас германец вдавит ему в бока пятки и ринется на меня. Я знал, что он не успокоится до тех пор, пока не увидит мой труп, лежащий на земле в луже крови. Этот воин, так же как и его соотечественники, обмазал верхнюю часть туловища и лицо чем-то черным. Длинные светлые волосы, больше напоминавшие гриву льва, доходили до широких мускулистых плеч и придавали всаднику вид какого-то дикого животного, готового сразиться с любым противником. Подняв вверх правую руку, воин описал в воздухе несколько кругов острием железного меча и издал боевой клич. Если этот германец мог позволить себе иметь оружие из железа, значит, он был не простым воином. Я тут же достал свой кинжал. Наверное, в тот момент я выглядел довольно нелепо, ведь до сих пор мне приходилось пользоваться этим кинжалом только во время еды, когда я разрезал зажаренное на вертеле свиное мясо. Германец запрокинул голову, и послышался его смех, похожий на отдаленные раскаты грома. Мне крайне неприятно в этом сознаваться, но в то же самое мгновение мой мочевой пузырь опорожнился. Чувствуя, как по ногам стекает теплая жидкость, я попытался свободной рукой выхватить из-за пояса жертвенный нож, преподнесенный мне друидом во время обряда на священной поляне. Однако ужас настолько сковал все мускулы моего тела, что я лишь с трудом смог нащупать рукоятку, но мне никак не удавалось достать его. Смех германца и его грозный вид повергли меня в ужас, руки и ноги отказывались служить. Оставалось только удивляться, как я не потерял равновесие.