— Сам делал! Материалы покупал у дяди Калли. — Он провел пальцем по корешкам книг. Когда он коснулся «Рассказов про Дану», Кэрол вдруг вспомнила, что видела свои книги на другой полке, впрочем, не на полке, а на столе в доме у мистера Ламли. Она еще оставила свой автограф.
«Интересно, — подумала Кэрол, — зачем он принес их домой. Ведь, если, как он сказал, им с женой нравились ее книги и они уже много лет собирали ее работы, то почему же все книги, не считая старого издания „Тигра“, были новыми? Этому может быть только одно объяснение — Ламли никогда не интересовали ее книги!»
Пит спустился вниз в кухню, потом зашел в столовую. На столе стояла фотография в рамочке: двое ребятишек — Кэрол и Томми — с мамой. Пит взял фотографию.
— Вы были вот такими малышами… О лучшем нечего было и мечтать… мальчик и девочка. Все остальное не имело для меня значения. Я никогда не жалел об этом.
Он поставил фотографию на место.
— Что не имело значения? О чем ты не жалел? — спросила Кэрол.
— Я любил твою мать, и все тут. Это было что-то особенное, не так, как у всех! Ты скажешь, так не бывает! А у нас было!
— Да, папа, конечно!
Пит долго смотрел на фотографию, потом повернулся и пошел в гостиную.
— Кэрри, уже вечереет. Ты, кажется, говорила, что нам пора ехать. — Он посмотрел на свои чемоданы. — Так куда же мы все-таки едем?
Она помогла отцу распаковать чемоданы, сложила вещи в шкафчик, с которым Пит не захотел расставаться, потом они вместе спустились во внутренний дворик и прошли в сад. Было уже темно, но вдоль всей асфальтовой дорожки горели фонарики на коротких ножках.
— Жаль, Что Томми не смог сегодня приехать.
— Папа, он очень хотел, но…
— Вы в детстве очень любили здесь играть. Он тебе спускал веревку вон с того дерева. Вы бегали и резвились…
Кэрол почувствовала, как по щеке покатилась слеза. Пит ничего не помнил, думал, что он все еще дома, в своем саду.
— Томми был замечательным ребенком. Просто замечательным. И я никогда ни о чем не жалел.
Кэрол удивленно слушала его.
— О чем ты, папа?
Пит смотрел куда-то в глубину сада и, казалось, не слышал ее.
— Лучше жить здесь. — Он обернулся. — Ведь так?
Кэрол подумала, что теперь он говорит о доме престарелых. Он смирился со своей участью.
— Да, лучше здесь, — ответила она.
— Для всех нас так будет лучше. — Он думал о чем-то своем, непонятном для Кэрол. — Не только для ребенка, но и для нее, для меня… и для Калли тоже.
Нет, это не о доме престарелых… Ребенок? Он что, имеет в виду Томми? А при чем тут Калли Нельсон?
Отец не ответил на ее вопрос. Он отвернулся и пошел к главному корпусу, пробурчав, что Калли, должно быть, уже ждет его, да и к тому же сам Пит изрядно проголодался.
— Ты не знаешь, во сколько у них ужин? — бросил он на ходу.
В половине девятого одна из медсестер сказала Кэрол, что время посещений закончилось.
У входной двери Кэрол попрощалась с отцом. Пит обнял ее, обещая, что скоро приедет в город и сводит ее в кино. Он не помнил, что у него нет машины, и вот уже два года он никуда не выходит из дому.
На улице Кэрол помахала ему рукой, он улыбнулся, махнул в ответ и отошел от окна. Кэрол медленно шла по тротуару и думала, что, как бы ни был неприятен сам факт, но здесь Питу действительно будет лучше.
Видишь ли ты меня сейчас, солнышко мое?
Он медленно погрузил свои пальцы в ее вьющиеся каштановые локоны, осторожно за длинные пряди приподнял ее голову и долгим обожающим взглядом впился в широко открытые зеленые глаза. Чуть наклонился и сладко поцеловал в полусомкнутые губы, почувствовав их теплоту и упругую мягкость. Она была еще жива; последний крик давно уже замер на ее губах, превратившись в гримасу ужаса.
Вытянув руку, он потрепал ее за волосы — так в старину дозорный на сторожевой вышке сигналил в темноту, помахивая горящим факелом. Потом долго смотрел ей в глаза, не в силах оторваться.
Они всегда очаровывали его. Интересно, когда она перестала видеть его? Никогда! В такие минуты он верил, что жертва будет видеть его всегда!
И она видит его сейчас! Если любит, то всегда будет видеть его и смотреть только на него! Она всегда говорила ему это, когда он приходил к ней. Когда она умрет, ей опустят веки. Но он хочет, чтобы сейчас ее глаза были широко открыты!
«Позволь мне сказать, как я люблю тебя!» Он наклонился и нежно поцеловал ее в губы, так же, как бывало прежде… И отбросил ее голову. Все! Теперь она знает, как он любит ее, на какую жертву он готов для нее. Он показал ей, как сладки бывают его жаркие поцелуи, как может он быть очарователен.
Он встал и начал собирать свои вещи. Как хищный волк бродил он под кронами деревьев — не хотел оставлять случайных улик, поэтому наводил блеск и чистоту.
Он мягко улыбнулся, вспомнив, как она обнимала его, нежно и назидательно, щебеча на ушко нравоучения, которые так любила повторять, когда он, обмотанный полотенцем, выходил из ванной. О да! Моя милая, чистота сродни благочестию! Мурлыкая себе под нос ее милую песенку, он ходил взад-вперед, внимательно осматриваясь. Он уже исходил маленькую полянку вдоль и поперек — на земле лишь ее тело и обагренные кровью сухие веточки, — он остановился, довольный.
Всегда блюсти чистоту! Только ради тебя, родная! Только потому, что ты рядом!
И он снова бороздил маленький клочок исстрадавшейся земли.
«Все чисто!» — удовлетворенно подумал он и, бросив последний оценивающий взгляд на поляну, повернулся и пошел к машине.
Вдруг он неожиданно остановился, охваченный странным чувством, и понял, что в этот раз не испытал того наслаждения, которое возникало у него всегда, — не было ощущения радости и удовлетворения! Он вдруг захотел, чтобы она снова посмотрела на него! Прямо сейчас! Не откладывая! Неодолимая сила потянула его назад!
Глава 30
Едва открыв дверь, она услышала, как зазвонил телефон. Кэрол прошла в спальню и села на постель. Она сидела неподвижно, ждала, когда, наконец, смолкнет дребезжащая трель. Почему-то была уверена, что это Пол Миллер. Она не хотела слышать его голос — опять будет извиняться, говорить, что любит или нашел новые улики против Фрэнка. Она так и не смогла побороть в себе ту неловкость, которая возникла после их близости. Она поверила ему так глубоко и полно, что не смогла устоять перед искушением…
Может, все эти женщины тоже поддались обаянию человека, который потом убивал их?
О господи! Ей и так тяжело, столько неприятностей и огорчений — отец, Томми, Марго — теперь еще эти убийства. «Господи! Помоги мне забыть обо всем!»
Кэрол попробовала сосредоточиться на чем-нибудь приятном. Ни о чем не нужно жалеть, как сказал папа.
И как это он назвал Томми? Ах, да! Он сказал, что Томми был просто замечательным ребенком…
Воспоминания отца навевали на нее картины ее собственного детства. Она встала и прошла в кладовку. Сняла с верхней полки коробку, в которой хранила старые фотографии, потом долго сидела на балконе, задумчиво листая семейный альбом.
Вот они с Томми в саду. Сколько им? По семь-восемь? А на этой фотографии они в Кони-Айленде у дяди Калли; Томми сидит у него на плечах! Мама и папа на свадьбе поднимают бокалы с шампанским.
Как это говорил отец?.. «Это было что-то особенное, не как у всех!»
Кэрол вдруг сообразила, что говорит вслух. Боже! Кошмар продолжается! А она так хотела отдохнуть, расслабиться.
«…будет лучше для нее, для меня и Калли тоже…»
Кэрол хотела понять слова отца, но ничего не получалось.
Она снова сложила фотографии в коробку и изо всей силы швырнула ее на место, роняя фотографии по всему полу, казалось, так она хотела освободить хоть прошлое от тайн и загадок.
Резкий дребезжащий звук подобно взрыву бомбы разорвал тишину, нарушив мирный покой ночи. Кэрол сонно оторвала голову от подушки. На светящемся циферблате часов — два сорок. Она села на краешек кровати, свесив ноги, и потянулась за халатом.