День выдался знойным. Молча шагали солдаты пыльными дорогами и измятыми травами обочин, сошедшее от жары с ума солнце зловеще блестело на стали их касок и штыков. Шли вдоль, пока ещё мирно живущих, полей. Пахло хлебом. Я понимал их сурово-тревожное молчание сердцем. Мы должны будем принять бой и остановить противника, проучить его, чтоб не торопился торжествовать победу.

Запруженные военной техникой дороги и наливающиеся колосьями поля, навевали на мысль, что всё это неправда, ошибка, в худшем случае учение… Вот же: стоит стеной пшеница, и радуют глаз цветы. Действительно, мирно спящие под палящим солнцем: маки, васильки и ромашки резали глаза. Мощная техника, пройдясь гусеницами по обочине, искрошила цветы. "Юлия, Адуся, где вы? Успели ли уехать или упёршись рогом, ждёте меня?" Нет, нельзя об этом думать. Впереди враг, бой. Обгоняя колонны пехоты и стараясь не цапануть стволы пушек, поехал вперёд. Надо торопиться, нельзя опоздать к бою. Над головой прошли опять бомбардировщики. Ползут на восток и опять без сопровождения, где же наши? Почему не почешут им бока? Неужели ж авиации больше нет вообще.

Впервые раздаётся команда "воздух" и все бегут в поле, сминая кровавые головки маков и топча хлебные колосья. А чёрные самолёты, противно ревя, словно стая воронья проплывают мимо. Показалось или нет, последние даже помахали крыльями. Похоже, смеются. Чёрте что! После отбоя тревоги, корпус восстановил движение. Двести километров, кровь из носа, а надо пройти. По жаре, пешком. Пехота не просто шла сама, бойцы несли на себе ручные и станковые пулемёты, миномёты и боеприпасы к ним. Люди делали невозможное. Отказывала техника, а люди шли. Желание помочь своим на границе было огромным. Вышедшую из строя технику ремонтировали на ходу и догоняли. По ходу сделали перегруппировку. Наладили устойчивую связь. Первыми выставили танки с пехотным десантом и артиллерию. Двигались скачками. Разведка. Десант. Сделав бросок, ожидали пехоту и основную массу войск. Так и шли. 23-его поняли, что противнику удалось прорваться через границу и значительно продвинуться вглубь. Это заставило усилить разведку. Она доставила бесхозных красноармейцев. Те и рассказали о массовых сдачах в плен, о брошенном оружие и уходе целых подразделений с позиций домой. Скрипел зубами от бессилия. Чего-то подобного ожидал. Но сейчас важны не те кто сдался или ушёл домой, а тот кто хочет воевать. Поэтому таких отдал распоряжение ставить в строй. К концу дня увидели первых немцев. Восточнее Здолбунова на нас выскочило пять немецких танков и три машины пехоты. Развернули батарею для стрельбы прямой наводкой. Фрицы не приняв бой, скрылись. Мы, набирая опыт и привыкая к мысли о бое и войне, шли дальше. 24 июня, первые же соединения, с ходу вступили в бой. Немцы лезли, нагло. Воевали весело и уверенно. Причём днём. Ночью отдыхали, пиликая на своих губных гармошках. Они провели большую диверсионную и разведывательную подготовку и точно знали, что мы к войне не готовы. Только мы поломали их планы и отбросили фашистов за Стырь. А закрепившись успешно отбивали атаки танковых частей противника. Другие атаковали немцев в районе Олыка. Но они катились нескончаемой железной лавиной пытаясь перехватить дорогу Ровно-Луцк и овладеть Луцком. Весь день шли бои. У нас тоже есть перебежчики, но мало. Уверен- там, где командиры умеют воевать их много и не будет. Трудно. Жагарит словно взбесившись солнце. Рвутся снаряды. Пекло. Страшно мучает жажда. Лишь к вечеру затихало. Немецкая армия с закатом солнца шла на отдых. Я их понимал. Куда спешить. Сегодня осечка, возьмут завтра. Но свою задачу я видел тоже. И она заключается в том, чтобы не дать им увидеть этого завтра. Выбить как можно больше их. Это же доносили до солдат. Да, враг лучше обучен и имеет опыт войны. Да, у него лучше и больше самолётов, танков, машин и мотоциклов, а у нас то, что было уничтожено в первые часы войны или уже без горючего представляет из себя груды железа. Но мы на своей земле и поэтому каждый должен драться за пятерых. Главное, чтобы в каждом проснулся воин. Мы наследники Суворова и Кутузова и, значит, должны побеждать смекалкой и умением.

Ночи стояли на редкость ясные, тихие, пахнущие развороченной на полях спелой рожью и соком истерзанных трав. Ещё удивлённо чирикали непривыкшие к войне птицы. Хотелось крикнуть: — "Летите глупые, вы можете, мы нет". Солдат принёс ведро воды. Я долго умывался: из чёрного круга воды с плавающей там луной глядело на меня чёрное с провалившимися глазницами лицо. "Мать честная, надо побриться!" Над ним ухнула и заметалась тень вылетевшей на промысел совы. Отшатнулся. Засмеяться бы, да не до смеха. Где-то вдали полыхали зарницы. Корпуса вели тяжёлые бои.

Командующий фронтом и его штаб не владел обстановкой, повторяя, с постоянством глухого и слепого, директиву Генштаба, который создавшейся конкретной обстановки мог и не знать. Требовали — атаковать и выбивать. Слали бесконечные, грозные депеши и от контрразведчиков, ставя нереальные задачи по заброске разведывательных групп в тыл немцам на 100–150 километров или создание моторизованных групп, предназначенных для захвата архивов и кадров немецких разведывательных органов. Они понятия не имели, что разведчики могли всей группой перейти к врагу, ночью солдаты сговорившись убивали офицера и шли сдаваться, земляки исчезали на стороне противника… Люди были просто напуганы двигающейся на них мощью. Растеряны отсутствием подготовленных командиров. Генштаб этого понимать и видеть не желал или им не желали донести это. Я держался, понимал- не принимают произошедшего, реальности не знают ни в Киеве, ни в Москве. А в данном случае: ларчик просто открывался. Надо было товарищам в Киеве взять на себя ответственность и поставить войскам задачу согласно конкретной обстановки. Всё это выводило из себя мешая воевать. Разведка доносила: с юга к нашим рубежам обороны идут и идут новые колонны немцев. У нас разбитая техника, ни снарядов, ни горючего. Были и первые открытые паникёры. Пресекал жёстко. Немцев можно бить и мы непременно добьёмся этого. Легко сказать и непросто сделать. Без информации, без технических и человеческих ресурсов, без тыла. Мы держались из последних сил, а нам шли прежние депеши о контрударах. Но мы, уже беря ответственность на себя, ориентировались на месте в принятии решений. Я быстро прикинул силы. Решение могло быть одно: внезапная наглая атака. Совершив манёвр, перебросил к шоссе Луцк-Ровно 85-миллимитровые орудия. Их поставили в кювет. А часть прямо на дороге. Гитлеровцы катили большой ромбовидной группой. Впереди мотоциклисты. За их спинами бронемашины и танки. Картина не для слабонервных. Хищно ощерившись танковая лавина противника ползла на орудия. Натиск такой армады нам ещё не приходилось отражать. Устоим ли? Наши артиллеристы, подпустив их поближе, открыли огонь. Мы видели, как они нагло и самоуверенно шли на нас и что с ними потом стало. Шоссе перекрыла чудовищная пробка. Это было месиво из обломков техники и трупов гитлеровцев. А сзади напирали, организуя нашим солдатам новые цели. Я доволен. Так со смекалкой, весело, я люблю воевать. Довольны и солдаты. Эти не бросят оружие и не побегут. Нанесли неплохой удар, захватили несколько сот пленных. Тяжело, но у людей затеплились глаза. Появилась уверенность: остановим, погоним, ввалим так, что мало не покажется. 26 корпус нанёс удар в направление Дубна. Такое положение вещей взбесило фрицев. Везде войска отступали, а здесь на небольшом участке юго-западного фронта, мы пробовали ещё и контратаковать…. Разведчики передали: Гитлер взбешён. Я посмеялся — буду рад, если он совсем сбесится. Нашу "дерзость" немцы решили наказать. Над нами появились "юнкерсы". Бомбили нас нещадно. Ответить нечем, мы только наблюдали, как самолёты, неторопливо разворачиваясь над нами, сбрасывали свой смертельный груз. Попадёт, не попадёт… "Сволота!" Земля качнулась под моими ногами. Вокруг стало темно, и спазма перехватила мне горло. Я упал. Надо мной срезало дерево, и оно с треском грохнулось рядом, задев мне плечо. Ругаясь, поднялся на ноги. Вокруг с оглушающим грохотом рвались бомбы. Больно ныло ушибленное плечо. "По старому ранению прошлись. Достаётся же ему". Правда мысль, как всегда, в решающий момент, работала чётко и ясно. Надо приучаться спасаться от налётов, это не последний день войны. Дьявольщина, как они надоели. Вязало по рукам отсутствие информации. Вышли и из этого положения, научившись добывать её сами. Правда, давалось это с большим трудом. Многие штабные офицеры гибли, выполняя задание. Первые дни войны были невыносимо тяжёлыми, мы учились воевать, вести солдат в бой, принимать решения и обороняться, потихоньку привыкая к беде. Но выворачивало душу, когда мои глаза останавливались на беженцах. Пройдя не одну войну, я такого не видел никогда. Это текла не иначе, как людская боль. Я ох, как их понимал. Они работали, не покладая рук, тратя на себя крохи и отдавая большую долю на армию. Чтоб не дай бог, такого не случилось, что творилось вот сейчас. Беженцы шли навстречу войскам, мешая нашему продвижению вперёд. Тянясь нескончаемым потоком. Таща не хитрый свой скарб в тележках и на спине. Это самое страшное видеть, как не глядя на нас, мимо бредут: женщины, старики, дети. Иные смотрели с укором, мол что же вы… Голову разрывало. Они хлебнули войны первыми, видели немцев, испытали воздушные налёты и артиллерийские обстрелы. Их косили уже автоматные очереди. Напуганные бомбёжками, первыми потерями близких, кровью, они уходят, не дождавшись нас. Значит, не верят в то, что остановим?… Да враг силён, но мы найдём в себе силы и я буду делать всё возможное и не возможное, чтоб увидеть, как они будут возвращаться. Думая об этом, я был не просто задумчив и грустен, а места себе не находил. Навстречу, почти под колёса, попалась молодая, невысокая женщина с девочкой лет 14-ть. Усталое лицо, пыльные туфли и рюкзаки за спиной. Душу резануло: "Юлия, Ада? Где они? А что, если бредут вот так же по дорогам и их бомбят и косят "мессеры"?" Ехать больше не мог. Страх сковал грудь, не давая дышать. Попросил остановить. Вышел, достал портсигар, закурил. "Милые, дорогие мои, Люлю и Адуся. Выживите, выстоите. Не покидайте своего Костю. Я пропаду без вас!" Не докурив кинул, притоптал ногой. Сел в машину и погнал вперёд. А навстречу пастухи гонят стада коров, свиней, несутся по дозревающим полям табуны лошадей. Казалось, всё пришло в движение, колодцы с журавлями и те снимутся и уйдут. Впереди были бои упорные и ожесточённые. Ведь у противника превосходство во всём: начиная от живой силы и кончая техникой. А наше командование, не ведая обстановки, только забрасывает депешами. Мы и сами знаем, что его надо бить, но чем? Ни техники, ни людей, вон навстречу скрипят под тяжёлым грузом на пыльной дороге телеги. На телегах — раненые, раненые, раненые. В лицах не кровинки, они кажутся вылепленными из церковного воска. На глазах чёрные тени. Жара, вонь, над повозками вьются тучи мух. Девушки в потрёпанных, пропитанных потом и гарью гимнастёрках с грязными лицами мечутся от подводы к подводе. В пути умирают раненные. Мёртвых снимают и тут же на обочине молча хоронят в братской могиле. Люди проходят мимо свежей могилы. Девочка осторожно положила полевые цветы. У меня свело горло. Пот струйками бежал по моим щекам, на губах запеклась корка. "Юлия, милая, останься жива…"