Графиня вынула из кармана крошечный батистовый платочек и прижала его к губам.

— Трудно начать, — вздохнула она. — Мне страшно представить, что вы оба можете подумать обо мне, но я знаю, что должна сказать правду.

— Вы можете полностью довериться монсеньеру, мадам. Он обязательно поможет вам, как помогает всем, кто в этом нуждается. Но если вам тяжело рассказывать, может быть, лучше просто сказать, как вам можно помочь?

В ответ на эту наивную мудрость графиня лишь улыбнулась.

— Я хочу, чтобы вы оба знали все, — ответила она. — Еще в юности я была обручена с младшим братом моего нынешнего супруга. Де Фремоны слыли значительной, богатой семьей, считалось, что мне необычайно повезло. Мои родители были бедны, но благородны. Мать моя с раннего детства дружила с графиней де Фремон, поэтому я и познакомилась с обоими ее сыновьями — Шарлем и Пьером. Я была обручена с Пьером, но за полгода до свадьбы он умер от чахотки.

Родители мои были в отчаянии, но по их понятиям произошло чудо: мне сделал предложение Шарль. Отец и мать понятия не имели, что Шарль влюбился в меня еще до смерти брата. Его чувство не раз ставило меня в неловкое положение, когда я приезжала навещать больного жениха.

Я боялась Шарля, он даже вызывал у меня антипатию. Он был старше меня, вдовец, его суровая, порой даже грубоватая манера общения смутила меня. К тому же я была влюблена в молодого англичанина, который гостил у соседей, поправляясь после ранения, полученного во время охоты на кабанов. Познакомились мы случайно, а потом встречались еще много раз втайне ото всех.

Обычно наши свидания происходили в лесу на границе поместий, где нас вряд ли могли увидеть. Безумное счастье выпало нам. Но с самого начала мы оба знали, что любовь наша обречена.

Как дети, мы тянулись друг к другу, зная, что каждая минута, каждая секунда драгоценна, что то счастье, которое мы испытывали в объятиях друг друга, очень скоро у нас отнимут. Когда родители объявили о моей помолвке с Шарлем де Фремоном, мы оба едва не сошли с ума от горя.

Я рассказала Генри Бьюмонту, так звали моего возлюбленного, что мне не нравится Шарль, что я боюсь его. С тем презрением к трусости, которое свойственно всем англичанам, он умолял меня сказать родителям правду, объяснить, что я не могу выйти замуж за Шарля, что я люблю его, Генри, и что мы должны пожениться.

Мой возлюбленный понятия не имел о тех установлениях, которые существуют во французском обществе. Он не представлял себе, почему я не могу сказать правду. Ему казалось непостижимым, что на мои слова, мои протесты никто не обратит ни малейшего внимания.

Я пыталась объяснить ему свое положение. Но в его присутствии думать о чем-то, кроме нашей любви, было просто невозможно. Наконец он все-таки понял, что я ни за что не откроюсь своим родителям. Но я умоляла и его не пытаться говорить с моим отцом, что он собирался сделать. Тогда Генри решительно заявил, что единственный возможный выход для нас — это бегство.

Он уже выздоровел и собирался возвращаться в Англию.

— Ты поедешь со мной, моя любимая, — сказал он мне. — Нас обвенчает первый же священник, которого мы встретим, и в Англию мы приедем уже мужем и женой. Я не богат, но род мой древний и достойный, а главное, я люблю тебя, люблю всем сердцем!

Глаза графини сияли, губы мечтательно улыбались. Мыслями она унеслась в счастливое время своей ранней юности.

— И вы убежали, мадам! — воскликнула Эме. — Как это романтично и как смело!

— Да, это было смело. Мой отец был тяжелый человек. Он всегда правил нами железной рукой, и я не испытывала к нему нежности — только страх. Мать моя тоже не имела в семье права голоса. Так что однажды ночью, когда все в доме спали, я осторожно спустилась вниз, через окно вылезла в сад и побежала к воротам, где меня ждал Генри.

Он нанял экипаж, и мы проехали пять или шесть миль до какой-то маленькой деревеньки, где была бедная сельская церковь. Генри договорился со священником, что тот нас обвенчает. Я до сих пор помню, как там было холодно и темно. Но мою руку держала рука Генри, и эта рука казалась теплой, сильной и надежной.

После венчания мы отправились в другую деревню, мили за три от первой, где и провели ночь. Эти часы по сей день остаются самыми счастливыми в моей жизни. Мы так и не заснули и до самой зари лежали, крепко обнявшись. А потом встали и оделись, собираясь пораньше отправиться в путь.

В то утро мы все время смеялись, полагая, что никто нас не найдет и не сможет задержать. Но днем отец догнал нас. Его чистокровные лошади были куда быстрее тех, что сумел нанять Генри. Я до сих пор не могу забыть свой ужас при виде отца, выходившего из экипажа.

Мой муж сдержанно и спокойно отвечал на упреки и оскорбления. Но потом отец выхватил шпагу, и я закричала. Однако ни один из них не обратил на меня внимания. Я опустилась на колени на краю дороги, умоляла их остановиться. Так мне было суждено увидеть, как мой возлюбленный погиб от руки моего отца.

Мне даже не позволили проститься с Генри, поцеловать его. Он лежал на траве с закрытыми глазами, кровь заливала рубашку, шпага выпала из руки. Отец силой втолкнул меня в карету и отвез домой.

Со мной случился буйный припадок, но отцу удалось удержать меня. Дальше я не помню ничего: спасительная темнота окутала мое сознание, так что на некоторое время я избавилась даже от собственных страданий. Болела я несколько месяцев, но прежде чем сознание вернулось ко мне, моя мать уже знала, что у меня будет ребенок.

Произнеся это, графиня попыталась гордо поднять голову, но все ее существо выражало лишь бесконечную печаль. Она продолжала, обращаясь уже непосредственно к Эме:

— Я не хочу, чтобы ты думала, что я стыдилась или не хотела иметь ребенка от Генри. Напротив, я гордилась и радовалась. Сознание приближающегося материнства спасло меня от безумия, вернуло душевное и физическое здоровье. Сознание, что ребенок Генри родится и будет жить, придало мне сил.

Однако мои родители решили, что никто не должен догадаться о том, что они называли моим «позором». Под предлогом болезни мать увезла меня в Италию. Там, у моря, в крошечной рыбацкой деревушке, родилась моя дочка. К счастью, у нее оказались такие же огненно-рыжие волосы и голубые глаза, как у отца. В его семье это считалось фамильной чертой.

Эме вскрикнула и прижала руки к сердцу, но через секунду затихла, не сводя глаз с графини.

— Я не в состоянии описать, что я испытывала, держа на руках этого ребенка. Я чувствовала, что вся наша любовь получила новую жизнь в этой малютке.

Но вскоре мать объявила мне, что меня ждет. Мой отец обо всем рассказал кардиналу де Роану, нашему дальнему родственнику.

Оказалось, что кардинал приветствовал предстоящее вступление своей родственницы в семью де Фремонов, которые играли столь значительную роль при дворе. Он обещал помочь. Родители же пообещали, что не допустят ни малейшего сопротивления с моей стороны.

Мне сказали, что ребенка поместят в монастырь де ла Круа в Сент-Бени. Этот монастырь, одно из самых богатых учреждений епархии, кардинал особенно ценил и хорошо знал мать-настоятельницу. Моя мать сухо заметила, что моему ребенку очень повезло. Только благодаря протекции самого кардинала девочку удалось поместить в столь аристократическое место. Я пыталась протестовать, доказывала, что должна сама растить дочку, но меня никто не слушал.

У меня были только две возможности: убить и ребенка, и себя или подчиниться кардиналу. Все было продумано до малейшей детали. О том, что кардинал лично заинтересован в воспитании этой девочки, знала только мать-настоятельница, но даже ей не открыли имена родителей ребенка.

Ребенка должны были оставить у ворот монастыря как подкидыша. В таких случаях младенца обычно передавали в какой-нибудь монастырь попроще. Но моей девочке предстояло остаться в де ла Круа.