А еще Жанна была известна своей щедростью. Она разыскала мсье Билляра-Дюмонсо, того самого, что был когда-то ее благодетелем, и вознаградила его за прежнюю заботу о ней. Доволен остался Жанной и Жан Батист, хоть он и не получил места при дворе. Ему досталось крупное денежное вознаграждение, так что теперь он мог предаваться своей страсти к азартным играм как никогда раньше. А его сына Адольфа Жанна пристроила при дворе и намеревалась выгодно женить молодого человека.

Была, правда, у Жанны мыслишка попортить кровь мадам де Ля Гард за то, что та когда-то выставила ее из своего дома, и Жанна даже как-то послала за ней с единственной целью припугнуть несчастную и отвести таким образом душу, но, увидев перед собой трепещущую от страха немолодую женщину, устыдилась низменности своих побуждений, и сердце Жанны оттаяло.

В конце концов, подумала Жанна, она ведь была по-своему права, и я должна благодарить ее за то, что она тогда так поступила со мной.

И Жанна не стала похваляться перед старушкой своим нынешним могуществом и запугивать ее, наслаждаясь произведенным впечатлением. Вместо этого она — немного неожиданно для самой себя — пообещала, что поможет сыновьям мадам де Ля Гард сделать карьеру.

Такая уж она была — Жанна дю Барри. В ней всегда оставалось что-то от уличной девчонки Парижа, и сердце ее не зачерствело и в Версале. Она умела прощать людям за причиненные ей когда-то обиды и ни на кого не держала зла. Вынашивать в душе планы мести казалось ей пустой тратой времени. Зачем бередить себе душу, когда вокруг столько удовольствия и радости?

Так бы она и жила, не замечая своих врагов, если бы самый могущественный из них не докучал ей напоминаниями о себе.

— О Боже, — огорченно вздыхала она, еще издали завидев Шуазеля, — опять этот старый мопс, — и поворачивалась к нему спиной, нимало не заботясь о версальском этикете.

Ей ничего не стоило скорчить гримасу и показать язык вслед уходящему Шуазелю. Окружающих такое поведение коробило. То, что годилось где-нибудь в предместье Сент-Антуан, казалось недопустимым, нет, даже чудовищным в Зимней галерее.

Шуазель тем временем настойчиво продолжал науськивать на нее сочинителей и исполнителей ядовитых стишков и песенок. Ищейки герцога во всех подробностях разузнавали ее прошлое, а сочинители и певцы преподносили их потом в весьма приукрашенном виде слушателям.

Вульгарные манеры Жанны, ее привычка громко смеяться, слетавшие с ее губ крепкие выражения, казалось, подтверждают правдивость слухов о ней.

Игра в карты была в Версале чем-то вроде чинного обряда, но только до появления мадам дю Барри.

Сидя за карточным столом, она могла довольно хихикать, когда у нее были хорошие карты, или чертыхаться, если ей не везло. Это шокировало ее партнеров. Так вести себя в стенах дворца — неслыханная дерзость, казалось им. Однажды, проиграв королю, она вспылила и крикнула:

— Вы жульничаете!

Наступившая гнетущая тишина и ошарашенный вид партнеров по игре не смутили Жанну. Вся полыхая от гнева, она сидела с тем выражением лица, которое ее враги называли «оскалом водосточного желоба».

Король же лишь улыбнулся ей в ответ и охотно объяснил, как ему удалось выиграть у нее.

— Вы еще и лгун! — запальчиво возразила она.

Глядя на Луи, можно было подумать, что для него нет большего удовольствия, чем слышать, как с этих чувственных губ срываются эти не очень лестные для него слова. Никому другому, однако, манеры Жанны не нравились. Был случай, когда она швырнула карты на стол, крикнув на своем ужасном жаргоне:

— Все, испеклась! — В этом государстве, мадам, вы могли бы быть лучшим судьей, чем любой из нас,— проговорил стоявший возле нее Шуазель.

Жанна уловила намек на прежнее занятие своей матери и, откинувшись на спинку стула, звонко расхохоталась.

Надо отдать должное этой женщине, подумал Шуазель. Вульгарность делает ее необычайно стойкой.

Мадам дю Барри случайно обнаружила, что среди ее челяди есть человек, удивительно похожий на Шуазеля. Он служил поваром. У него было точно такое же мопсообразное лицо и такой же, как у Шуазеля, беспечный вид.

— Надо же, — сказала Жанна своей золовке Шон. — Это все равно что держать герцога у себя в поварах. А я не могу этого допустить.

Жанна прозвала повара «мой Шуазель» и то и дело сравнивала его с Шуазелем «королевским».

В один прекрасный день она рассчитала этого слугу, а вечером за ужином в обществе короля и его гостей сказала:

— Я прогнала со службы «моего Шуазеля». А вы своего, сир, когда прогоните?

Все, кто слышал это, сочли слова Жанны прямым объявлением войны герцогу и его партии.

Шуазель сделал ответный ход, приблизив ко двору юную креолку редкой красоты, недавно породнившуюся с ним через брак с кем-то из его родственников. Ее звали мадемуазель де Раби. Всем было ясно, куда клонит Шуазель. Он надеялся, что прекрасная креолка привлечет взоры короля и займет место Жанны дю Барри.

Увидев эту молодую женщину, изящную, как статуэтка, Жанна слегка насторожилась. Креолка была со вкусом одета и умела вести себя так, как того требовал Версальский этикет. Шон умоляла Жанну быть начеку.

Мадам де Мирепо, движимая не одним только корыстным чувством (потому что нельзя было жить возле Жанны, постоянно видя ее щедрость, и не проникнуться добрыми чувствами к ней), посоветовала Жанне, как когда-то советовала маркизе де Помпадур в трудные для той времена, не впадать в панику, а бороться.

— Тогда, дорогая графиня, — сказала она, — вам нечего будет бояться. Если что меня и печалит, так это не возможная победа Шуазеля и его сестры над вами, а то, что они причиняют вам столько волнений.

Жанна с присущей ей прямотой пришла к королю и спросила: — Что вы думаете об этой креолке, Франция?

У короля была привычка присваивать прозвища людям из своего ближайшего окружения, и Жанна, в свою очередь, наделила его самого прозвищем. «Франция» подходит к нему, сказала она, и королю это понравилось, тем более, что исходило прозвище от Жанны.

Вопрос Жанны рассмешил Луи.

— Что это? — сказал он. — Уж не испуг ли я вижу в ваших прекрасных глазках?

— А я в ваших — не страсть ли к креолке? — парировала Жанна.

— Хоть вы и видите то, чего видеть не можете, — сказал Луи, — это не значит, что я хотел бы расстаться с вами.

Жанна улыбнулась:

— Нет, конечно, нет. Не думайте, я не стану хныкать, если вы время от времени будете жаждать перемен. Конечно, до тех пор, пока вы будете возвращаться ко мне.

Теперь Луи улыбнулся Жанне:

— Прежде чем я почувствую соблазн, вам придется найти ту, которую — хотя бы чуть-чуть — можно сравнить с вами. А что касается этой женщины, то, глядя на нее, я не могу не думать в то же время о герцогине де Грамон. Я никогда не позволил бы этой женщине вмешиваться в мои дела и жизнь.

Жанна осталась довольна. Прежде чем Шуазель понял это, она уже знала, что затея с креолкой обречена на неудачу.

Шуазель и его сестра бесновались. Они представили свою протеже королю, который, хотя и был достаточно учтив с ней, не обратил, однако, на красавицу-креолку большего внимания, чем полагалось по этикету.

Герцогиня де Грамон не умела сдерживать своих чувств, как ее брат, и когда процессия спустилась по большой лестнице, чтобы нанести визит дофину, она протиснулась вперед и оказалась непосредственно за спиной у Жанны.

Жанна собиралась как раз сделать реверанс перед дофином, не упустившим случая придать своему лицу выражение, означавшее, сколь неприятна ему фаворитка деда, и в этот момент герцогиня де Грамон наступила на шлейф платья Жанны.

Жанна почувствовала это и резко выпрямилась, оглянувшись на уже оторванный от платья шлейф.

Она пришла в ярость — отчасти еще и потому, что здесь присутствовал король, а она хотела, чтобы он видел, что не зря ее обучают версальским манерам.