Ветки лезли в глаза, кололись, тесно обступая их со всех сторон; пальцы нырнули в тёплую ложбинку вслед за шаловливыми солнечными зайчиками, которые уже давно беспрепятственно ласкали шею, лицо, плечи и руки Надин, целовали её за ухом и скользили по красным от вишнёвого сока губам. Пока одна рука искала ягодку, вторая обвилась вокруг талии.

«Ты чего это?» – округлила Надин глаза, но это было скорее притворное возмущение.

«Надя…» – Художница ошалела от тёплой близости её тела, от его сдобной мягкости, в которой её собственное жилистое и сухое тело просто утопало. Пару раз беспомощно, как слепой щенок, ткнувшись носом в источавшие запах тонкой свежести волосы Надин, Художница решительно накрыла губами её кисловатый от вишни рот и нырнула языком в горячую глубину. Руки Надин в лёгком протесте упёрлись ей в плечи, но она крепко притиснула её к себе, сплющивая её мягкую грудь о свою. Четвёртый размер задавил собой второй.

Извлечённая вишенка оказалась чуть раздавленной. Положив её, впитавшую тепло тела Надин, на язык, Художница медленно высасывала из неё сок, а Надин закинула себе в рот сразу три штуки. Глядя куда-то в сторону, она сосредоточенно и последовательно выплюнула три косточки. Ягоды свешивались отовсюду прямо к их лицам – рви да ешь, сколько влезет, чем они и занимались минуты три. Листва прохладно скользила по коже; солнечные лучики, пробиваясь сквозь неё, ещё не жгли, а мягко согревали: наверно, сейчас не было и восьми утра.

Если первый поцелуй был бурным, обжигающим, торопливым, борющимся и сбивчивым, на излёте дыхания, то второй получился более прочувствованным, глубоким и неспешным. Художница склонилась, взглядом спрашивая согласия, которое Надин дала, задумчиво-ласковым движением подставив губы. Нежно-исследовательское начало, примеряющееся, ощупывающее и щекотное, плавно перетекло в основную часть – на ровном дыхании, уверенно и искренне. Сначала одна рука Надин жарким кольцом легла вокруг шеи Художницы, затем подтянулась и вторая. Стало немного душно и тесно, но в такой капкан Художница с восторгом попадала бы каждый день… Да что там – каждую минуту.

«Давай-ка ягоды всё-таки соберём», – возвращая Художницу с небес на землю, сказала Надин.

Сбор вишни продолжился в тягучем, многообещающем молчании. Десятилитровое ведро набралось полным, даже с горкой. Помогая нести его в дом, Художница промолвила:

«Надь… Если ты сегодня уйдёшь, я умру».

На этот отчаянный крик души Надин ответила с ласковой усмешкой:

«Ну… Вишни много, на целый день возни хватит».

Пока она выбирала из ягод косточки, Художница делала карандашные наброски её головы. Под руку ей попалась старая кисточка, которую передала ей Надин, и Художница, словно примеряясь для будущей картины, стала обводить ею контуры в воздухе. Она ласкала Надин беличьим мехом на расстоянии, а потом коснулась кистью бумаги…

Тогда-то необычная суть этой с виду невзрачной кисточки и открылась Художнице. Её кончик был чист от краски, но цвет лёг на бумагу непонятной фактурой, не похожей ни на акварель, ни на гуашь, ни на акрил, ни на масло. Это было что-то живое, текучее, до оторопи глубокое и фотографически правдоподобное, и бралось оно, похоже, из воздуха. Художница обвела кистью карандашные контуры уха Надин, и оно приобрело точно такой же цвет, как в натуре, будто кусочек живой человеческой кожи растянулся по бумаге.

Это чудо легло на душу, ещё не остывшую от фокуса с грядками, как масло на горячий поджаренный хлеб. Похоже, Художница попала в какой-то иной мир с иными законами, и ей не оставалось ничего другого, как только принять их как данность. Чтобы обдумать и переварить всё это, нужна была кружка чая.

«Ты чего там? – прозвенел мыслеголос Надин. – Проголодалась? Испечь тебе блинчиков?»

Вместо ответа Художница склонилась над её плечом и поцеловала её руку с покрытыми вишнёвым соком пальцами.

Горка тонких, прозрачно-кружевных блинов дымилась на тарелке, а погружённая в сметану ложка стояла стоймя, не падая. Закончив выбирать косточки, Надин пересыпала ягоды сахаром и поставила настаиваться, а сама взялась за стирку. Горячие блины успокоили нутро Художницы: кровь отлила от мозга к желудку, и волнение улеглось. Одной рукой продолжая таскать блины с тарелки себе в рот, другой она решительно исследовала свойства чудесной кисти. Набросок головы Надин превратился в почти законченный, полноценный портрет, не хватало лишь фона. Осенённая догадкой, Художница с блином в зубах и портретом в руке выскочила в сад, подцепила кистью немного солнечного света, озарявшего колышущиеся вишнёвые кроны, и сделала мазок… Удивительно скоро фон был готов. Восхищённая результатом до щекотки в носу, Художница подняла портрет к солнцу, словно приглашая его разделить с ней творческий экстаз.

«Ну и чего ты тут встала в позе памятника рабочему и колхознице?» – прожурчал мягко и чуть насмешливо перезвон золотой пыльцы.

Надин с полным отжатого белья тазиком вышла в сад и принялась развешивать вещи на верёвке, натянутой между яблонями. Художница снова невольно замерла с открытым ртом. Когда та успела всё перестирать и выполоскать? И как такое количество выстиранного уместилось в одном небольшом тазу? Впрочем, после того, что Надин сотворила с огородом, Художница уже ничему не удивлялась. То ли время загадочно меняло своё течение в её присутствии, выкидывая петли, то ли… Тут Художница чуть не села на землю: ей почудилось, будто вишнёвые кроны на бумаге зашевелились, а изображение Надин ожило и улыбнулось ей.

Восторг был слишком большим, чтобы уместиться в душе. Он словно приделал к ногам Художницы мощные пружины, и она понеслась по саду, перескакивая через грядки.

«Очумела совсем!» – засмеялась Надин, когда Художница запуталась в простыне, реявшей на ветру.

«Это реально чума!» – задыхалась та, размахивая портретом и тыкая в него пальцем в попытке объяснить, но слова куда-то улетучились.

«Я рада, что твой творческий кризис кончился», – сказала Надин, лукаво блестя прищуренным глазом.

«Слушай, мне это кажется, или моя прабабушка здесь ни при чём? – осенило Художницу. – Я помню её, она была обычным человеком, колдовством не баловалась… Кисточка – это твой подарок, точно! Надя, признавайся: кто ты на самом деле?»

Вместо ответа Надин положила ладонь на стриженый затылок Художницы, пригнула её голову к себе и поцеловала. Подхватив пустой тазик, она павой поплыла в дом, а Художница проводила её ошалело-влюблённым взглядом.

Когда варенье запыхтело и запенилось, Надин сняла тазик с огня на полчаса. На кухонном столе стройным рядком стояли откуда-то взявшиеся банки, поблёскивая в луче солнца. Художница была готова вечно наблюдать за домашними хлопотами Надин, но совесть подсказывала, что следует хоть чем-то помочь. Когда Надин потащила тяжёлый тазик с вареньем обратно на огонь, Художница выхватила его у неё и сама водрузила на плиту, чуть не расплескав при этом и ухитрившись обжечься.

На варенье пошла только половина ягод. Вторую Надин превратила в компот, а чтобы спустить банки в погреб, попросила Художницу помочь. Та и не была ни разу под полом дома: ей хватало запасов в холодильнике. В зябком полумраке виднелись деревянные полки и ящики, и Художница не сразу сообразила, куда ставить банки.