Поставив на пол в прихожей большую спортивную сумку, Даша обнялась с матерью. Коротенькие джинсовые шорты с бахромой открывали её длинные загорелые ноги, стянутые в конский хвост тёмно-каштановые волосы были просунуты в отверстие белой бейсболки сзади. Живая и здоровая, абсолютно невредимая, она сияла чудесной улыбкой, блестя мелкими и ровными жемчужными зубками. Впрочем, улыбка исчезла, а взгляд посерьёзнел, когда она увидела Художницу.

– Привет, Дашунь.

– Привет…

Художница сейчас не просто читала с губ. Она услышала в голове это слово – «привет», хотя у Даши не было выраженных телепатических способностей. Наверно, это и был тот «месседж», психическая составляющая речи.

Разве это не счастье – взять тёплые девичьи руки в свои, ощутить в них пульс молодой жизни, умилиться пятнышкам смущённого румянца на скулах и уколоть сердце о догадку, откуда взялась эта серьёзность под густыми ресницами?… А Катя на радостях разрезала пирог, не дождавшись возвращения Виктора с работы, и приглашающе маячила с кухни.

Конечно, была куча впечатлений от поездки и куча фотографий, но сначала следовало смыть дорожную пыль, и Даша забралась в ванную. Художница, наполненная тёплым хмелем счастья, жевала пирог, когда девушка вошла на кухню, освежённая, в домашнем коротком халатике и с влажными волосами.

– Фотки потом на компьютере покажу, в большом формате, – пообещала она. – Штук двести наберётся, наверно.

Она обращалась к матери знаками, но Художница слышала в голове её мыслеголос – серебристый и нежный, как лепесток подснежника.

Виктор пришёл с работы как раз к показу снимков. Разместившись с куском пирога на стуле, он жевал, смотрел и «слушал», а Даша рассказывала и показывала. На широком мониторе сменялись красивые виды, Дашин пальчик кликал мышкой, а в балконную дверь струился июльский вечер.

Потом они медленно шли по липовой аллее в густых волнах аромата: Художница – в тёмных очках и с руками в карманах, Даша – в невесомом платьице на бретельках и открытых сандалиях, тихонько откусывая мороженое в ломкой шоколадной глазури. Серьёзный взгляд из-под ресниц и умилял Художницу, и заставлял холодеть от беспокойства за юное сердце, которому предстояло испытать боль…

– Оля, я… – Не договорив, Даша обняла её за шею одной рукой: в другой у неё было мороженое.

Художница замерла, ощутив на своих губах прохладные от эскимо губки. Может быть, где-нибудь в иной реальности она и не отказалась бы от жаркого обхвата этих стройных ножек с великолепным загаром, но в её сердце царила светлая королева лета с волшебными волосами. Её власть была неоспоримой и вечной, как бесконечный цикл времён года, она огромным венком из полевых цветов окутывала душу. Маленький цветочек по имени Даша Художница могла только нежно оберегать от ветров и невзгод, от холодных зим и бурь.

– Дашунь… Солнышко моё ясное, пойми. Я не могу…

Она должна была сказать эти ненавистные слова, разбивающие сердце. Объятия разомкнулись, мороженое упало на расплавленный от жары асфальт, а Даша уткнулась в ствол старой бабушки-липы. Её изящные плечики вздрагивали.

– Даш… Журавлёночек, ну всё. Всё, не надо.

Руки Художницы опустились на плечи девушки, та попыталась вырываться, но Художница крепко притиснула её к себе, зарываясь пальцами в мягкие, как атлас, волосы.

– Девочка моя светлая, я тебя очень люблю. Всё это – неважно, всё это пройдёт. Гораздо важнее сейчас, что ты жива и здорова… Что мы вдыхаем запах лип, гуляем, радуемся лету. А ведь этого могло не быть.

Видимо, Даша была сейчас далека от мироощущения Художницы, она не понимала её радости от бытия, её «лёгкого» отношения к сердечным страданиям.

– Я уезжала, чтоб о тебе не думать… – всхлипывала она, по привычке сопровождая речь жестами – так она разговаривала с глухими родителями.

– Даш, родная моя, у тебя всё будет хорошо. Это я совершенно точно говорю, – улыбнулась Художница, гладя пальцами её волосы и нежно заправляя прядки ей за уши.

Солнце превращало аллею в зелёный тоннель, наполненный золотым светом. Может, они вместе шагнули в картину и стали пленницами мира, нарисованного волшебной кистью? Впрочем, неважно. Липовые чары уносили душу к небесам, и даже слёзы Даши были сладки, как нектар – как часть жизни, неугасимой и прекрасной.

– Дашунь, ты всегда будешь моим Журавлёнком, моей маленькой девочкой.

– Я хочу быть твоей женщиной! – Девичий кулачок отчаянно стукнул Художницу по плечу.

– Давай, ты лучше будешь моей дамой сердца, – засмеялась она, осторожно кладя руки на тёплую талию, легко ощутимую сквозь воздушную ткань платья. – Недосягаемой и прекрасной. А я, как в Средние века, ради твоей благосклонности буду совершать подвиги, довольствуясь платком, перчаткой или колечком в качестве награды. Да и просто ласкового взгляда будет достаточно.

Даша вырвалась и быстро зашагала по аллее, вытирая на ходу слёзы. Художница догнала её, преградила дорогу и обняла – не могла допустить, чтобы Журавлёнок уходила вот так, зарёванная и убитая горем. В киоске она купила ей новое мороженое взамен уроненного, после чего они прокатились на карусели, а потом ещё долго бродили по парку, держась за руки. Художница пыталась отогреть вдруг похолодевшие среди жары пальцы Даши, нежно пожимала их и перебирала, жалея, что не прилетают на помощь розовые мотыльки.

Проводив Дашу до дома, она устремилась на автобусную остановку. Сорок минут с бьющимся сердцем – и она открыла калитку. Огромные листья капусты, яркая зелень салата, непроходимые заросли малины… А посреди грядки с земляникой «виктория» – женщина, хозяйка и богиня по имени Зоя. Её волосы, похожие на длинные волнистые пряди ангорской шерсти, были убраны под соломенную шляпку, начинающие чуть-чуть полнеть руки покрывал изысканный бронзовый налёт загара, а две верхние пуговицы на груди то и дело расстёгивались. Чтобы в очередной раз привести их в порядок, она выпрямилась и заметила Художницу.

«Ну, здравствуй, – усмехнулась она. – Долго тебя не было, совсем заработалась. Проходи давай, мой руки, садись… Хлебушек свежий испекла, сейчас кушать будем».

Её мыслеголос ласково прозвенел волшебной золотой пыльцой, и Художница, подойдя, с наслаждением нырнула в горячую земляничную глубину поцелуя.

«Сдурела совсем! – округлила глаза Зоя. – Заборчик-то невысокий, а если бы кто-то мимо шёл? – И, запустив пальцы в волосы Художницы, добавила: – Что, замучилась? Ну, пошли, подстригу».

Вечерние лучи солнца лежали на стене кухни, а плечи Художницы покрыла накидка. Зажужжала машинка, и тёмные пряди с первыми проблесками инея седины посыпались, скользя по накидке и тихо падая на пол.

Зоя работала в единственной на весь посёлок парикмахерской и была соседкой прабабушки Художницы. Приняв наследство и переехав сюда, Художница поначалу сторонилась улыбчивой незнакомки, но когда услышала её мыслеголос в своей голове, поняла, что судьба свела их не просто так. «Комплексный месседж» был Зоиным авторским выражением… Как и Художница, Зоя была глухой с подросткового возраста. Получив специальность «клиническая психология», некоторое время она работала в центре реабилитации инвалидов, но ушла из-за разногласий с начальством. Центр был единственным в городе, больше нигде ей не удавалось найти работу по специальности. Так Зоя переквалифицировалась в парикмахера…