— Нет, что ты! — Шейн обняла его за плечи. — В том, что случилось, никто не виноват. Был дождь, под колесо попал камешек…

— Рейф пытался тебя остановить, не так ли?

— Он не преследовал меня, если ты это имеешь в виду. Рейф знал, куда я еду, и хотел перехватить меня по пути в аэропорт. Мне повезло, Чэз, — если бы он не поехал по горной дороге…

— Не продолжай, пожалуйста!

— Да ты весь дрожишь! — Шейн заглянула ему в глаза, в ее взгляде читались забота и тревога.

«Нет, я больше не могу!» — подумал Чэз и хрипло произнес:

— Скоро и ты задрожишь, детка…

Он опрокинул ее на кровать. Шейн не сопротивлялась. Она смотрела на него спокойно и нежно, как жена смотрит на мужа. Чэз торопливо скинул одежду, помог раздеться Шейн. В наступающих сумерках он довольно быстро разыскал на ее теле тоненькие серебряные полоски — зажившие шрамы, и стал их осторожно целовать. По ним, как по карте, он мог прочитать, как сильно страдала она все эти годы. Насладившись дивным ароматом ее кожи, Чэз нежно взял ее за запястья, и она инстинктивно сцепила ладони у него на шее, словно приглашая его прижаться к ней еще ближе. От первого прикосновения его губ Шейн вздрогнула и закрыла глаза, чувствуя, как с каждым движением его языка внутри нее разгорается пламя. Почувствовав, что время пришло, Чэз медленно вошел в нее, лаская пальцами ее грудь и живот…

— Как давно они у тебя? — спросил Чэз, когда они немного отдышались.

— Давно.

— Как давно? Пять лет?

— Да!

— Шесть?

— Да!

— А может, восемь? Ты спешила на Бал Годовщины к Монтегю, да? Ты надеялась встретить меня там, чтобы начать все сначала?

— Да, Чэз! — Шейн была готова расплакаться от счастья. — Я так этого хотела… на самом деле хотела…

Чэз не дал ей договорить. Он поцеловал Шейн так нежно и страстно, что у нее из глаз брызнули жгучие слезы радости. «Все в прошлом», — слышала она его слова, и все в ней трепетало от счастья и блаженства. Чэз снова коснулся губами ее тоненьких шрамов. Он целовал каждый миллиметр этих знаков верности, навсегда врезавшихся в ее стройное, гибкое тело. Его ласковые руки скользнули по ее груди, животу и бедрам, губы коснулись самой сокровенной части женского тела. Шейн выгнулась под ним, ее тело беспрекословно подчинялось своей природе — ноги раздвинулись, живот напрягся, соски набухли…

— Чэз, прошу тебя… — с трудом разлепила она опухшие от поцелуев губы.

— Да, дорогая… — совершенно охрипшим голосом ответил тот. — Я буду… ублажать тебя всю ночь. Сейчас наше… время.

Чэз еще раз быстро скользнул рукой по полной груди, животу и, почувствовав под ладонью влажное теплое лоно, быстро вошел в нее… Теперь они стали единым целым: одна душа, одно сердце, одно наслаждение!..

Безумно влюбленные супруги быстро заснули, не разжимая сладостных объятий… Правда, Чэз проснулся среди ночи, но шевелиться не стал, чтобы не разбудить жену. Он был счастлив, зная, что Шейн останется в его жизни навсегда.

— Повтори, пожалуйста, что ты сделала?

— Я знала, что ты разозлишься. — Шейн, завернувшись в простыню, искала чулки и разговаривала с мужем. — Поэтому и не сообщила тебе раньше.

— Слушай меня внимательно, жена: скорее ад замерзнет, чем я разрешу этой ведьме жить с нами! Достаточно она мучила меня!

— Донья Изабелла заботится лишь о благополучии Сариты.

— Глупости! — Чэз не сводил глаз со стройной фигуры Шейн. — Она хочет свести меня с ума.

— Сарита нуждается в ней. Кроме того, я уже ответила «да».

— Придумай что-нибудь.

— Что именно?

— Солги. Скажи правду. Объясни, что у нас нет комнаты для нее… Короче, любым способом отправь «Ее Величество» в Мехико!

— В твоем плане есть одна маленькая загвоздка.

— И какая же?

— Я не могу сказать ей про комнату… потому что она уже видела ее.

— Не понимаю, что она видела?

— Я… я… — чуть слышно произнесла Шейн, приготовила одну из спален для доньи Изабеллы и, конечно, пригласила ее взглянуть…

— Что?!

— Если бы ты больше интересовался тем, что я делаю, — голос ее окреп, стал уверенным, — ты бы заметил это. Я ничего от тебя не скрывала и не скрываю.

Чэз вскочил с кровати:

— Ты хочешь сказать, что планировала это с самого начала?!

— Я всегда говорю то, что думаю. Я предельно откровенна с тобой.

«Ну почему он опять злится на меня, как тогда на Балу Золушки? Может, нам не следовало заниматься любовью? — размышляла Шейн. — А может, он заранее все спланировал, чтобы… Глупости! Чэз был искренен со мной, я знаю!»

— Так! Значит, ты переделала одну из комнат специально для доньи Изабеллы!

— Да.

— И она… Я даже боюсь произнести… Она остается?

— Да, да.

— Почему?

Шейн уверенно ответила:

— Сарита нуждается в ней.

— У нее есть мы.

— Это не одно и то же, Чэз. Поверь, я знаю. Сарита знает донну Изабеллу с рождения. Она — ее единственная семья. Донья Изабелла ничего не рассказала мне, но я подозреваю, что она не хочет увозить девочку в Мехико из боязни, что ее не примут другие родственники Мадлен.

— Я никогда не задумывался над этим, — признался Чэз. — Но донья Изабелла все равно должна уйти.

— Ты хоть представляешь себе, как больно маленькой девочке расставаться с любимым человеком?

Что-то в ее голосе привлекло его внимание.

— Конечно, нет. А ты?

— Да, — спокойно ответила Шейн, но было очевидно, что ей неприятно об этом говорить. — Сарита будет расти среди любящих ее людей. Однако никто и никогда не заменит девочке бабушку.

— Твои неприятные воспоминания как-то связаны с тетей? С той самой тетей, от которой тебя забрал Рейф?

Шейн кивнула:

— Раньше я ни с кем об этом не говорила, даже с братом. Но ради Сариты, ради ее благополучия… я расскажу тебе свою печальную историю.

— Дорогая, если это причиняет тебе боль, то не надо…

Но Шейн уже не слушала его, ее мысли были далеко в прошлом.

— У нас с Рейфом были разные матери. Ты знаешь об этом? Впрочем, не важно… Моя мать и отец погибли, врезавшись на катере в причал. Мне тогда было три года, а Рейфу — шестнадцать. Мы остались одни, мать Рейфа умерла от какой-то болезни еще до того, как познакомились мои родители. И ему пришлось взвалить на свои плечи огромную ответственность: управлять кофейной плантацией, присматривать за мной, распределять семейный бюджет…

— Я ничего не знал… — Чэз нежно обнял Шейн за плечи и посадил на кровать. — И что же случилось потом?

— Он все потерял. Наш дом, деньги… Рейф был в отчаянии: нам нечего было есть.

— И что он сделал?

— Рейф собрал оставшиеся деньги, позвонил сестре моей мамы и попросил ее забрать меня к себе. Тетя Джеки прилетела и забрала меня во Флориду как раз накануне Рождества…

— А как же он?

— Тетя сказала, что Рейф не имеет к ее семье никакого отношения, и отказалась заботиться о нем. С тех пор она даже не произносила его имени и уж, конечно, не говорила о его дальнейшей судьбе.

Чэз никак не мог представить Рейфа — мужественного, волевого человека — беспомощным подростком.

— Она что же, бросила его на произвол судьбы?

Шейн молча кивнула и продолжила свой рассказ:

— Я очень не хотела уезжать. Я была готова жить с Рейфом на улице, лишь бы остаться в Коста-Рике. Но кто станет слушать маленького ребенка!

— И как тебе жилось у нее? — осторожно спросил Чэз, прижимая ее к себе и чувствуя, как она дрожит.

— Тетя Джеки любила рассказывать о том, какой легкомысленной и порочной была моя мать и что она была против ее брака с моим отцом. Первое, что она сделала, когда мы приехали во Флориду, — сожгла мое скудное имущество, в том числе и любимую куклу — подарок Рейфа… — У Шейн задрожали губы и на глазах выступили слезы. — Ты часто спрашивал меня, почему мне так хочется иметь на Рождество елку… Понимаешь, у тети Джеки ее никогда не было… Я росла, как Золушка у злой мачехи…

— А как же Рейф? — спросил Чэз, когда она немного успокоилась. — Он искал тебя?