А те, кто подался на север, надеясь на частично выдуманную ими самими, частично навязанную западной пропагандой духовную якобы близость скандинавов и прибалтов, попали в ловушку собственной наивности, которую заимствовали они, как это не покажется странным, от простодушных и доверчивых русских.

Многие годы враждебные голоса и суконно-посконные ораторы-националисты твердили им с пеной у рта: «Заграница нам поможет! С Европой, а тем более со Швецией и Финляндией, у нас духовное и чуть ли не кровное родство… Это же наших предков сек плетьми и вешал на деревьях Карл Двенадцатый! Эрго: мы в сродстве и братстве с парнями на том берегу Варяжского моря…»

Заграница с того берега не дремала. Повсюду была объявлена боевая тревога, провозглашена блокада собственных берегов, рубежи были закрыты — радиоактивная зараза ни шведам, ни финнам, ни норвежцам, ни датчанам была не нужна…

Подходившие к скандинавскому побережью торговые теплоходы, сейнеры, фишботы, моторные лодки и яхты безжалостно расстреливались кораблями береговой обороны.

Военные моряки балтийских стран топили любое плавсредство, плывущее с зараженного гамма-лучами юга. Плавающих на месте затопления кораблей, взывающих о помощи ради Бога прибалтов бесстрастно добивали, как разносящих бубонную чуму отвратительных крыс.

Русских, к слову сказать, среди тех, кто рискнул податься на север, не было вовсе. Русские хорошо понимали, что скандинавы не ждут их при любом раскладе.

А расклад оказался и вовсе ужасным.

Тех, кто дьявольским напряжением физических сил и нечеловеческой воли ухитрялся выплыть в холодных балтийских водах на берег, ждало последнее испытание.

Прибрежные районы патрулировали полиция и отряды самообороны из добровольцев, местных жителей. Оснащенные автоматическим оружием, одетые в защищающие от радиации легкие скафандры, они тщательно осматривали каждый квадратный метр песчаных пляжей, укромные уголки живописных бухт и скалистых мысов, они с собаками отыскивали беспомощных и наивных бедняг, одолевших морское пространство, не утонувших вместе с разбитыми снарядами яхтами, сейнерами и торговыми кораблями, выплывших на спасительный, как им казалось, берег, прибалтов, и хладнокровно, точными выстрелами пристреливали в головы, резонно полагая, что такой выстрел наиболее эффективный и экономичный.

Да и по-христиански милосердный: предельно сокращает мучения жертвы.

Возмездие не заставило себя ждать.

Подули устойчивые южные ветры, и массы зараженного радиацией воздуха принялись перемещаться через Балтийское море на север. И тогда медленная, но фатально неотвратимая и неизбежная смерть повисла над уютными, почти социалистическими государствами, построившими у себя, по слухам, общества справедливости и благоденствия.

И вся эта социальная идиллия рухнула от случайной пули, угодившей в красную кнопку ракетного пускового устройства.

— Не казнись, парень, и не кори себя понапрасну, — в который раз попытался отвлечь Стаса Гагарина от нерадостных размышлений Македонский. — Про детерминизм слыхал?

— Доводилось, — через силу улыбнулся специалист по теории государства и права: странно звучали философские термины в устах бравого вояки, физическим обликом напоминавшего какого-нибудь Ван Дамма или Шварценеггера, но лицом куда посимпатичнее, нежели вездесущий и непробиваемый Арнольд.

И хотя начинающий сочинитель знал, что Сашу с двенадцати лет воспитывал Аристотель, эта особенность жизни молодого царя обывательски стиралась, затмевалась боевыми подвигами потомка Геракла.

— Поэтому помни о законе причинности и не бери в голову, — очень по-современному предложил Александр, и лексика его ничем не выдавала того удивительного факта, что атлет сей жил в Четвертом веке до Рождения Христова, тем более, одет он был не в давешнюю тунику, опоясанную мечом, а в летний стального цвета костюм, о котором всегда мечтал Стас и который так и не сумел приобрести за четверть века его старший двойник, сочинитель и издатель, потенциальный — мать бы эту потенциальность ети! — миллионер Станислав Гагарин, до сих пор живущий только на месячную получку.

— Ведь покумекай толком: не успей я по просьбе Алоисыча к тебе на выручку и не пусти вовремя стрелу — ты бы сейчас был типичным мертвецом, а Игналинку этот сумасшедший Сидоров все одно бы разрушил. И стрелял ты не в кнопку, а естественным образом в того, кто собирался тебя отправить в Аид.

Ну попал ты в красную десятку… И что?! Если уж искать крайнего в случившемся, то это болотные волки, расстрелявшие семью несчастного майора.

Находились друзья-соратники далеко от того места, где Александр Македонский спас Станислава Гагарина-младшего от неминуемой и неизбежной смерти. После взрыва на Игналинской АЭС, который они зафиксировали как разведчики Зодчих Мира, и короткого доклада Адольфу Гитлеру, отвечавшему за операции в Прибалтике, космический транспортный агрегат в мгновение ока перенес товарищей на берега Амударьи, в окрестностях которой находился полевой штаб Чингиз-хана, известного в миру под обликом полковника Чингиза Темучинова.

Полковник собирал надежные войска для удара по московскому режиму с юга, и Стасу с Македонским предписывалось, как представителям Восточной России, координировать действия фронта Средне-Азиатского с фронтом Уральским, на котором, как они уже знали, находился старший Гагарин.

— Как изменился ландшафт! — с тоскливой ноткой, оглядывая окрестности, промолвил великий полководец. — Такие здесь росли леса… Мне довелось переправляться через эту реку двадцать пять веков тому назад, и было это неподалеку от чайханы, в которой мы сейчас поедаем слишком уж жирный плов.

Мои солдаты вязали плоты из бревен, достигавших в диаметре полуметра, и это были стволы деревьев широколиственных пород. Где они теперь? Куда и почему исчезли?..

— Антропогенная деятельность, мой милый, — отозвался, стараясь уйти от мрачных мыслей, Стас Гагарин. — Почитай Льва Гумилева. Хочешь дам его «Древнюю Русь и Великую Степь»? Я уже добил, закончил эту книгу… Его теория этногенеза и твой пассионарный выброс по-научному толкует, Александр.

— Любопытно, — отозвался Македонский. — Обязательно почитаю… Книги умных людей — подарки богов. Только далеко не все могут оценить подобный подарок. Это как с властью…

Одним власть в добрый подарок, другим — наказанье Божье.

— Была ли для тебя власть наказанием? — живо спросил Стас Гагарин.

— И да, и нет…

— А если подробнее, в деталях?

— Власть — это осторожность, — сказал Александр Македонский. Надо проникнуться спасительным недоверием к скоропалительному быстрому движению вперед… Надо задуматься над проверкой тех шагов вперед, которые мы ежечасно провозглашаем, ежеминутно делаем и потом доказываем их непрочность, несолидность и непонятность.

Сын царя Филиппа на мгновение прервался, внимательно посмотрел на Стаса Гагарина, выдержал паузу, затем продолжал:

— Вреднее всего здесь было бы спешить. Вреднее всего было бы полагаться на то, что мы хоть что-нибудь знаем… Ничего нельзя поделать нахрапом или натиском… Мы должны проявить в величайшей степени осторожность… Вот!

Бывший старший преподаватель кафедры теории государства и права удивленно слушал знакомые слова. Слова эти были известны ему, что называется, назубок. Еще бы… Но произносимые легендарным завоевателем доброй половины древней Ойкумены, да еще и жившим черт-те в какие, извините, далекие времена, известное предостережение против левого радикализма казалось пришедшим из времен античных афоризмов, вроде сократовского «Я знаю, что ничего не знаю».

— Верно, — кивнул Александр Великий, — это слова Ленина, слова из его завещания, последней статьи Старика «Лучше меньше, да лучше». Прекрасный девиз, между прочим… Как жаль, что в той, прежней жизни я не руководствовался им!

«Ну и ну, — подумал молодой штурман. — Македонский царь из до нашей эры цитирует Ленина! Как сказал бы Василий Аксенов, старый и завзятый матерщинник, уссаться можно… Но старик Плутарх о знакомстве Александра с трудами Владимира Ильича ничего не сообщает!»