В первом ряду сидит господин, резко выделяющийся среди окружающих осанкой и элегантным костюмом; он то и дело наклоняется к сидящему рядом рыжеволосому редактору газеты «Ле пёпль» и просит того перевести некоторые места из речи оратора, говорящего по-фламандски, а потом опять обращает на докладчика внимательные черные глаза.

— Молодая американская буржуазия, — продолжает Вандервельде, — начала борьбу за колонии на Тихом океане, развязав войну с Испанией. Германские капиталисты ввязались в эту борьбу, захватив в прошлом году Циндао. Английская буржуазия собирается занять китайский порт Вэйхай, аннексировать Судан, задушить движение махдистов, в то время как французские магнаты завладели частью Конго и заявляют претензии на земли в верхнем течении Нила. Необходимо использовать парламентскую трибуну для того, чтобы заставить эти колониальные державы прекратить злоупотребление своими полномочиями, добиться, чтобы инициаторы всех имевших место беззаконий в конце концов осознали, насколько недостоин избранный ими образ действия, и открыли дорогу порядку и справедливости.

Раздается реплика:

— Долгонько придется ждать!

Шум, поднявшийся в задних рядах, выражает противоречивую реакцию зала, он затихает лишь после того, как председательствующий несколько раз громко стучит по столу, призывая к порядку.

— В наше время, — восклицает Вандервельде, — в век капиталистического господства, усилия рабочего класса должны быть в первую очередь направлены на то, чтобы предотвратить кровопролитие.

На подстрекательские вопли буржуазии рабочие должны ответить железной выдержкой, на террор — требованием повышения заработной платы.

— А бельгийский колониализм? Я утверждаю, что он имеет свои хорошие стороны! Он дает конголезцам железные дороги и корабли, он обеспечивает их медикаментами, он создает для них техническую базу, позволяющую освоить полезные ископаемые их страны, и вызывает к жизни миллионную армию негров-пролетариев. Осуждения достойна лишь алчность банкиров, князей церкви и крупных дельцов. Нужно выступить против злоупотреблений властью, допускаемых отдельными акционерными компаниями, против махинаций компаний «Анверсуаз», «Куанго» и, наконец, «Кассаи», основанной здесь, в Брюсселе, несколько недель назад, в состав акционеров которой входят несколько католических епископов. Я разоблачу корыстные помыслы этих святош! Я выступлю с трибуны парламента!

Бурные аплодисменты, последовавшие за этой заключительной фразой, доказывают, какой популярностью пользуется этот руководитель бельгийских рабочих.

Утомленный двухчасовым докладом, Вандервельде сходит с кафедры. Выйдя в соседнее с залом помещение, он шелковым платком отирает со лба пот.

Рыжеволосый редактор газеты «Ле пёпль», войдя в комнату, сердечно поздравляет его, почтительно просит дать ему на время доклад, чтобы опубликовать некоторые выдержки в завтрашнем номере газеты, а затем представляет ему молодого элегантно одетого господина, сидевшего рядом с ним в зале и нуждавшегося в переводчике:

— Господин Морель де Вилль.

— Я парижанин. В настоящее время мне поручено представлять интересы ливерпульской пароходной компании «Элдер Демпстер и К°» в Западной Африке, — серьезно произносит молодой человек. — Теперь я ношу имя Эдмонд Дин Морель.

Вандервельде протягивает ему руку и отвечает на прекрасном французском языке:

— Вы журналист? Я читал в парижской прессе вашу статью о Камеруне. И мне хочется выразить вам благодарность. Благодарность за те оплеухи, которые вы надавали всем министерствам колоний. Какого вы мнения о положении в нашей стране?

— Месье, я поддерживаю вашу точку зрения по всем пунктам, но у меня есть к вам один вопрос относительно колониальной политики Бельгии.

— А именно?

— Что происходит в Конго?

Трибун рабочего класса обменивается взглядом с рыжеволосым редактором. Потом берет Мореля под руку. Втроем они выходят из постепенно пустеющего здания, садятся в паровой трамвай и едут в Верхний город — район роскошных отелей, бульваров и аристократических вилл.

В погребке, обставленном с изысканной роскошью, претендующей на парижский шик, метрдотель проводит их в отдельный кабинет, где они некоторое время проводят в молчании.

— Говоря откровенно, — наконец неуверенно начинает Вандервельде, — Конго для всех нас остается загадкой. С одной стороны, концессионным компаниям открыты там все возможности для неограниченного обогащения, с другой стороны, король вот уже тринадцать лет зарывает в землю этой страны десятки миллионов, не получая сколько-нибудь заметной прибыли. Ваш вопрос вызван какой-то особой причиной?

Морель кивает.

— Фирма, интересы которой я представляю, в течение восьми лет поддерживает пароходное сообщение между Антверпеном и Конго и имеет в Конго свое отделение, которое я возглавляю. В течение последних трех лет мне приходится часто бывать в Антверпене и Брюсселе, вести различные переговоры, следить за отправкой судов и контролировать экспортируемые и импортируемые грузы. Как бы вы поступили, месье, если бы были журналистом, выступающим в защиту прав колониальных народов, а капитан вашего пароходства рассказал бы вам о зверствах, которым в Свободном государстве Конго подвергаются негры по приказу бельгийских офицеров? Я убежден, что сведения эти достоверны. Аналогичные вещи мне случалось слышать на пристанях от матросов французских и бельгийских кораблей. Чиновники министерства по делам Конго, у которых я здесь, в Брюсселе, пытался навести справки, отговариваются полным неведением. Может быть, я бы и оставил это дело, если бы на прошлой неделе мне не пришло в голову тщательнее, чем обычно, осмотреть груз на «Мэри Джонс». Это судно отходило в Бому с опозданием на четыре дня. В списке товаров значились коленкор и шелк. Однако весь трюм был забит французскими восьмимиллиметровыми лебелевскими винтовками и патронами, а восемьдесят рулонов коленкора и сорок рулонов шелка использовались лишь для маскировки. Агент моего отдела сослался на сэра Альфреда Джонса, главу нашей компании. Я связался с Ливерпулем по телеграфу, и мне разъяснили, что характер груза, а также его сокрытие согласованы с министерством по делам Конго и соответствуют торговому договору, заключенному между королем Леопольдом и правительством Конго.

После этого я разыскал все накладные за последние несколько лет и установил, что наши корабли за пятьдесят один рейс не менее тридцати девяти раз перевезли мнимый коленкор или шелк. Я не собираюсь вторично обращаться в министерство. Но вы, месье, как вы ответите на мой вопрос: что же происходит в Конго?

Вандервельде опять пытается уклониться от ответа. Он старается втянуть в разговор рыжеволосого. Но тот бормочет несколько ничего не значащих фраз и пожимает плечами.

Между тем Морель продолжает развивать свои мысли с той же несокрушимой логикой, с которой он все последние годы разоблачал колониальную политику Франции, Великобритании и Германии.

С того дня, когда его отец из-за болезни потерял скромную должность в аппарате французского министерства финансов, началась тяжелая полоса в жизни его семьи: мать, англичанка по рождению, годами не отходившая от постели тяжелобольного супруга и наконец проводившая его в последний путь, рассорилась с родней мужа из-за какой-то имущественной тяжбы и кое-как сводила концы с концами, давая уроки английского языка; в конце концов она отправила восьмилетнего мальчика в частную школу — сначала в Истборн, затем в Бедфорд, чтобы тот вырос в Англии и стал настоящим англичанином; нужда душила их семью и в те дни, когда он шестнадцатилетним юношей с ярко выраженной любовью к природе и ненавистью к школьной премудрости вернулся в Париж, где болезнь матери заставила его поступить посыльным в один из американских банков. И лишь скопив кое-какие средства, чтобы перебраться с матерью в Ливерпуль, где в конторе пароходной компании «Элдер Демпстер» ему предложили должность с годовым жалованьем в шестьдесят фунтов, Эдмон Морель де Вилль впервые поближе познакомился с газетным миром.