Будущее было весьма неопределенным, финансовое положение довольно зыбким, но теперь он был дома, на родной земле, и готов был продолжать свою битву — он жаждал закончить «Притчу» и доказать, что он еще не выдохся как писатель.

Параллельно с работой над романом Фолкнер написал для тома, подготавливаемого Каули, «Дополнение» к роману "Шум и ярость" — генеалогию семьи Компсонов и короткие сведения о том, что сталось с Кэдди Компсон после событий, описанных в романе. Он писал Каули: "Думаю, что получается неплохо, у меня ушла неделя, чтобы очистить мои легкие от Голливуда, но я чувствую, что могу писать… а может быть, я просто счастлив, что этот проклятый Запад не настолько иссушил мою душу, как я предполагал".

Наступила охотничья пора, и Фолкнер вместе с пасынком Малькольмом, вернувшимся из Германии, отправился на охоту в долину реки Талахачи. "Это была отличная охота, — писал он Хаасу. — Я видел семь оленей, но ни разу не стал стрелять. Но каждый день мы сломя голову скакали на сильных лошадях вслед за собаками сквозь лес, одного старого оленя мы преследовали около пятидесяти миль с семи утра и до трех дня, когда собаки уже изнемогли, а потом возвращались в лагерь в темноте, ведя лошадей на поводу и зажигая спички, чтобы разглядеть компас. Я был рад, что олень ушел, по нему трижды стреляли, но все-таки он ушел".

Каули прислал в Оксфорд свою вступительную статью к тому Фолкнера. Писателю она понравилась, но он просил Каули выбросить из статьи все детали чисто личного плана. "Я человек старомодный, — писал он, — и, возможно, немного ненормальный. Я не хочу, чтобы моя личная жизнь и дела были доступны каждому, у кого есть достаточно денег, чтобы купить книгу или журнал или есть друг, который может дать ему прочитать".

На рождество пришло известие, что его рассказ "Когда не знаешь химии" получил вторую премию на конкурсе журнала "Эллери Куин мистери мэгэзин", специализировавшегося на печатании детективных романов и рассказов. Премия была 250 долларов. У Фолкнера это вызвало острое раздражение. "Во Франции, — писал он Оберу, — меня считают отцом современной литературы. В Европе меня называют лучшим современным американским писателем и вообще одним из первых писателей мира. Здесь, в Америке, я восполняю зарплату за литературную поденщину в кино, выигрывая вторую премию на конкурсе шаблонных детективных рассказов".

Пришла весна 1946 года, и Фолкнер с ужасом понимал, что ему придется опять ехать в Голливуд отрабатывать свой контракт. Кроме того, оставался нерешенным вопрос с правом студии "Братья Уорнер" на экранизацию романа, который он писал. На помощь пришли друзья — оказалось, что Беннет Серф дружен с Уорнерами, и он убедил их, что роман для экранизации интереса не представляет, и уговорил их отказаться от своих претензий. Фолкнер был счастлив.

В первых числах мая почта доставила в Роуан-Ок том, составленный Каули. "Превосходная работа, — писал Фолкнер Каули. — Видит бог, я сам не понимал, что я пытался сделать и насколько мне это удалось".

Год после выхода тома избранных произведений прошел тихо. Фолкнер писал свой новый роман, занимался фермой, осенью уезжал в леса на охоту.

А вот в апреле 1947 года произошло событие, хотя и не крупное, но оставившее свой след на многие последующие годы. Фолкнера уговорили выступить перед студентами Миссисипского университета. Он долго сопротивлялся, но в конце концов согласился. Быть может, в его согласии сыграло роль обещание университетских властей заплатить ему 250 долларов за эти встречи.

Студенты расспрашивали его о творческом процессе, о его романах, о любимых писателях. Фолкнер отвечал на все вопросы откровенно и доброжелательно. Спросили и его мнение о современных ему американских писателях. Об Эрскине Колдуэлле он сказал, что когда-то возлагал на него большие надежды, но сейчас он в этом далеко не уверен. На вопрос о Хемингуэе Фолкнер ответил, что Хемингуэй всегда был очень осторожен и никогда не пытался сделать то, чего он не может сделать. Он напоминает, сказал Фолкнер, игрока в покер, который держит свои карты поближе к жилету, он никогда не совершал ни одной ошибки в изложении фактов, в стиле, в выборе слов. Фолкнер говорил, что его больше привлекает отвага Томаса Вулфа — он так сильно рисковал, что его попытки были обречены на неудачу с самого начала, но это, на его взгляд, самое прекрасное поражение.

Среди студентов, участвовавших в этих встречах, нашлись и такие, которые подробно записывали все ответы Фолкнера. Узнав об этом, один из руководителей университета решил, что записи в целях рекламы университету полезно опубликовать. Вскоре эти записи появились в нью-йоркской "Геральд трибюн". О Хемингуэе там было сказано, что "ему не хватает мужества, он никогда не рискует. Он никогда не использовал в своих книгах ни одного слова, за которым читателю пришлось бы полезть в словарь".

Когда эта газета пришла на Кубу в городок Сан-Франциско-де-Паула, где жил Хемингуэй, там разразилась целая буря. Хемингуэй пришел в бешенство, прочтя слова о том, что ему "не хватает мужества". Он тут же начал писать разгневанное письмо Фолкнеру, потом передумал и обратился к своему другу по фронту в годы второй мировой войны генералу Ланхему с просьбой написать Фолкнеру и перечислить все случаи, когда Хемингуэй бывал под огнем.

Спустя месяц Фолкнер получил от Ланхема длинное письмо, в котором генерал перечислял многочисленные случаи личного героизма, проявленного Хемингуэем на фронте. Он выражал надежду, что Фолкнер переменит свою точку зрения, которая, видимо, основана на неправильной информации. Фолкнер немедленно написал Хемингуэю письмо, в котором выражал сожаление по поводу возникшего недоразумения. "Мне очень жаль, что получилась такая глупая штука. Я просто зарабатывал 250 долларов. Я говорил неофициально, не для опубликования, иначе я бы обязательно настоял бы на том, чтобы мне дали просмотреть текст". В письме генералу Ланхему Фолкнер объяснял, что он ни в коей мере не имел в виду личное мужество Хемингуэя — он знает о мужественном поведении Хемингуэя во время обеих мировых войн и войны в Испании, — он говорил о его мастерстве как писателя, о том, что Хемингуэй, на его взгляд, ограничивает себя только тем, чем он в совершенстве владеет, и не пытается рисковать сделать нечто большее, опасаясь поражения.

Эту нелепую историю Фолкнеру будут поминать до конца его дней.

17. Детективная история на земле Йокнапатофы

Работа над «Притчей» шла удручающе медленно. Фолкнер измучился, его угнетала эта медлительность, он начинал сомневаться в себе, в избранной теме. "Я так медленно пишу, — жаловался он в сентябре 1947 года Роберту Хаасу, — что меня это время от времени начинает беспокоить, порой начинаю думать, что роман не получается и именно поэтому он так долго пишется. И все-таки не хочу останавливаться: когда я прекращаю работу и окидываю мысленно весь замысел, опять обретаю уверенность".

В декабре этого года, отправив Оберу очередную порцию рукописи «Притчи», он спрашивал: "Как твое мнение об этом материале? Найдется ли кто-нибудь, кто прочтет эту книгу, скажем, в ближайшие 25 лет? Неужели "Рэндом хауз" настолько верит в меня, что готов тратить на это деньги? Мое время в расчет не идет, не думаю, что трачу его понапрасну, иначе я прекратил бы эту работу. С книгой все будет в конце концов в порядке, только потребуется, может быть, 50 лет, прежде чем мир найдет время прочитать ее. Она очень длинная и замедленная". Постоянная нужда в деньгах тем не менее заставляла искать какой-то выход. В начале 1948 года он решил ради заработка написать рассказ и вдруг загорелся новой идеей. В начале февраля он сообщил Оберу: "15 января я отложил свою большую рукопись, и у меня написано уже 60 страниц из предполагаемых 120-ти новой повести, действие которой происходит в моем апокрифическом Джефферсоне. Я надеюсь, что эта идея понравится Бобу. Я слишком долго был в долгу у "Рэндом хауз".