Я оглянулся назад только из любопытства: на холмах окрест нашего лагеря собрались челядь и мастеровые; вместе с ними стояли, преклонив колена, святые отцы и монахи. Одни расположились так, чтобы можно было хорошо видеть ход битвы. Другие молились во славу нормандского оружия и за спасение душ наших. Епископ Одон был с нами. Он гарцевал на белом коне рядом с Вильгельмом; на нем была кольчуга, а поверх нее — белоснежный стихарь[47]. Духовный сан запрещал ему проливать кровь, и у него не было ни копья, ни меча, а одна лишь палица о трех окованных железом концах.

Вдруг воздух сотрясся: это грянули трубы и рога. И тут же яростной волной вскинулись щиты и копья, выгнулись луки. Побледнели и зарделись лица, встрепенулись даже слабые духом и расправили плечи бесстрашные. Всколыхнулась конница — вся, до единого всадника. Шишаки, шлемы, щиты, копья и кольчуги сверкнули, как один мощный ослепительный луч. Крики людей смешались с ржанием коней, топотом копыт, ног и лязгом железа. Земля содрогнулась, словно от ужаса — прямо перед нами в небо взмыло бесчисленное воронье. Нормандцы прокричали: «Деке Айе!», бретонцы воскликнули: «Маслон!» — что на обоих наречиях означает: «Да поможет нам Бог!» Следом рявкнули англичане: «Оликросс!», «Годмит!», или по-нашему — «Святой крест!», «Боже всемогущий!». Внезапно передние ряды нашей конницы, нарушив строй, резко отпрянули кто в сторону, кто назад: кони вскидывались на дыбы и валились наземь, давя друг друга и запутавшихся в стременах всадников, — то были первые жертвы этого нескончаемого кровавого дня!

Но вот Гарольдов ров уже позади. Стена из щитов и частокола все ближе и ближе. На нас обрушился дождь копий, дротиков и стрел: он без разбору косил всех, кто мчался впереди, всадников и лошадей, — под копытами наседавшей сзади конницы сраженные люди и животные тут же превращались в сплошное кровавое месиво. Завязался рукопашный бой, лютый, страшный, — отчаянные вопли раненых заглушали стоны и мольбы умирающих и сливались в одну жуткую, леденящую кровь картину ада. Щиты саксонцев при нашем приближении раздвигались и мгновенно смыкались, и сквозь бреши на нас обрушивался чудовищный шквал копий, стрел и топоров. Одним таким топором коню Герара начисто снесло голову, и он вместе с моим другом исчез в клокочущей телами людей и коней давке. Грозные гизармы кромсали железо, как обыкновенное полотно — шелковое или льняное, — от них на груди воинов оставались ужасные раны, из которых кровь хлестала, точно вода из фонтана. Под их ударами шишаки и шлемы раскалывались, словно яичная скорлупа; один взмах гизармы — и человек, не успев и глазом моргнуть, терял руку или ногу. Одна такая отрубленная ладонь угодила мне прямо в лицо — кто из убитых товарищей, сам того не ведая, наградил меня этой жуткой кровавой пощечиной, я так и не узнал!

Вскоре, однако, пришлось отступить — слишком уж упорно защищались англичане. Заметив, что мы отходим, они подняли ликующий рев. Вильгельм был уже без коня — как и Тустен, его знаменосец. Галисийский скакун пал, израненный копьями и топорами. Он был первой жертвой. Следом за ним та же участь постигла и двух других коней герцога.

Но вот мы снова ринулись на приступ, англичане перестали вопить — видать, решили поберечь силы для боя. После того как мы отступили, они воспряли было духом — верно, думали, что нам нипочем их не сломить, не говоря уж о том, чтобы завладеть Гарольдовым штандартом. Вторая атака тоже разбилась о неприятельский частокол, и уцелевшие нормандцы, истекая кровью, в изрубленных в клочья кольчугах, измятых шишаках и шлемах, с разбитыми, расколотыми щитами, на изувеченных конях, опять были вынуждены отойти к подножию холма. Так же закончились третий и все последующие штурмы. При воспоминании о первых трагических неудачах, о гибели сотен и сотен наших ратников, еще недавно исполненных такой отваги, решимости и веры, сердце мое сжимается от боли! Они шли и шли на приступ вершины тесно сомкнутым строем, подобно неукротимым морским валам, что с грозным рокотом, вздымая пену, обрушиваются на твердую скалу, разбиваются о ее монолит и с гулким шипением откатываются назад, чтобы потом ринуться на нее с новой мощью, и так до бесконечности.

И тут ряды наши охватила паника. Левый фланг дрогнул и подался назад, увлекая за собой все войско. Одон с герцогом кинулись наперерез бегущим; герцог воздел руку, копье угрожающе сверкнуло — несчастные, поверившие слуху, будто Вильгельма убили, так и замерли на месте. Герцог сорвал с головы шлем, чтобы всем было видно его лицо, и воскликнул:

— Стойте! Глядите! Я жив! С Божьей помощью, победа будет за мной! Бегство же смерти подобно! Они перережут вас, как стадо баранов…

В это время самые храбрые из англичан бросились вдогонку за теми, кто отступал в последних рядах. Однако эта дерзость ничуть не устрашила нормандцев, они остановились, сомкнулись плечом к плечу — и перебили преследователей всех до одного. Безрассудная вылазка стоила неприятелю немалых жертв, Вильгельма же она кое-чему научила. Мы заметили, как он пристально разглядывал сплошную линию частокола, который нам не удалось сокрушить ценою даже самых отчаянных усилий. Затем он сказал главным военачальникам, что на штурм придется идти еще раз, но, как только прогремят трубы, они должны будут тотчас же повернуть дружины назад и сделать вид, будто отступают — в панике и беспорядке. И вот пешие и конные устремились к вершине. Но, не успел завязаться бой, как они развернулись и помчались вниз — на равнину. Хитрость превзошла все ожидания! Снизу мы видели, как разомкнулись щиты и в проходы между ними с дикими воинственными воплями лавиной хлынул неприятель. Следом за пешими дружинами ринулась конница — английским сеньорам, верно, не терпелось скрестить с нами свои топоры. Трубы и рога проревели еще раз. Наши тут же развернулись к неприятелю лицом. Англичане от неожиданности застыли как вкопанные, не зная, куда податься. Мы окружили их и перебили всех до последнего, хотя защищались они на редкость умело. Вокруг меня английские и нормандские воины схлестнулись не на живот, а на смерть, и, если б не Герар, я бы непременно погиб рядом с сиром Вильгельмом. Ловким ударом меча Герар отсек рукоять топора, занесенного над моей головой. Но, падая, топор все-таки задел мне руку и бедро. В тот же миг саксонский рыцарь проглотил острие моего копья, что, думаю, вряд ли пришлось ему по вкусу. Мы, оруженосцы, не имели права оставить герцога ни при каких обстоятельствах, разве что когда он сам посылал нас с поручениями на тот или иной участок битвы. И я своими глазами видел и могу подтвердить, что как воину ему не было равных. На коне и без коня он являл собою пример небывалой ловкости, силы и доблести, достойный его высокого титула. Он бросался на выручку взятым в окружение товарищам, не щадя собственной жизни, заслонял грудью раненых и при этом еще успевал командовать всем войском.

Глава XVIII

РОВ ДЬЯВОЛА

По команде Вильгельма мы еще дважды провели ловкий маневр с будто бы поспешным, беспорядочным отступлением. Но англичане, однако, по-прежнему удерживали свои позиции, стена из щитов как стояла, так и осталась стоять, нерушимая. Хоть неприятельское войско вокруг Гарольдова штандарта и поредело, притом заметно, немало и нормандцев нашли смерть от сверкавших топоров-молний и теперь лежали вперемешку, кто лицом к земле, кто к небу, раздавленные копьями нашей же конницы! Какие чудеса храбрости являли в этой битве нормандские рыцари — я сам это видел, да не только я один!

Помню, оказался я рядом с Гуго Гранменильским, коему вскорости суждено было стать виконтом Лестерширским, владетелем доброй сотни замков с поместьями в Англии. Он из-за своего коня едва не погиб, чуть было не лишился всего, что обещал ему Вильгельм. Коня он взял у одного из своих рыцарей, то ли смертельно раненного, то ли погибшего. Ошалев от грохота побоища, жеребец осел на задние ноги, потом взметнулся вверх, перелетел через наши головы, через щиты англичан и понес всадника прямо в стан неприятеля. Мы было бросились ему на выручку, но путь нам преградили грозные топоры саксонцев; и тут вдруг шалый жеребец, раскидав крупом насевших на него англичан, круто развернулся и лихим прыжком перелетел снова к нам. Гуго уж, верно, простился с жизнью, ни один из нас ничем не смог бы ему помочь, даже герцог Вильгельм.