Сердце мое растерзано в клочки. Как будто по нему пробежалась команда футболистов и каждый потоптался на нем своими шиповками.

Но хватит. Достаточно тебе жалостных излияний, дорогой читатель. Я же сказала, что не хочу на эту тему распространяться.

Анна ударилась в панику, как потерявшая цыпленка курица. Тем более что мы молчим, словно набрали в рот воды.

Все выходные она куда-то звонила в истерике и неотступно приставала к нам, то со слезами упрашивая и умоляя ей все рассказать, то угрожая тысячью небесных и земных кар за молчание. Но мы только сказали ей, что он ушел по собственному желанию, что ему ничто не угрожает и что он в полной безопасности. На этом наши объяснения закончились.

Хотелось бы сказать: был положен «конец дискуссии». Но это понятие срабатывает только в том случае, если ваш собеседник и сам, в конце концов, затыкается. Анна «конца дискуссии» не понимает, и ее не остановить.

К утру понедельника наше терпение иссякло. Точнее — мое.

Мне казалось, что с уходом Игги у меня отрезали левую руку. Я дважды находила Надж рыдающей в подушку. Газ чуть не катается по полу из-за отсутствия любимого сообщника. Ангел даже не пытается скрыть свое горе. Она то и дело залезает ко мне на колени и начинает всхлипывать. Не обходится и без Тотала, который жалобно ей подвывает.

Нас не так-то легко заставить плакать, но утрата Игги — слишком серьезная причина. И вот все эти слезы, моя головная боль и потом еще Анна, насевшая на меня и выпытывающая об Игги «всю правду», — все это привело к тому, что к утру понедельника я готова была взорваться.

Я за него счастлива. Очень счастлива. Но мне горько за нас. К тому же я прекрасно отдаю себе отчет в том, что вся эта эпопея сызнова может повториться с любым из нас. И от этого чувствую себя Титаником, прямиком направляющимся к роковому айсбергу.

— Я вынуждена сообщить в школу, что Джеф пропал, — оповещает нас Анна уже в машине по дороге в школу.

— Давай, действуй, — устало соглашаюсь я, зная, что это ни к чему не приведет.

— Я позвоню в полицию, — она многозначительно смотрит на меня в зеркало заднего вида.

— Да делай ты, что хочешь! — взрываюсь я. — Почему бы тебе не отослать его фотографию, чтоб ее на пакете для молока напечатали — «Дети в поиске»?! Этих пропавших детей здесь полно. Он же, в конце концов, только один из этих «пропавших». Не так ли?

Вижу в зеркале ее ошарашенное лицо. Даже, можно сказать, испуганное.

Любопытно, что после «молока» она заткнулась. Что бы это значило?

— Итак, у каждого свое задание, понятно? — хрипло пролаял Ари, поводя плечами под кожаным пальто. Он сидит на пассажирском месте. Рядом ирейзер-водила, и еще двенадцать ирейзеров теснятся в кузове вэна.

— Входим внутрь, хватаем мутантов и исчезаем. От каждого требуется точность, как в аптеке. Понятно?

— Понятно, — отозвались сразу несколько голосов.

— Мутантов брать живыми. И запомните, Макс никому не трогать. Она за мной!

Он подождал, не подаст ли кто-нибудь голос, но никому никаких дополнительных разъяснений не понадобилось.

Он радостно потирает руки в счастливом предвкушении, как обрушит на голову Макс свои здоровенные кулачищи. Отец, конечно, велел привести ее живой. Он-де еще что-то хочет в ней изучить. Но единственное, что его, Ари, в ней интересует, это какого размера потребуется для нее гроб. Он уже даже продумал, как он все это представит: один из его команды не подчинился приказу, слетел с катушек и принялся убивать всех, кто ни попадет под руку. Прежде чем Ари успел его остановить, он разорвал Макс горло. Джеб за это убьет ирейзера. Макс будет мертва, а он, Ари, добившись своего, выйдет сухим из воды.

У его сценария не было минусов.

Но с другой стороны… что если Макс исчезнет? Что если он украдет ее и спрячет там, где ее никому не найти. И откуда ей ни за что не сбежать. Он даже знает такое местечко. Если у нее нет надежды на свободу, если он — единственное живое существо в ее жизни, да еще если это он ее кормит и поит, она ведь наверняка к нему привыкнет. Есть в этом логика? Есть!

Она даже будет ему благодарна. Они заживут вдвоем, и никто будет им не указ. Они подружатся. Он ей понравится. Они будут резаться в карты. Пусть она даже книжки ему читает. Они будут играть…

Вот это идея! Лучшая за последний год. Место, где можно ее спрятать, он знает. Оттуда ей никогда не сбежать. Тем более, когда он отрежет ей крылья.

— У меня еще одно объявление, — говорит мистер Пруит, злобно взирая на учеников.

Мы все в западне под названием школьная линейка. Эта процедура излияния директором желчи на школьников происходит по понедельникам в актовом зале. По крайней мере, его желчь размазана по всем тонким слоем, а не вылита полным ушатом только на нашу стаю. Он гундосит уже десять минут и успел просветить нас о том, какие мы неряхи и в какой грязи оставляем столовую после ланча, о том, какие мы гнусные воришки, похитившие школьные канцелярские принадлежности, и как он сомневается в нашей способности пользоваться туалетами, как все нормальные люди. У мужика явно завелись в голове тараканы.

— Один из наших учеников пропал, — говорит он, вперившись прямо в меня.

Надеюсь, скроенная мной невинная рожа выглядит убедительно.

— Джеф Валкер, — продолжает директор, — из девятого класса. Это новый в школе ученик, но, я уверен, вы все знаете, о ком идет речь. Мы вызвали специальную розыскную команду, — он опять буравит меня глазами, а я старательно сохраняю непроницаемую физиономию. — Но, если кто-нибудь из вас его видел или что-нибудь о нем знает, немедленно сообщите. Если вы этого не сделаете, а мы позднее узнаем, что у вас была какая-то информация, вам не поздоровится. Я доходчиво высказался?

Полшколы недоуменно кивает головами.

Многие повернулись ко мне, к Клыку и ко всем нам — все знают, что мы Иггины братья и сестры. До меня вдруг доходит, что надо принять озабоченный и расстроенный вид. Что я и делаю.

— Свободны! — рычит директор так, словно выносит смертный приговор.

Срываюсь с места. Мне не терпится отсюда вырваться. В коридоре меня с озабоченным видом останавливает моя подружка Джей Джей:

— Макс, что случилось? Как же вы теперь?

Как же это я не догадалась придумать какую-нибудь историю. В моем перевернутом извращенном мире люди, канувшие в Лету или возникшие ниоткуда, — обычное дело. И мне почему-то не пришло в голову, что кого-то, кроме Анны, озаботит его отсутствие.

Снять с меня очко — этот раунд я проиграла.

— М-м-м, — мычу я что-то нечленораздельно-горестное. У меня нет времени придумать какую-нибудь правдоподобную историю, не говоря уже о том, чтобы проанализировать в ней возможные несоответствия и пробелы. Вокруг нас уже собралась немаленькая толпа.

— Я не могу сейчас об этом говорить. — И, как нарочно, от мысли, что Игги больше нет рядом, настоящие, непритворные слезы брызнули у меня из глаз. — Я, правда, не могу… не в состоянии… — Завершаю картину моего страдания убедительным всхлипом и получаю в награду сострадательное понимание одноклассников.

— Оставьте ее пока все в покое, — Джей Джей размахивает руками, очищая вокруг нас пространство. — Она не может про это говорить. Ей трудно. Дайте ей немного прийти в себя.

— Спасибо, — говорю я ей, — я все еще не верю, что его со мной нет. (И это полная правда).

— Бедная ты, бедная. Как мне вас жалко! Лучше бы моего брата украли!

Она-таки меня рассмешила. Вот что значит настоящий друг.

— Увидимся в ланч, — она уже бежит на свой урок, — дай мне знать, если тебе что-нибудь нужно или чем-нибудь можно помочь.

Я киваю.

Но ребята по-прежнему на меня глазеют, и моя всегдашняя паранойя заставляет меня вздрогнуть. Сидеть в классе под вопросительными взглядами, отбиваться от бесконечных вопросов… Нет, мне с этим не справиться. От одной этой мысли у меня на затылке шевелятся волосы.