Где счастье и радость цвели,

Товарищ, мы очень далеко

От нашей родимой земли.

Так будь же ей верен до гроба

И стойким, как сталь, до конца,

Вернемся счастливой дорогой,

И дети обнимут отца.

Смотря по тому, как ты в лагере жил,

Как умер без страха и гордо,

Живые узнают о том, что ты был

Достойным родного народа.

Автора этой песни никто не знал. Одни говорили, что ее сочинил учитель из Томска, что жил в первой пещере и погиб, когда еще рыли котлован завода. Другие утверждали, что ее коллективные авторы — узники из девятой пещеры. Так или иначе, песню знали все. Иногда, очень редко, ее пели вот так, как сейчас, вместе. Но чаще в одиночку, а еще чаще — про себя.

Баранников слышал эту песню уже не первый раз, и, как всегда, она его взволновала до слез, и он долго не мог заснуть…

В это время в кабинете коменданта лагеря Карла Динга происходило совещание, которбб вел эсэсовский генерал Зигмаль, один из руководителей всей лагерной системы СС. Фирму, строившую завод, представляли на совещании двое: главный инженер завода Гросс и прибывший из Берлина член правления фирмы Пфирш. Этот высокий костлявый мужчина лет пятидесяти, одетый в дорогой костюм, хотя и сидел демонстративно в стороне, явно был центром совещания. Он представлял здесь главную силу. Даже генерал Зигмаль все время посматривал в его сторону.

— То, что взрыв— диверсия, установлено со всей точностью.— Генерал Зигмаль показал на лежавшие перед ним бумаги.— Таким образом, налицо преступление, совершенное против рейха в ответственнейшие дни войны. Работа по устранению последствий взрыва займет минимум две недели. Ущерб нанесен большой, и за него должно последовать достойное наказание. Вы, доктор Пфирш, с этим согласны?

Костлявый чуть заметно кивнул головой, продолжая подрезать маленькими ножничками конец сигары.

— А наказание,— генерал Зигмаль улыбнулся,— уже область нашей деятельности. Тут специалисты мы.

— Вы преступников обнаружили? — подчеркнуто небрежно спросил Пфирш.

Генерал Зигмаль с досадой передвинул лежавшие перед ним бумаги:

— Следствие начато. Но вряд ли кому-нибудь из нас не ясно, что весь этот сброд, который мы держим здесь, каждый из них — потенциальный враг Германии, и не только потенциальный. Устрашающая акция, которую мы предлагаем, попадет в цель, мы это гарантируем.

— Нас прежде всего интересует соблюдение данных вами вчера гарантий в отношении рабочей силы, способной закончить строительство в установленные сроки,— сердито сказал главный инженер Гросс.

Генерал Зигмаль пожал плечами, дряблое его лицо порозовело:

— Если обратиться к цифрам, эти гарантии соблюдаются все время,— сказал он раздраженно.

— Далеко нет.— Пфирш вынул изо рта сигару и выпустил в воздух струю сизого дыма.— В существующем между нами соглашении названо не только количество рабочей силы, но и дана ее качественная характеристика. Нигде не сказано, что вы предоставляете нам полутрупы или саботажников.

— Однако сроки строительства в основном не нарушены,— осторожно вставил Карл Динг.— Притом доктор Гросс сам не раз высказывал мысль о необычности строительства.

Пфирш улыбнулся:

— Взрыв вы тоже относите к необычности стройки? Или вы имеете в виду рабочих, которые после трех часов работы валятся с ног? Или, может быть, вы имеете в виду бетон, который не застывает?

Генерал Зигмаль пожал плечами:

— Ничего не понимаю! Почему вы, господа, против акции? Надо же быть последовательными до конца.

Наступило долгое молчание. Эсэсовские деятели с открытой злобой смотрели на Пфирша и Гросса.

— Сейчас главное,— спокойно заговорил Пфирш,— и главное не только для нашей фирмы, но и для всех военных планов рейха и фюрера,— пустить завод. Я достаточно высокого мнения о ваших возможностях,— на лице Пфирша мелькнула улыбка,— и я уверен, что вы можете на данном этапе— я подчеркиваю: на данном этапе — обеспечить работоспособность людей, которых вы нам предоставили по соглашению.

Снова последовало молчание.

Вальтер Шеккер, обращаясь к генералу, сказал:

— Видите теперь, в каких условиях мы тут действуем?

— Замолчите! — не глядя на него, брезгливо обронил генерал.

— Время идет, строительство стоит,— сказал доктор Пфирш,— а через месяц завод должен начать выпуск продукции, которой ждет наша доблестная армия. Исходя из этого очень простого, но достаточно важного обстоятельства, нам и нужно сейчас договориться.

— Мы не можем оставить без последствий такое преступление,— решительно произнес Зигмаль.

— Зачем оставлять без последствий? — удивился Пфирш,— Найдите конкретных виновников и накажите их. Это будет незначительная для нашего дела потеря, а результат наилучший — вы устраните именно преступников.

— Чтобы их найти, потребуется время,— проворчал генерал Зигмаль.

Пфирш развел руками:

— Это уж ваша забота, генерал. Мы обязаны рапортовать фюреру, что завод пущен в установленный срок. У вас таких жестких сроков нет. Ну, а когда завод начнет работать, тогда вы можете поступать целиком по своему усмотрению. Наше с вами соглашение, касающееся строительства, будет исчерпано, и мы перестанем раздражать вас своим штатским вмешательством. В конце концов, у нас свое дело, а у вас — свое. Однако ответственность перед рейхом у нас общая…

Генералу Зигмалю было ясно, к чему клонят представители фирмы: завод должен быть пущен, а после этого хоть потоп.

— Я думаю, наш обмен мнениями был полезен,— скороговоркой произнес генерал Зигмаль,— Мы примем необходимое решение. Благодарю вас, господа.

Вальтер Шеккер, злой как черт, возвращался в свою квартиру. Когда представители фирмы ушли с совещания, ему и Карлу Дингу пришлось принять на себя всю ярость генерала Зигмаля. Их обвиняли в том, что они потеряли власть над лагерным сбродом и попали под тлетворное влияние штатских деятелей фирмы. Но разве не сам Зигмаль все время твердил про специфику лагеря, и разве не он говорил, что главная задача — построить завод? Не мог же генерал забыть об этом!

Утром Баранникова вызвали на уборку санитарного бункера. Демка увязался за ним, подмигнул капо— это, мол, надо «для дела». Однако в бункер его Баранников не пустил. До полудня Демка ждал его у входа. Он понимал, что сейчас там, в бункере, решается его заветное дело, и от волнения не находил себе места.

Когда Баранников наконец вышел из бункера и сурово глянул на Демку, у того душа похолодела.

— Иу, дядя Сергей! — шептал, он, идя рядом с Баранниковым и заглядывая ему в глаза.

В темной проходной штольне Баранников остановился, вынул из кармана обернутый бумагой маленький пузырек и протянул его Демке:

— Тут на десяток шеккеров хватит. Выльешь это куда-нибудь, чтоб Шеккер выпил, но только если будет для того верный случай. Понял? Если будет верный случай.

— Дядя Сергей, лучше ножом…— прошептал Демка.

— Ты слушай приказ и исполняй его! — строго сказал Баранников.— Выльешь это только в том случае, когда будешь точно знать, что никто не видит. Никто. Расчет у нас такой: они должны подумать, что это сделал денщик Больц. Понял?

Демка кивнул.

— Пустой пузырек оставишь там. Пока яд не выльешь, держи пузырек в обертке. Это чтобы на пузырьке не осталось следов от твоих пальцев. Когда выльешь, вытряхни из бумажки пузырек, а бумажку уничтожь. По этикетке на пузырьке они увидят, что он взят из аптеки для начальства. Понял? А теперь, Демка, самое трудное. Когда яд сделает свое дело, ты не убегай, сам подними панику, зови часовых, звони по телефону. Не убегай! Понял?

— Понял, дядя Сергей.

— Тебе нелегко будет, Дема,— вздохнул Баранников.— Очень нелегко. Они будут тебя допрашивать, бить. Выдержишь?

— Да что ты, дядя Сергей!— обиделся Демка,— Я за батю Степу все пройду, не согнусь.

— Когда будут допрашивать, вспомни, что говорил тебе Больц насчет того, что он посчитается с Шеккером.— Баранников обнял Демку: — На трудное дело, парень, идешь. Под горячую руку они могут тебя и…— Баранников не договорил и надолго умолк.