— Еще имитейсти, Брайан? — спросил мистер Д.

— Нет, все круто, мистер Д.

— Я только хочу сказать, что мама никогда бы не смирилась с ужасным поведением Гретхен, — объявила Джессика, кивая. — Она совершенно безнадежна.

— Отвали, — прошипела Гретхен.

— Речь, — отчеканил мистер Д, — Следи за своей речью.

— Я все, — сказала Гретхен, медленно вставая. Я не шелохнулся.

— А как насчет ужина, — спросил мистер Д.

— Я съем что-нибудь потом.

— Уж в этом я не сомневаюсь, — сказала Джессика.

— Отвали, пизда! — прокричала Гретхен.

— Речь, — прошептал мистер Д.

— Сама отвали, — ответила Джессика. — Комментарий твой не имеет смысла, прошмандовка.

— Речь! Давайте уважать друг друга. Гретхен, я хочу, чтобы ты знала, я серьезно. Чтобы больше никаких неприятностей в школе, ты поняла меня?

— Да, — сказала Гретхен. — Пошли, Брайан.

Пока мистер Д. наклонял голову, соскребал с тарелки свой фальшивый гамбургер, Гретхен показала Джессике средний палец, а та лишь улыбнулась в ответ. Они смотрели друг на друга и смеялись, и я почувствовал укол грусти, подумав о своем старшем брате. Мы не говорили с ним уже недели три, так во всяком случае казалось.

Потом я поднялся вслед за Гретхен в ее комнату и улегся там на кровати, а она приступила к домашнему заданию по химии, сидя на полу скрестив ноги. Я обожал запах ее комнаты, похожий на ваниль, пусть даже там был самый настоящий бардак: повсюду разбросана одежда, туфли, сапоги, тетрадные листы с названиями песен для новых коллекций, недоделанные домашние задания, ботинки без шнурков, кассеты с альбомами, сломанные кассеты, пузырек с блестящим лаком для ногтей, брошенный вытекать возле кровати. Друг напротив друга висели постер Ramones и постер Misfits, и еще был постер с двумя прелестными котятами, глаза которых рукой Гретхен были перечеркнуты крестами, а ножи и пули окружали их кольцом пламени и страха. На другой стене висели всевозможные фотки — команды по математике, вечеринок старшей сестры, ее с Ким, ее с мамой, стройной и красивой, и, как я говорил, самой славной на свете женщиной — и все фотки были прикреплены скотчем или прямо приклеены на стену. Еще там была какая угодно дребедень из ужастиков, типа масок и фальшивых ножей мясника, и видеокассеты со всеми на свете фильмами ужасов, включая раритетного «Дракулу» 72-го года, которого она заказала из-под прилавка в Фангории. Лучшим в ее комнате была кровать, огромная, белая, мягкая, пахнущая чем-то вроде детской пудры и типа самой Гретхен. Будь у меня такой шанс, я бы наверняка переспал с ее подушкой, буквально.

Я подумал, а не спросить ли ее прямо сейчас, ну типа просто выпалить «ладно, так ты хочешь пойти со мной на танцы или нет?» — но не мог, потому как кишка все еще была тонка. Я повернулся на бок и уставился на нее — ее милое круглое лицо, маленькие уши, крошечные надутые губы, бормотавшие слова, пока она читала про себя, — и чем дольше и дольше я смотрел, тем больше и больше я понимал, как сильно, сильно она нравилась мне, не так, как другие девчонки, знаете, вроде Ким или Джессики, я ведь знал, что они нравились мне только потому, что были секси, ну, и я мог просто смотреть на них и воображать, как я их деру. Гретхен мне нравилась типа как личность, и меня убивало, что я ничего не могу сказать, и в этот момент она взглянула на меня и сказала: «Что, что еще?», забеспокоившись вдруг, как она выглядит, разглаживая на себе белую школьную блузку и убирая с лица выбившиеся светлые пряди. «Что?» — снова спросила она. «Что такое?»

— Ничего. Отлично выглядишь.

В секунду лицо ее сделалось ярко-красным, и она засмущалась и показала мне средний палец. «Ладно, хватит пялиться на меня, ты, урод».

— Я не пялился. Я просто, знаешь, смотрел на тебя.

— Так, а не пора ли тебе домой? У тебя домашнего задания нет? — сказала она, выпрямляясь и вытягивая ноги. Тайком я стал разглядывать ее мягкое, пышное бедро, поднимая взгляд выше, туда, где начиналась плиссированная юбка, ища, ища это темное, темное место… но она скрестила ноги и снова заговорила.

— Ну, так ты идешь?

— Я думал, может, я просто скажу всем учителям, что мои родители разводятся и я слишком… эээ… скорблю или как там.

— Скорбишь? Это когда кто-нибудь умирает, придурок.

— Ну что угодно. Расстроен или что там еще.

— А ты расстроен? — спросила она.

— Не думаю. Наверное, я мог бы даже порадоваться этому.

— Почему?

— Потому что оба они блин несчастные люди и, может быть, будет лучше, если он уйдет.

— Может быть, — сказала она, глядя в тетрадь. — Круто, что ты не злишься на него.

— Да уж.

— Ты злишься?

— Не знаю, может быть, буду, потом.

Я сполз с кровати и сел рядом. Я слышал ее дыхание и свое дыхание и весь был какой-то ватный и я попытался сглотнуть, но во рту было сухо и у меня типа вставал и я повернулся и уставился на ее пышную грудь и я видел ее лифчик в цветочек сквозь застегнутую на пуговицы блузку и не знал, следует ли мне попытаться взять ее за руку не спрашивая, и в этот момент ввалилась Джессика, на хрен разрушив блин мой гребаный единственный шанс.

— Что тут происходит, развратники? — спросила она, и, едва войдя, закурила. — Легкий петтинг? Уси-пуси-чмок-чмок?

— Отвали, — сказала Гретхен, вставая и выдергивая у сестры из рук пачку сигарет. Она вытащила одну и глубоко затянулась

— Слушайте, — прошептала Джессика, закрывая дверь. — Окажите-ка мне услугу, маленькие развратники.

— Что? Что еще? — раздраженно спросила Гретхен. — Мы заняты.

— Может кто-нибудь из вас мне коробо́к вымутить?

— Коробок чего?

— Чего? Травы, дурак, — сказала Джессика смеясь и покачивая головой.

— А, ну да, конечно, травы, — сказал я. — Хорошо, не проблема.

— Не проблема? — хрюкнула Гретхен. — И где же ты собираешься достать коробок, мистер задница?

— Не беспокойся, — сказал я. — Я достану.

— Да он блин даже не знает что такое коробок, — сказала Гретхен.

— Правда? — спросила Джессика, нависая надо мной. — Ты что, издеваешься надо мной?

— Я в курсе дела, — сказал я и притворился, что очень увлечен чтением журнала.

— Спасибо. В смысле спасибо нет, лузеры, — сказала Джессика, закрывая дверь и тряся головой. Я повернулся к Гретхен, и она странно посмотрела на меня, как будто я был идиотом, и это не было смешно, и мне это не понравилось, так что я схватил пальто и сказал: «Увидимся, лузеры», хотя она была одна, и я подумал, что лишился на хрен своего шанса.

Потом я ехал в автобусе и как-то очень странно испугался, потому что автобус был совсем пустой, и я стал беспокоиться, будет ли кто-нибудь дома, когда я приду, и мама уже спала, а старший брат ушел, я думал, может, пойти поговорить с сестренкой, но она бы подумала, что я под кайфом или еще чего, так что вместо этого я спустился в подвал и увидел там спящего на диване папу, и ни о чем ни с кем так и не поговорил. Я сел на кровать и подумал, какого черта я делаю, и что я должен делать, и затем в голову мне пришла грандиозная идея:

Я запишу для Гретхен кассету с коллекцией песен. И она втрескается в меня. И вот тогда она в меня втрескается.

Пятнадцать

Единственным моим другом помимо Гретхен и Ким был парень по имени Род, черный и даже вполне возможно гей, не скажу точно. Зато я точно знал, что у него была самая большая коллекция пластинок из всех и что он свихнулся на музыке. Я познакомился с ним на занятиях по химии в начале года, потому что он сел рядом, и сразу можно было сказать, что он не такой, как остальные черные ребята в школе. Он нервничал, скрещивал руки на груди, и глаза его бегали по комнате. Всегда выглядел как испуганный кролик. Одевался во все белое: белые брюки и белая рубашка на пуговицах, и все время эта белая кофта. И вел себя как белый, черные таких называют «Орео» — знаете, типа черный снаружи, но белый внутри — потому что он ходил на занятия и тусовался со всеми этими белыми заучками, увлекавшимися всякими ролевыми играми типа Dungeons and Dragons, а еще оставался после школы позаниматься в кружке юных ученых. Он был мне типа приятеля, с которым я подвисал после занятий, когда других чуваков не было поблизости. В нем что-то было — наверное, то, что он был еще большим придурком, чем я.