Благоуханным майским утром 1988 года Наташа Йос решительно шагала по Хуп-лейн. Всего лишь час назад она покинула дом на Сентрал-сквер. Длинное здание в ложном стиле эпохи Регентства, обманчиво солидное, но, безусловно, добропорядочное, где она провела последние ночные часы, сидя полуголая на краю супружеской постели незнакомого мужчины. Наташа встретилась с ним у Рассела, в Кентиш-Тауне, где он покупал кокаин. Его жена с детишками куда-то уехали, и этот безымянный да так и оставшийся безымянным мужчина притащил Наташу к себе домой, вообразив в кокаиновом бреду, что сможет ее трахнуть. Наташа в этом сомневалась — и была права. Утром ей надо было оказаться в северной части Лондона, так почему не извлечь двойной выгоды?

Мужчина возлежал на супружеском ложе, время от времени теребя вялые гениталии под мелодраматические вопли Фила Коллинза, несущиеся из спрятанных колонок:

…О, Господи!

Полуобнаженная Наташа сидела на краю постели, чтобы женатый мужчина мог получить необходимое визуальное подкрепление, и нюхала остатки кокаина. Она перемежала обычные дозы с ударными, держа в руках большой кусок фольги, который оторвала от толстого рулона, обнаруженного в непорочно белой семейной кухне. Ей оставалось только снять траурный свитер, траурную блузку и траурный черный бюстгальтер от «Маркс энд Спенсер», чтобы незнакомец увидел то, что хотел. Ах! Какая прелесть. Какая высокая грудь, какие длинные розовые соски, какая гладкая спина. Какая жалость, что он был уже под кайфом и не заметил свежих розовых точек на сгибах ее рук. Какой стыд, что он, разомлев от кокаина и «Реми мартен», не настоял, чтобы она стащила черную юбку и черные колготки, тогда его глазам предстало бы поистине ужасающее зрелище — расцарапанная в кровь нижняя часть тела. Так Наташа изливала ненависть на половину себя. Но он не настоял.

Теперь же Наташа с урной от «Нескафе» в руках стучала латунным молотком в большую белую дверь и ждала, пока прибежит женатый мужчина. Что он и сделал, мгновенно очнувшись от тягостного наркотического сна и вспомнив все случившееся накануне. А вдруг это жена с детишками вернулись раньше времени? Он натянул брюки, рубашку, пинком ноги отправил остатки наркотиков под кровать и, спотыкаясь и пошатываясь, бросился к входной двери. Но нет, то была вчерашняя девка.

— А-а? Ч-что? — с трудом выдавил он из себя в прохладный весенний воздух. Мужчина был растерян. В последний раз он видел ее полуголой, сейчас она была при полном параде, со странным сосудом в руках. — Что это?

— Моя мамочка, — язвительно ответила она. — Ей нужно взять такси… и мне тоже. До Риджентс-парка. Дайте мне денег и вызовите такси. Не бойтесь… Я посижу на лавочке. — Она махнула в сторону черным рукавом.

Мужчина боялся того, что скажут его по-матерински заботливые соседи, рыскавшие по площади, вынюхивая порок.

— Н-но… Я думал… Что?

— Не надо думать, действуйте, — отрезала Наташа. — Давайте деньги.

Он сунул руку в карман и вытащил бумажку в десять фунтов. Наташа повернулась на синтетических каблуках, перешла дорогу и уселась на скамейку. Он вызвал такси и, набирая номер, думал — совершенно справедливо, — что легко отделался.

В роскошной квартире на Камберленд-террас Наташу ожидала странная троица: смертельно растолстевшие Элверсы и бессмертная, тощая, как угорь, Эстер. Предчувствуя важность момента, они говорили немного. Все трое сидели за большим круглым сосновым столом с большими круглыми фарфоровыми чашками в руках. И наслаждались домашней обстановкой, чему способствовала изрядная порция гормонов роста. Чтобы не испытывать разочарования.

Накануне между Наташей и Шарлоттой произошла привычная перебранка по поводу кремации. Эстер желала на ней присутствовать, и Шарли не видела к тому никаких препятствий. Да — нет, да — нет, должна — не должна, пускай — ни за что на свете и так далее, заунывная шарманка сестринской ссоры.

— Если она поедет, я останусь! — простонала Наташа. — Муму ее не выносила, и я тоже. Муму была бы категорически против ее присутствия, и я тоже. Если она поедет, я останусь — и ты знаешь, как отнеслась бы к этому муму!

Шарли зарыдала на мягком плече мужа, стукнула пухлой рукой по полосатому дивану, но наконец сдалась. Она решила, что не может оставить Эстер. Что лучше покориться судьбе и отсидеться дома.

Услышав блеяние домофона, Шарлотта пошла посмотреть в телекамеру на сестру. В каком виде та явилась? Но, разумеется, Наташа выглядела прекрасно в черной шляпке без полей — в эдаком дьявольском токе. Пока Наташа поднималась по широким, устланным ковром ступеням лестницы, вся троица собиралась с духом.

— Нужно ее приободрить, — предложил Ричард Элверс жене и тетушке, — ей много пришлось пережить. Как и всем нам.

Но Наташа не нуждалась в подбадривании.

— Где ты болталась, черт бы тебя побрал? — рявкнула она на сестру, игнорируя зятя, в упор не видя тетку, и опустила свою упрятанную в банку мать на пушистый ковер.

— Н-но ты… Ты… — только и сумела выдавить из себя Шарлотта.

— Что я? Что?!

— Ты… ты же сказала, что пойдешь одна. Что хочешь пойти одна. Я сделала так, как ты…

— Что? Что ты сделала? Сидела здесь! С этой… этой… сукой!

Возможно, вам показалось, что Наташа и впрямь зашла слишком далеко, но это было не так, иначе элегантные апартаменты — в соответствии с замыслом Наташи — превратились бы в еще один зал ожидания на неподвластном времени острове Эллис, битком набитом перевозбужденными евреями. Однако Эстер не стала ни падать в обморок, ни кричать, то есть действовать в англо-саксонском духе, она беззастенчиво взобралась на подмостки сцены, чтобы принять участие в спектакле, разыгранном ее артистичной племянницей.

— Ой, фейгеле! — запричитала она. — Моя маленькая Нэтти! Ой! Иди сюда, дорогая. Не кричи так. Ты потеряла мать, тебе так тяжело, так тяжело… — Она проворно поднялась, приблизилась к Наташе, и две тощие еврейки обнялись на глазах у толстых гоев. Кровь свое возьмет, и все такое прочее.

В довершение всего они закурили, Нэтти с Эстер. Они курили долго, с наслаждением. Шарлотта с Ричардом давно бросили курить. Они принадлежали к той категории людей, которые отказываются от чего бы то ни было по меньшей мере дважды. Трудно сказать, когда они снова начали курить, чтобы бросить еще раз. Они бросили курить, пить, есть и — как ни грубо это звучит — думать. Но им пришлось терпеливо ждать, пока непутевая сестра и тетушка курили и пили чай, распалив друг друга до такой степени, что переполнявшим их чувствам было тесно в огромной квартире с высоченными, будто в самолетном ангаре, потолками, массивной лепниной и тяжеловесной мебелью восьмидесятых годов, впавшей в буйство всех мыслимых пастельных оттенков. Эстер с Наташей курили, всхлипывали, а в пепельнице, напоминая сгоревшую пагоду, росла груда длинных, со следами помады окурков. Пепел муму был водружен на место.

Быть добродетельным непросто, поэтому добродетельные персонажи в конце концов ретировались на кухню, где, опершись своими мягкими задами на плиту и стол, стали обсуждать, что делать с Нэтти — явно потерявшей над собой контроль. (Сказать по правде, Нэтти потеряла его уже давно, просто сейчас, после смерти муму, Элверсы решили возложить ответственность на себя. И совершили большую ошибку.)

— Я взял два дня отпуска, — сказал Ричард, и его лицо сделалось розовее обычного, а русые волосы от волнения встали дыбом. — Но если нужно, я возьму больше, — торопливо добавил он.

Напрасно он боялся огорчить жену. Имплозивная смерть матери принесла Шарлотте достаточно хлопот, и она не хотела продолжения.

— Дорогой, я знаю, о чем ты думаешь, — ответила она, — но Эстер скоро уедет, ей хочется побыстрее вернуться в Нью-Йорк… а вот Наташей следует заняться. Пускай она пока поживет у нас, ей нужно отказаться от наркотиков. Я говорила с доктором Стилом, и он связался с одним из своих коллег. Если нам удастся продержать ее здесь денек-другой, ее положат в психиатрическое отделение.