Заказная бандероль была адресована в Германскую Демократическую Республику, в г. Берлин, район Вейсензее, Шпреенштрассе 17, квартира 3, Артуру Ридаль. Обратный адрес: г. Москва, Мерзляковский переулок, дом 8, квартира 5, Груздев Кирилл Андреевич.

Помощник начальника отделения написал Кириллу Андреевичу Груздеву открытку, в которой очень вежливо рассказал об ошибке Киры Рожковой и просил зайти в почтовое отделение получить три рубля.

Через несколько дней открытка вернулась обратно в почтовое отделение, а через весь текст размашистым крупным почерком было написано: «Адресат не проживает».

Положение усложнилось. Пришлось три рубля как излишки оприходовать по статье сто тридцать второй в доход государства, а Киру Рожкову по докладной записке начальника, как ни хлопотали за нее сослуживцы, перевели в другое почтовое отделение.

Посылка давно ушла в адрес получателя, а Кира уже целый месяц работала в другом почтовом отделении на вокзальной площади. Девушка почти забыла всю эту историю с международной бандеролью, как вдруг произошло нечто невероятное.

— Следующий, — сказала девушка, протянув руку к окошечку, и увидела, что пожилой гражданин с усиками в темных очках и соломенной шляпе передает ей международную заказную бандероль. Девушка прочитала адрес и не поверила собственным глазам: Германская Демократическая Республика, Берлин, район Вейсензее, Шпреенштрассе 17, квартира 3, Артуру Ридаль. Обратный адрес тот же и отправитель Кирилл Андреевич Груздев. Тот самый Груздев!

Кира обрадовалась ему, как родному:

— Товарищ Груздев, как хорошо, что я вас опять вижу. Вы знаете, я с вас переполучила три рубля! Мы вам писали на Мерзляковский переулок, но нам ответили, что вы там не проживаете. Бывают же такие путаники, а?! «Адресат не проживает» пишут они, а вы как жили там, на Мерзляковском, так и живете. Дайте, пожалуйста, товарищ Груздев, паспорт, я запишу вашу прописку и пожалуюсь на домоуправление. Достанется им на орехи! Сейчас я вам верну мой долг! — и девушка отвернулась от окошечка, стала рыться в своей сумке. Когда она нашла три рубля и протянула их отправителю — Груздева не оказалось.

Кира громко позвала его, но ей сказали, что пожилой мужчина в соломенной шляпе вышел из отделения. Тогда она выбежала на улицу… Груздева уже не было.

Девушка в раздумье вернулась на свое рабочее место, бандероль лежала у нее на столе, она развернула ее, в бандероле была одна книга: сборник статей о произведениях классиков марксизма-ленинизма, том третий.

Отложив в сторону бандероль, Кира принимала почту и весь день ждала, что вот сейчас зайдет Груздев, объяснит какой-нибудь очень простой, естественной причиной свое исчезновение и потребует квитанцию, но… Груздев не пришел.

Подозрение закралось в сознание девушки, она пошла к начальнику отделения и рассказала ему все.

Так этот томик статей о произведениях классиков марксизма-ленинизма оказался не в Берлине, на Шпреенштрассе, а в Москве, на столе у полковника Каширина.

В картонном корешке переплета была обнаружена микропленка, репродукция шифрованного текста, отпечатанного на машинке.

18. ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ

Вчера было много выпито, а сегодня ноющая боль в боку весь день не давала покоя. Шабров не пошел в управление, полдня лежал с грелкой, то забываясь коротким, беспокойным сном, то глядя бездумно на угол шкафа, по которому скользил узкий солнечный, луч, проникавший через щель в ставне.

Сын Миша, босой, в одних трусиках, с лицом, перепачканным пенкой клубничного варенья, входил на цыпочках в спальню и шепотом спрашивал:

— Папа, ты спишь?

— Нет, — так же тихо отвечал Шабров.

— Болит?

— Болит…

И так же на цыпочках Миша выходил из спальни и бежал во двор, где в медном тазу на таганке булькало и кипело ароматное варенье.

Мария Сергеевна, в пестром ситцевом фартуке поверх платья и цветастой косынке, стояла с ложкой около тагана, то и дело снимая пенку и подкладывая чурки в огонь.

Жена Шаброва была преподавательницей литературы в старших классах женской средней школы. У нее была стройная фигура, длинные светлорусые волосы, собранные на затылке в тяжелый узел, серые глаза, немного вздернутый нос и полные яркие губы.

Когда зной стал спадать, а варенье уже остыло и было переложено в стеклянные банки и завязано марлей, Мария Сергеевна полила садик подле дома, накрыла круглый садовый стол и подала окрошку, стоявшую в ведре с холодной водой. Шабров вышел в сад, боль отпустила его, но во всем теле он ощущал предательскую слабость.

От земли поднималась испарина, пряный аромат розового шиповника смешивался с запахом горячей, истомленной земли.

Мишка, умытый, чистый, с ложкой в руке дожидался отца.

В окрошке, точно айсберг, плавал кусочек льда, а из-под изумрудной зелени укропа аппетитно выглядывал золотистый крутой желток.

— Ну, папа, садись, — торопил Мишка отца.

— Сейчас, только умоюсь, — ответил Шабров сыну и направился к ведру с холодной водой, где уже с черпаком в руке дожидалась Мария.

Умывшись, здесь же возле грядки с укропом, громко фыркая, когда холодная вода попадала за рубашку, Шабров вытерся и, посвежевший, сел за стол.

— Петя, может быть, налить стопочку? — не сдерживая улыбку, сказала Мария грудным голосом приятного низкого тембра.

— Видал, Михайло? — обратился Шабров к сыну. — Добра наша мать, водочки предлагает. Ты как, будешь?

— Нет, — сказал важно Мишка и отрицательно помотал головой.

— Мужчины отказываются, — не без сожаления сказал Шабров и принялся за окрошку. Но на этом кратком диалоге Мария Сергеевна не собиралась исчерпать тему, волновавшую ее весь этот день.

— Знаешь, Петя, — продолжала она, — я, кажется, начинаю остро ненавидеть этого твоего Вербова!

— Почему? — не отрываясь от окрошки, спросил Шабров.

— Раньше я считала, что он просто пошляк и циник, относилась к нему с брезгливостью и только теперь начинаю убеждаться, что, кроме пошлости и цинизма, он обладает и еще одним качеством…

— Каким? — заинтересовавшись, спросил Шабров.

— Он нечистоплотен. Я не понимаю, Петр, тебя. Как ты, старый член партии, опытный инженер, наконец, полковник, — да, да, это очень ко многому обязывает, — как ты не видишь, что у тебя под носом орудует пройдоха, делец типа Подхалюзина! У него, наверное, и к рукам прилипает.

— Чепуха! — перебил Шабров жену и повторил: — Чепуха! Просто веселый парень, из тех, что с песней по жизни шагают.

— Не с песней, а с водкой, — поправила Мария.

— Водку продают, чтобы ее пили…

— Да ум не пропивали, — опять бросила Мария. Она была очень взволнована, но говорила как всегда, не повышая голоса, стараясь убедить собеседника простой логикой своего мышления.

— Наконец, — сказала она, — тебе, Петр, пить нельзя, у тебя больна печень и, если ты сам о себе не желаешь думать, подумай о сыне.

Мишка, покончив с тарелкой окрошки, отправил в рот кусочек нерастаявшего льда, прищурился от удовольствия и стал наблюдать за большой зеленой стрекозой, которая сидела на розовом цветке шиповника.

Шабров отлично понимал, что Мария права, пить ему действительно нельзя, да и положение его в городе и на стройке обязывало ко многому, но, малодушно отодвигая от себя решение этого очень важного вопроса, он искренне обрадовался, увидев входящего в сад с большой банкой чайного гриба Гуляева.

— Привет, Мария Сергеевна! Привет! — шумно поздоровался Гуляев и поставил на стол байку.

— Это еще что такое? — спросила Мария.

— Это чайный гриб, а по-научному: палочки уксусно-кислого брожения. Чудесная вещь от изжоги, жажду утоляет, словом, необходим в домашнем хозяйстве.

— Мишка, ну-ка, принеси стакан, отведаем палочек! — сказал Шабров сыну, и когда тот убежал в дом, громко шлепая босыми ногами, спросил: — Как там в управлении? Кирпич вывезли?