Баруа отрицательно качает головой.

Сесиль ничего не слушает; сквозь ее рыдания можно различить: «Что со мной будет?… Что со мной будет?…»

Мари переводит взгляд с одного на другого. Ее сердце в последний раз смягчается от обычной человеческой жалости. Она наклоняется, берет руку отца и тихонько тянет его к матери.

(Вполголоса.) О, я так молилась… (Едва слышно.) Не расставайтесь больше…

В глубине комнаты монахини поднимаются с колен.

Они подходят.

Мари слышит, как они приближаются. Она дрожит; на лице ее появляется выражение ужаса. Она вырывается из объятий матери и бросается к отцу; он едва успевает ощутить губами шелковистую кожу ее выпуклого лба… Она отшатывается: с потерянным видом еще раз обнимает мать, которая не отводит от нее безумных глаз.

Потом быстро пятится назад. Покрывало падает.

Монашенка старательно закрывает решетку.

Никто больше не увидит это лицо живым.

Сесиль потрясена; руки повисли, рот приоткрыт. Внезапно она покачнулась и упала бы, если бы Баруа не подхватил ее.

Она цепляется за него.

Сесиль (едва слышно). Не покидай меня, Жан… не покидай меня…

Дверь открывается.

Слышен шум трещотки привратницы.

Баруа, поддерживая Сесиль, ведет ее к выходу.

Час спустя.

В задней комнате постоялого двора. К огню придвинуты два кресла. Висячая лампа освещает ужин, к которому никто не притронулся.

Баруа сидит поодаль, он видит Сесиль со спины, видит ее понурую фигуру, измятую шляпу, сползающую с растрепанных волос; время от времени она поворачивает голову и прижимает платок к распухшим губам, стараясь заглушить рыдания.

Его трясет лихорадка; каждое биение сердца причиняет боль; нервы напряжены до предела. Эти слезы будят в нем далекие воспоминания.

Без горечи он думает о прошлом: одиночество, которое мучило его вчера, которое ждет его завтра, страшит его больше, чем былые разногласия.

«Она сказала: «Не покидай меня…» Может быть, это лишь крик отчаяния.

О, если она хочет…

Но практически это нелегко осуществить…

Захочет ли она жить со мною за городом? Вряд ли она согласится на это: у нее есть какая-то деятельность, благотворительные дела…

Тогда как? Ведь не могу же я поселиться в доме госпожи Пасклен…»

Невольно он произносит вслух конец фразы.

Баруа… Это возможно лишь в том случае, если она согласится покинуть свой дом… и поселиться в доме моей бабушки…

Сесиль поворачивается.

Баруа краснеет.

Она в нерешительности, она не знает, правильно ли поняла его. От волнения она даже начинает косить. Потом, не вставая с кресла, в благодарном порыве протягивает руку Баруа.

Сумерки

I

Бюи, старый дом семьи Баруа.

Первые летние дни.

Десять часов утра.

Комната Сесили.

Она собрала сюда всю мебель из маленькой гостиной г-жи Пасклен.

Сесиль сидит за письменным столом. Черное платье. Волосы гладко причесаны. Перед ней – раскрытая расходная книга. Рядом – тетради с надписями на обложках: «Пожертвования», «Гардеробная».

Сесиль. Войдите…

Входит Жан.

Она заканчивает подсчеты, прикладывает промокательную бумагу и поворачивает голову. Сердечная улыбка.

Как вы себя сегодня чувствуете?

Жан. Недурно.

Сесиль. Чудесная погода…

Жан подходит к окну. Подоконник теплый. Двор залит светом.

Жан. На солнце сейчас, верно, хорошо…

Привычным движением Сесиль складывает тетради. Затем прикалывает шляпу к волосам и берет под мышку одну из тетрадей.

Сесиль. Мне надо отнести ее аббату Левису.

Жан спускается по лестнице вслед за нею. Дверь вестибюля открыта; от ярко освещенного солнцем крыльца рябит в глазах.

Жан, зажмурившись, делает несколько шагов. Солнце жжет ему плечи.

Первые пионы, первая земляника; зеленые виноградные лозы обвивают беседку.

Нa колокольне пробили часы.

Он поднимает глаза; взгляд его скользит по выкрашенной охрой каменной стене и теряется в глубокой синеве небес – в безбрежном куполе.

Он медленно подходит к стоящей в беседке скамье. Садится и откидывает руки на теплую спинку скамьи так, чтобы щедрый солнечный свет заливал все его тело. Кисти рук розовеют на солнце. Блаженное умиротворение.

Он думает:

«Вот я сижу здесь, среди этого великолепия весны… Я его не понимаю. Но оно овладевает мною, подчиняет меня себе.

Существуют, должно быть, целые миры идей, в Которые наша мысль еще не отваживалась проникать… Идей, которые выходят за рамки наших представлений о душе, о боге; идей, которые могли бы примирить наши противоречия… Ах!..»

Прошло несколько минут.

Жан медленно поднимается по ступенькам крыльца.

Звук колокольчика у калитки.

Во дворе появляется незнакомый аббат; увидев Жана, он подходит к нему.

Жан. Госпожа Баруа только что ушла, сударь.

Священник в нерешительности.

Аббат. Разрешите представиться: аббат Левис.

Жан (с крыльца). Госпожа Баруа будет весьма огорчена. Насколько мне известно, она пошла к вам.

Аббат (делает жест, который должен, видимо, означать, что г-жа Баруа и ее благотворительная деятельность сейчас его мало занимают). Если бы я не воспользовался этим случаем, сударь, я бы себе этого никогда не простил… Я лишь недавно прибыл в Бюи. Но с тех пор, как живу в одном городе с вами, я все время испытываю желание нанести вам визит.

Жан слегка наклоняет голову.

О, я знаю, что вы живете очень замкнуто. Но, быть может, то обстоятельство, что в течение двенадцати лет я был если не одним из ваших подписчиков… (указывает на свою сутану) то во всяком случае одним из ваших читателей, дает мне некоторое право нарушить ваше уединение…

Жан (изумленно). Вы читали «Сеятель»?

Аббат. Регулярно. (Опустив глаза.) И, если можно так выразиться, даже сотрудничал в нем, посылая в редакцию письма без подписи, которые вы неоднократно помещали…

Жан (спустившись на две ступеньки). В самом деле? А я и не подозревал… Но я вас держу на солнце, вы стоите… Не угодно ли вам зайти в дом на минуту? Госпожа Баруа, верно, скоро придет.

Баруа вводит аббата в бывшую гостиную, которая служит ему теперь кабинетом; стоящая здесь мебель, подобно обломкам кораблекрушения, напоминает о его прежней деятельной жизни: книжные шкафы, письменный стол и стоящий на камине в полном одиночестве «Пленник» Микеланджело, скорбный и навсегда застывший в своем усилии освободиться.

Аббат Левис – высокий, худой человек.

Правильные черты лица, которое время от времени бороздит нервный тик. Желтая, морщинистая кожа. Взгляд то рассеянный, то пристальный. Подвижный рот, губы при попытке улыбнуться складываются в печальную гримасу.