Вы улыбаетесь? Вам все это известно? (Разочарованно.) Тогда вам ни за что не понять, что я испытал, читая эту статью… Заметьте, что я еще даже не знаю, достоверно ли все это.

Шерц в ответ утвердительно кивает головой.

Но то, что это изложено столь обстоятельно, за подписью такого серьезного, такого осмотрительного ученого, как Брюнуа, просто неслыханно! Тон статьи особенно сбивает с толку: автор приводит все эти возражения якобы для подкрепления своих доводов; он ни с кем не спорит, как будто каждое из его доказательств – уже общепризнанная ныне истина, окончательно решенный историей вопрос! Ничего, кроме примечаний, чтобы указать невеждам вроде меня, где они могут найти веские доказательства его утверждений! Я упомянул об этой статье потому, что лишь недавно прочел ее. А ведь я сталкиваюсь с явлениями, грозящими разрушить мою веру, везде, во всех областях человеческого знания!

Неужели вся современная наука пришла в противоречие с религией?

Шерц (сердечно). Я слышал, вас связывают дружеские узы с некиим весьма образованным священником, аббатом из Бюи…

Жан. О да!.. Это очень деятельный человек, настоящий святой; он никогда ни в чем серьезно не сомневался; а если бы даже с ним и приключилось нечто подобное, он справился бы с этим сразу благодаря своей энергии. (С недоброй усмешкой.) Он давал мне читать богословские книги…

Шерц. И что же?

Жан (пожимая плечами). Я нашел в них несостоятельные и многословные доводы; авторам они, должно быть, кажутся неуязвимыми, но если над ними хоть немного поразмыслить, они лопаются, как мыльные пузыри. Такие доводы убедительны лишь для тех, кто уже и так убежден. Мои слова возмущают вас?

Шерц. Нет, нисколько. Я вас очень хорошо понимаю.

Жан. Правда?

Шерц. Больше, чем вы думаете.

Жан делает удивленный жест; Шерц останавливает его.

Продолжайте, пожалуйста.

Жан. Так вот… Каждый раз, когда я размышляю в надежде укрепить свою веру или просто разобраться в своих чувствах, я убеждаюсь, что лишь наношу ей этим новый удар… Стараясь обосновать свою веру, только расшатываешь ее: я это по себе знаю. Все мои старания напрасны – она рушится…

Шерц (с живостью). Нет, нет.

Жан. О, уверяю вас, я сделаю все, чтобы избежать этого! (Потерянно, с тревогой.) Быть может, и в самом деле есть люди, которые обходятся без веры? Я не могу. Мне она необходима, необходима, как пища и сон. Без веры я походил бы… не знаю, как выразиться… на дерево с вырванными из почвы корнями, лишенное нужных ему соков! Во мне все бы разом угасло… Ах, это ужасно, друг мой, ведь я католик до мозга костей! Я понимаю это еще лучше с тех пор, как начал тяжкую борьбу с самим собою: все, о чем я думаю, все, чего желаю, все, что делаю, – подчинено глубоко католическому складу моей души, и его нельзя изменить; если я когда-нибудь утрачу веру, то лишусь опоры и запутаюсь в чудовищных противоречиях!

Шерц. Но ведь этот моральный кризис перемежается периодами облегчения? Бывают дни, когда вам еще удается приблизиться к богу?

Жан (в замешательстве). Не знаю, как сказать… В сущности, у меня нет чувства, будто я отдаляюсь от бога… даже когда я в нем сомневаюсь… (С улыбкой.) Мне очень трудно вам объяснить…

Аббат понимающе смотрит на него.

(Подумав.) В общем, весь этот мучительный вопрос сводится к одному: в католической религии все тесно связано: вера, догматы, мораль, молитвенный экстаз; все связано воедино…

Шерц делает отрицательный жест, которого Жан, не замечает…

И если отбросить что-нибудь, теряешь все!

Аббат встает и делает несколько шагов по комнате, заложив руки за спину.

Шерц. Ах, друг мой, какой трагический час в своей религиозной жизни переживают люди!

Останавливается перед Жаном и серьезно смотрит на него.

(Мерным голосом.) Итак, подведем итог: с одной стороны, ваш разум возмущается некоторыми положениями, догматов и восстает против них; с другой стороны, ваше живучее, весьма живучее религиозное чувство познало, если можно так выразиться, бога и не может без него обойтись?

Жан. Совершенно верно. Не говоря о безотчетном страхе, преследующем меня с детства и, без сомнения, перешедшем ко мне по наследству: ужас охватывает меня при одной мысли, что я могу утратить веру.

Шерц. Да… Так вот, в свое время я испытывал почти то же.

Жан. Как? Когда?

Шерц. Когда окончил семинарию.

Жан (нетерпеливо). А теперь?

Шерц (показывая на свою сутану и улыбаясь). Как видите…

Предупреждает жестом вопрос Жана.

(Неторопливо.) Разрешите мне рассказать о самом себе.

Жан смотрит на него с благодарной улыбкой.

Аббат удобнее устраивается в кресле; положив подбородок на скрещенные руки и прищурив глаза, смотрит вдаль.

До посвящения в сан я не слишком много занимался науками; но я всегда отличался любознательностью и, едва став священником, принялся учиться. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что тогда со мною произошло; это случается со многими. (В голосе его звучит уважение.) Научное мышление! К нему быстро приобщаешься, отдаешься ему со страстью, оно полностью поглощает тебя, преобразует твой разум. И когда затем оглядываешься на прошлое, все кажется иным: начинаешь присматриваться к давно знакомым явлениям: словно видишь их в первый раз, иначе говоря – начинаешь рассуждать… И с этого дня все кончено: уже не можешь не рассуждать! Разве не так? Вот что значит научное мышление!..

Жан. Да, больше не можешь не замечать…

Шерц (с улыбкой). Я этого не знал и решил, что можно повернуть вспять. Я оставил все свои книги и уехал в брюгенский монастырь. (Нерешительно.) Что-то вроде… Жан. Затворничества?

Шерц. Да, затворничества. Пять месяцев, всю зиму я прожил там, Сначала я попытался было обратиться за советом к святым отцам, многие из них были весьма образованны. Но они ограничивались утверждениями, я же размышлял, и мы не могли понять друг друга. Кончалось тем, что они смеялись и неизменно говорили: «Для бога нет ничего невозможного». Ну что на это ответишь?

Помнится, один из них сказал мне: «Меня удивляет, как это с такими мыслями вы до сих пор не утратили веры…» Ах, сколько я над этим передумал! И в самом деле: вера моя не пострадала. Как и ваша, не правда ли? В душе я был убежден, во мне жила внутренняя уверенность, что ничто не изменилось. Я не испытывал ни малейших угрызений совести. Я чувствовал себя во власти чего-то такого, что было сильнее меня и, вместе с тем, чего-то возвышенного, достойного уважения…

Итак, что мне было делать? Я попытался пойти на компромисс.

Жан (качая головой). Опасный путь…

Шерц. Перед лицом неопровержимых научных доводов мне пришлось признать, что борьба бесполезна. Но я не захотел пойти, как это делают некоторые образованные священники, на частичные уступки, – ведь это ничего не дает. Нет, надо было отступить, не теряя мужества, гордясь своей искренностью, сознавая в глубине души, что бог на твоей стороне. (Пауза.) Итак, я покинул Брюген, возвратился в Берн и принялся углубленно изучать эти вопросы, читая книги и размышляя над ними. (Весело.) Ах, друг мой, как не равны силы двух лагерей, противостоящих друг другу! С одной стороны, противники церкви – я говорю только об истинных ученых, имеющих свои труды, – с другой, наши защитники католицизма, которые только стенают да цепляются за устаревшие, никчемные доводы, а под конец угрожают анафемой! Кому же волей-неволей поверят люди? Позицию Рима нельзя принять; стоит лишь присмотреться к ней, чтобы убедиться в этом! Церковь нападает на современную науку, совершенно не считаясь с установленными фактами. Она даже не имеет элементарного понятия о научном методе; разве так можно вести борьбу? Именно потому, что церковь защищает все без исключения, она не в силах защитить главное. Мне понадобилось два года, чтобы убедиться в этом, но я ничуть не жалею: проведя эти годы в упорном труде, я навсегда обрел спокойствие духа.