Действительно, не успели они запутанным и долгим путем вернуться домой, как появился Дзюэмон. Но в каком виде!

Сразу можно было заметить, что он перенес сильную трепку, потому что куртка висела с плеч полосами, тонкими, как лапша, в прорехи были видны кровоподтеки, один глаз подбит, нос распух. Он едва держался на ногах и без лишних слов добрался до своей циновки, упал на нее и закрыл глаза. Рокубэй искоса поглядел на него и сказал:

— Посиди с ним, Мурамори, а я побегу за помощью.

Скоро он вернулся, ведя за руку массажиста, молодого парня, рябого от оспы и слепого, потому что только одним слепым разрешается заниматься этим ремеслом, таким подходящим для людей, у которых осязание заменяет зрение и оттого так удивительно развито. Рокубэй подвел массажиста к ложу больного. Слепой вежливо поклонился Дзюэмону, ощупал его, а затем принялся его мять, гладить, взбивать и месить, как тесто, выворачивать суставы и ударять пальцами с такой быстротой, будто отбивал палочками барабанную дробь.

Мурамори с ужасом смотрел на эту пытку, ожидая, что сейчас Дзюэмон испустит дух. Но вместо того тот открыл глаза, пошевелил губами, потрогал свой нос и сказал:

— Мне уже лучше!

Рокубэй пошел проводить слепого, а Мурамори покипятил воду и подал Дзюэмону чашечку чаю. Тот выпил, попросил еще, а потом сел и заговорил:

— Большое неудобство нашей жизни, что всегда можно встретить знакомого.

— Что же тут плохого? — спросил Мурамори.

— А это ты сам видел сегодня на моем примере, — ответил Дзюэмон. — Посмотрю я, ты хороший мальчик, усердно ухаживаешь за мной, хоть ничего хорошего от меня не видел. Неужели тебе нравится наша жизнь и не хочется убежать подальше? Я бы на твоем месте убежал, пока не поздно.

— Что вы, что вы! — испуганно ответил Мурамори. — Мне здесь очень хорошо, и я очень благодарен вам и господину Рокубэю, что вы приютили меня и обучаете ремеслу.

— Не бойся, говори правду.

— Нет, — печально сказал Мурамори. — Мне некуда идти. В тот дом я уже не смею вернуться.

— Как это грустно, — заговорил, помолчав, Дзюэмон, — что человек, один раз поступив опрометчиво, увлекшись мечтой, поддавшись порыву, один раз отступив с узкой дорожки, проложенной ему обычаями, теряет свое место в жизни, отверженный, несется по течению — человек-волна. Но в твоем случае, Мурамори, еще не поздно раскаяться, попросить прощения, исправить свою ошибку. А вот со мной, нет, я хотел сказать, с одним моим приятелем случилось, что, восстав против бесчестного поступка, сам он навеки потерял честь.

— А может быть, ему тоже не поздно? — спросил Мурамори. — Может быть, геройским поступком он снова обретет уважение людей?

— Каких людей? — сердито сказал Дзюэмон. — А впрочем, хочешь, я тебе расскажу?.. Ночь длинная, и Рокубэй, видно, не скоро вернется.

РАССКАЗ ДЗЮЭМОНА: КАК БЫЛ ПОХИЩЕН МЕЧ МУРОМАСЫ

Мой приятель родился в княжеском замке. Но не в тех высоких и обширных залах, где стены украшены росписью и золотым лаком и откуда открывается вид на городок, распростершийся у подножия холма, как раб пред лицом владыки. Нет, он родился и тесной каменной каморке, такой холодной и темной, что она казалась щелью в громаде замковой стены. Отец моего приятеля был самурай, но не из гордых и роскошных приближенных молодого князя. Его служба состояла в том, что он воспитывал княжеских соколов, как до него занимались тем же его деды. И моему приятелю предстояла та же служба.

Но моему приятелю был противен запах птичьего помета и невыносимо низкое и зависимое положение. В своем теле он чувствовал богатырскую силу. Его голова была набита мечтами о подвигах, историями героев древних времен, будто трухлявый сундук истлевшими, старинными книгами. Под всякими предлогами удирал он из своей каморки, чтобы исподтишка любоваться рыцарскими состязаниями, про исходившими во дворе замка. Горькая зависть терзала его. Но пойми, о Мурамори! Он завидовал не бездельной жизни и богатым одеждам княжеских придворных, не веселым пирам, на которые его не приглашали, а только оружию молодого князя, блеску и крепости острых мечей.

Он всячески старался услужить хранителю княжеского оружия, бегал за ним следом, как собачонка, и будто подачку ловил на лету каждое снисходительно брошенное слово или указание. Таким образом он скоро узнал все княжеские мечи, если можно так выразиться, в лицо и различал их, будто знакомых людей, отдавая предпочтение одному, коротко кивая другому.

Среди этих мечей был один, работы оружейника Масамунэ. Об этом знаменитом мастере рассказывали, что он не иначе начинал ковать меч, чем постясь предварительно несколько дней. Чтобы отогнать злых духов, он вешал в своей кузнице священный соломенный жгут и лишь затем, повязав назад рукава, брался за молот и, ударяя им, пел: «Тэнка тайхэй, тайхэй», что значит «мир на земле». И его мечи, поднятые за правое дело, всегда приносили владельцу победу.

Но молодой князь предпочитал этому благородному и миролюбивому мечу другой меч — работы мастера Муромасы. Мрачный Муромаса, ученик Масамунэ, ударяя молотом, пел: «Тэнка тайран. Раздор на земле!» И владельцы его мечей постоянно ссорились друг с другом.

Мечи Муромасы плясали в своих ножнах, стучали и подскакивали, стремясь вырваться, и не успокаивались, не испробовав крови. Было даже небезопасно держать такой меч в руках, потому что, не найдя противника, меч обращался против своего владельца, и несчастным овладевало отвращение к жизни, и жажда крови, и желание смерти, если не чужой, так хоть своей, и человек как очарованный кидался на свой собственный меч и погибал.

Нот этот-то меч молодой князь постоянно брал с собой, когда спускался в призамковый городок. Увидев на длинном мосту нищего, или презренного торговца сандалиями, или старого крестьянина, согбенного под огромной связкой соломы и недостаточно быстро упавшего ниц при виде владыки, молодой князь вскрикивал:

— Мой меч хочет пить! — и, нагнувшись с седла, выхватывал меч из ножен.

Голова несчастного высокой дугой взлетала над перилами моста и с плеском падала в воду, фонтан горячей крови обагрял клинок до самой рукоятки. А княжеская свита наперебой восхваляла остроту лезвия и меткость удара.

Однако же во время состязаний во дворе замка упражнялись не смертоносными стальными мечами, а деревянными их подобиями во избежание царапины или — упасите боги! — ранения.

Как я уже говорил, мой приятель каждый раз, как ему удавалось ускользнуть от своей работы, постоянно наблюдал за этими состязаниями и вместе со всеми придворными восторженными криками приветствовал неизменные победы князя. При этом он заметил, что все попытки противников князя отразить его удары были удивительно и смехотворно неловки.

Моему приятелю было уже лет восемнадцать, когда однажды ко двору князя явился знаменитый фехтовальщик. Молодой князь сам пожелал сразиться с ним. Но, о чудо! Этот мастер, знаменитый по всей стране, фехтовал так плохо, что князь с первого выпада выбил меч из его рук. Такая очевидная несообразность так удивила моего приятеля, что он но сумел удержаться и громко вскрикнул:

— Он нарочно поддался! Это неправильно!

На этот возглас молодой князь обернулся, взглядом отыскал в толпе моего приятеля и позвал:

— Эй, ты, подойди сюда!

Мой приятель испугался и смутился, потому что на нем была старая одежда, порванная и испачканная птицами, за которыми он ходил. К тому же ни разу в жизни еще не приходилось ему приближаться к особе владыки. Однако же множество услужливых рук вытолкнули его вперед, он упал ниц перед князем и не смел поднять глаз. Князь смерил его взглядом и сказал:

— Так тебе не нравится моя победа? Может быть, ты фехтуешь лучше, чем этот знаменитый мастер?

И, так как мой приятель молчал, князь приказал:

— Дайте ему меч. Я хочу сам сразиться с этим никому не известным героем.