Вынув пистолет, Бестужев выстрелил дуплетом вверх, что означало: всем стать к берегу. Стаи уток поднялись от выстрелов на ближайших протоках, а из-под яра выплыла утка с выводком утят. «Птенцы появились, — удивился Бестужев, — хотя чего странного — июль, середина лета».

— Ну все, Михаил Александрович, долее терпеть нельзя! — решительно заявил Павел. — Пора наказать виновных!

Бестужев, не отвечая, начал раскуривать сигару. Видя, что он колеблется, Павел сказал, что иначе он слагает с себя обязанности урядника. Чурин тоже поддержал его, судя, мол, по всему, эта задержка обойдется в несколько дней и Муравьев окончательно разгневается.

Все верно, все так, но решиться на наказание Бестужев не мог. Вспомнилось, как, придя в Московский полк, он сразу же запретил не только шомпола, но и палки и розги, которыми вовсю орудовали и прежний ротный командир, и унтер-офицеры. Поначалу солдаты приняли такое обращение Бестужева за слабость, но в конце концов он сумел завоевать их признание и доверие. Именно потому они без колебания пошли за ним на площадь.

— Ну хорошо, — молвил наконец Бестужев. — Разберемся.

Спустившись в большую лодку, они поплыли к соседним баржам, где Павел взял четырех дюжих парней из охраны, и направились к шишловской барже. Когда они поднялись на ее борт, Шишлов и сплавщики сразу поняли, что дело принимает серьезный оборот, и замерли на местах. Хмурые, заросшие лица, лишь русоволосый Кузьма выделяется почти мальчишеским обликом. Вид у него почему-то затравленный, он даже подрагивает всем телом не то от прохлады, не то от страха.

— Кто у вас кормщик? — спросил Павел. Шишлов указал на Кузьму. Тот по-детски шмыгнул носом.

— С каких пор? У вас же другой!

— Вообще-то я, — буркнул бородатый мужик, — но щас его очередь.

— Что ж ты оплошал? — продолжал допрос Павел.

— Да не под силу одному, эвон весло-то какое!

— Так ты был один? — удивился Бестужев. Кузьма кивнул, опасливо глянув на бородача и Шишлова.

— Но у кормы всегда должно быть три человека! — сказал Павел. — А посему виноват старшой. Взять его! — указал Павел на кормщика.

Помощники схватили его и повалили на палубу. Странно, но тот не стал особенно сопротивляться и просить о милости. А когда Павел начал стегать его бечевой, бородач не кричал, не стонал, а как-то глухо, по-звериному рычал при каждом ударе.

Зрелище было отвратительно Бестужеву, он отошел к борту, отвернулся в сторону, но увидел, что Кузьма почему-то считает удары, вздрагивая при каждом из них. Так его же наказали кнутом перед отправкой в Сибирь! — вспомнил Бестужев. Не вынеся содроганий Кузьмы, он вдруг закричал: «Хватит!» Павел удивленно глянул на него и спросил, кого теперь.

— Никого! Ишь, понравилось!

— Да что вы? — обиделся Павел — Скажете тоже…

Парни отпустили бородача, тот встал и, кряхтя и сопя, начал надевать рубаху. Заскорузлая от пота, она сразу пропиталась полосами крови, проступавшей сквозь холстину. Бестужев смотрел и невольно удивлялся мужеству и достоинству мужика. А тот, не глядя ни на кого, пошел к корме. Бестужев обеспокоился, как бы он не бросился в воду. Бородач прислонился к кормовому пню, обхватив его руками, и только тогда обернулся. Во взгляде спокойствие, какая-то решимость и нечто вроде любопытства и уважения к Бестужеву. Нет, в воду не бросится, скорее сам кого-то спихнет.

Тут к барже подошла лодка, в которой сидели Пьянков и Митрофан. Подплывая сюда, они все видели и слышали.

— В следующий раз, — тихо сказал Бестужев, — это ожидает всякого, по чьей милости произойдет задержка. И последнее: Пьянков и Шишлов от командования отстраняются. Вместо них будет Митрофан Турчанинов…

Все с изумлением глянули на нового начальника, а тот от неловкости задвигал желваками, глядя на людей из-под густых темных бровей.

Разгружать товары пришлось не на сушу — берег был далеко, а на соседние баржи. Все, что можно, стали перевозить на лодках, а крупные ящики, бочки переносили на носилках из жердей. Рабочие трудились по пояс, а кое-где и по грудь в воде. Мальянгу, спешившего домой, Бестужев отправил обратно с первой же встречной лодкой, дав ему рубаху и более двух рублей серебром.

ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ

К концу следующего дня сверху показалась какая-то пестрая флотилия. Догадавшись, что это переселенцы. Бестужев предупредил Павла, чтобы никого не подпускали к баржам и никто не покидал их. Тот отчалил на оморочке к нижним баржам.

В лучах закатного солнца быстро приближалась лодка с парусом. В ней поднялся офицер Буйвид, давний знакомый Бестужева — не раз заезжал в Селенгинск. С лодки бросили конец, Чурин поймал и закрепил его.

— Вот не думал нагнать, — сказал Буйвид после приветствия.

— Не плавание, Дмитрий Федорович, а мука. Вам-то легче.

— Идем быстро, но бед хватает: люди болеют — животами маются. Нескольких уже схоронили. И с женщинами сладу нет, шестьдесят ссыльнокаторжных. Хотел пристать здесь, да мужики ваши могут передраться из-за них. Так что отправлю баб ниже, а тут стану сам, да и лошадей надо бы выгнать.

— Вот лужок хороший, — показал Бестужев, — становитесь там, а вечером ко мне.

Буйвид поплыл дальше, и вскоре мимо баржи стали проходить плоты. Дети махали руками, приветствуя стоящих на барже Бестужева и Чурина. Прошел плот с лошадьми.

— Гляньте, бабы, какие бравенькие стоят! — послышался крик с очередного плота, накрытого навесом из корья. Из-под него стали выглядывать, а затем и выскакивать женщины.

— В сам-деле бравые! Особенно старшой. Сразу видать — гвардеец!

На шум выбрались рабочие из трюма баржи.

— Мужиков-то скоко! Эй, старшой, пришли их к нам!

— И сам приходи!

За первым плотом — второй, и все в том же духе. Да похлеще. И мужики стали отвечать криками, махать руками.

— Совсем одурели бабы, — усмехнулся Чурин.

— И наши хороши, — сказал Бестужев, видя, как орут, пританцовывают мужики.

Двое охранников бросились к краю плота, отталкивая женщин.

— Прочь, бесстыжие! Креста на вас нет!

Третий плот, возбужденный криками первых, оказался самым шумным. Никогда Бестужев не слышал столь грубых шуток, не видел таких циничных жестов.

Одну из девок на краю плота в сутолоке столкнули в воду. Казак, пытаясь удержать ее, упал вслед за ней, но, испугавшись, сразу же забрался обратно. А девку — то ли она захлебнулась, то ли не умела плавать — понесло быстрым течением в сторону.

Видя, что дело может кончиться бедой, Бестужев с Чуриным спрыгнули в лодку и стали грести к тонущей. Голова девушки уже несколько раз скрывалась под водой. Бестужев едва успел схватить ее за волосы и с помощью Чурина затащил в лодку. Она долго надрывно кашляла, а потом зарыдала, пряча лицо в ладонях.

— Ну будет, будет, — стал успокаивать ее Бестужев, погладив по волосам. Девушка глянула на него и утихла. Ей было лет двадцать пять. Мокрое платье облепило ее стройную фигуру. Она прижалась к его ногам, дрожа всем телом.

— Как тебя звать?

— Елизавета… А вас как величать?

— Михаил Александрович, а его — Иван Яковлевич.

— Разве мы не одни? — удивилась она, глянув назад. — Молод еще по отчеству называться.

И столько неприязни было в ее голосе, что Чурин заерзал на доске и спросил, куда грести.

— К плоту, конечно, куда еще. Как ты сюда попала?

— Долгая история, вот сведет господь, расскажу, а сейчас, извините, дайте я вас поцелую, — пригнув голову Бестужева, она целомудренно поцеловала его в щеку. — Спасли…

— В губы его, Лизавета! В губы! — закричали с плота.

— Ишь, отхватила! Сразу двух завлекла!

— Простите их, грешных, — сказала она, поднимаясь на ноги.

Он тоже встал и подал ей руку. И до того красиво и естественно, просто сделал он это, и так женственно, мягко приняла она руку, что шум на плоту вдруг стих. Все невольно залюбовались давно забытой или никогда не виданной картиной. И хоть он был в простой холщовой рубахе и сыромятных сапогах, а она — в мокром драном платье, казалось, будто благородный принц помогает взойти на корабль прекрасной принцессе. Когда женщина ступила на мокрое бревно плота, он осторожно поддержал ее за талию.