Внезапно Шустрый обнаружил, что несколько строчек в комментариях посвящены и ему. «Он сразу обратил внимание на этого чернокожего с порочным, испитым — Шустрый провел ладонью по своему лицу, нет, ничего подобного, оно было вполне гладким, сытым, так сказать, — лицом, с его дрожащими тощими руками и бегающими глазками. В нашем городе таких отбросов не было никогда, подумал пастор…»

«Вот сволочь, — сказал про себя Шустрый. — Я и говорил-то с ним две минуты, а этот писака прямо бандита какого-то, наркомана из меня сделал. Это все их хваленое расовое равноправие. Стоит черному парню заехать дальше Омахи, и все — только смотри по сторонам. Всюду такие вот добрые самаритяне, которые в каждом черном видят бандита…» У него просто руки зачесались поговорить по-мужски с этим уродом, писакой немощным. Знает он, Шустрый, этих героев маленьких провинциальных городков — надави на него пальцем, вся смелость тут же с соплями вытечет. Но вот что скажет Барон?

Шустрый нарушил свои принципы — осторожно, чтобы не разбудить девчонку, он вышел в прихожую и набрал номер своего бывшего кредитора. Он звонил на коммутатор — трубку сняла барышня, Шустрый попросил соединить его с абонентом «коллект» за его счет. Соединили быстро, и он услышал густой голос Барона:

— Алло!

— Это я, Шустрый. Возник вопросик.

— Ты где? — Барон говорил спокойно и громко, словно находился в соседней комнате. Впрочем, качество связи давно уже не удивляло Шустрого. С тех пор как он на плоту перебрался с Карибов в Штаты, эта проблема перестала для него существовать.

— Где-где? В Денвере. Мы же договорились, что я здесь задержусь…

— Что за вопросик?

Шустрый в двух словах рассказал о газетной статье.

— Может быть, стоит промыть мозги за такие штучки? — спросил он, закончив.

— Откуда ты говоришь?

— Я же сказал, из Ден…

— Из какого отеля? Адрес? Я в Денвере.

«Вот так Барон! Правильно Я решил с ним связаться, а не предпринимать ничего на свой страх и риск. От русского можно всего ожидать. Гляди-ка — он уже в Денвере!»

Сообщив адрес отеля, Шустрый пошел будить подружку — своего патрона он хотел принять в цивильной обстановке.

…Пока ехали к какому-то приятелю Барона, Клещ молчал. Гибель Таккера произвела на него тяжелое впечатление. В номере отеля, где остановился этот самый приятель, оказавшийся симпатичным чернокожим хулиганом, он сразу вышел на балкон, оставив Барона с Шустрым в гостиной неплохого, в общем, номера. Надо было собраться с мыслями. Цепь последних событий почти выбила его из колеи. Он не мог найти логического объяснения странным убийствам, идиотской слежке — не то дилетантской, не то издевательской. Это не было делом рук шефа — майор Гринблад был Человеком крайне консервативным, как в словах, так и в поступках. Если бы Клещ начал активно мешать, он бы просто арестовал его или, на худой конец, подстроил автокатастрофу. Майор не стал бы заниматься всеми этими штучками — инфразвуком, психотеррором и прочей голливудщиной, словно вытащенной из дешевых детективов. Но даже не это раздражало Клеща. Отсутствие логики, необъяснимость происходящего — вот что было самым неприятным. Он мог почти с уверенностью сказать, что и у Гринблада, и у начальника Энтони — Мясницкого, тоже, вероятно, возникли какие-то изменения в стройных планах поисков злополучных пятисот тысяч. Чутье никогда не подводило Клеща. Он отчетливо улавливал мерзкий запах неизвестности, мерзкий и гнусный, без примеси романтизма, без предчувствия победы. Запах разложения — удушливый и зловещий, от которого хотелось как можно скорее спрятаться. Теперешнее состояние слегка напоминало отходняк после первой пробы грибков во время мексиканских похождений. Мир выглядел нереальным, шатким — зыбким, как батут, натянутый от горизонта до горизонта. И батут этот мог прорваться в любое время, в самом неожиданном месте. Как прервался он под Милашкой Таккером, под гаденышем Джонни… Кто следующий уйдет в зловонную трясину, которую скрывает прогнившая ткань?

Вот и господин Рахманинов совсем завял… На протяжении всей поездки, да и сейчас, в отеле, он имел такой вид, словно был разбужен глубокой ночью, вытащен из теплой постели и выведен на улицу — в темноту под ледяной дождь. Он уныло пил пиво и не реагировал ни на какие предложения и предположения Энтони, который, похоже, один не потерял головы. Клещу чертовски хотелось взять тайм-аут, хотя самолюбие отчаянно протестовало — нельзя полностью отдать инициативу русскому. Пускай он и полицейский в прошлом, но фактически все же бандит… Это будет совсем против всех правил.

— Что-нибудь выяснилось? — спросил он, возвратившись в комнату.

— Девчонка и парень сбежали. Где их теперь искать — неизвестно. Единственное, что мне приходит в голову, — сказал Энтони, — это проехаться в Дилон и использовать твое полицейское удостоверение. Может быть, кто-нибудь из твоих коллег видел, куда они двинулись?

Клещ внимательно смотрел на Энтони. Тот выглядел бодро и весело, словно не видел мертвого Таккера всего несколько часов назад.

— Что, Михаил, закис? — Энтони пнул своего друга ногой в колено.

Михаил поднял глаза, помолчал, а потом выдавил из себя:

— Как вы все мне надоели… Может быть, ты позвонишь шефу, а, Барон? Может, там что-то прояснилось?

— Не валяй дурака. Что там может проясниться? Вставай, поехали. Как вы думаете, сейчас двинем? — Он неожиданно вежливо и вопросительно взглянул на Клеща, и тот с удивлением отметил, что Энтони как будто к нему подлизывается, демонстративно передает инициативу в его руки, ну и ответственность, соответственно.

— Поедем. У меня такое чувство, что нам нельзя долго оставаться в одном месте. Мне все слежка мерещится.

Энтони внимательно посмотрел ему в глаза и заметил:

— Вполне может быть, что и не мерещится.

При этих словах Рахманинов встал с кресла, плюнул на пол и вышел на кухню.

Через полтора часа они подъезжали к Дилону.

— Сначала давай к этому… журналисту, — скомандовал Антон, не забыв, однако, вопросительно посмотреть на Клеща. Тот кивнул головой. — Может быть, не придется засвечиваться в полиции, — пояснил Антон.

— Да уж, не хотелось бы. — Клещ подумал, сколько им удастся находиться без наблюдения или, точнее, без преследования, объявись они в местном полицейском участке. Наверняка на него объявлен уже розыск. Причин и оснований у майора Гринблада более чем достаточно.

«Билл Грэм, журналист» — гласила табличка на двери двухэтажного чистенького домика, который показал им работник автозаправки, расположенной на въезде в город. Ну конечно, кто же в городке не знал местную знаменитость — Билла Грэма, не раз прославлявшего их город в столичной прессе. Под столичной прессой жители Дилона, разумеется, подразумевали «Денверпост» — дальше их претензии не шли.

Барон остался в машине. В дверь постучал Клещ, еще не зная, что он скажет хозяину.

Билл Грэм только что вернулся домой с ежедневной пробежки. Он очень следил за своим здоровьем и в этом смысле был идеальным американцем. В его доме без конца менялись тренажеры, рекламируемые в журналах и по телевидению, на кухонных полочках лежали многочисленные коробки с витаминами, он не курил — в общем, Билл Грэм был парнем с обложки иллюстрированного издания для домохозяек. Казалось, что вот-вот изо рта его вырвется клич вроде: «Тренажер „Кесслер“ — самый дешевый и надежный предмет домашней обстановки!» Ему было двадцать восемь лет, он был женат, имел двоих детей — мальчика и девочку. Единственное, что омрачало безоблачное существование, так это то, что никак не удавалось выпрыгнуть из становившейся тесноватой должности хроникера провинциальной «Дилон саммт». Билл постоянно посылал свои репортажи в «Денверпост», но те проваливались в щель почтового ящика будто в бездну. И вот наконец звездный час настал. Статья о благородном Дуайте, обманутом нью-йоркскими мошенниками, была принята, напечатана, и, что совсем ввело Билла Грэма в состояние блаженной прострации, рядом с текстом красовалась его фотография с парой строк, возвещавших миру о том, что за человек автор интереснейшего и неожиданного материала.