— О-о, русский.

Слова продавца запутались в непонятных интонациях — разочарование, испуг, брезгливость, уважение. Он явно не знал, как отреагировать на признание клиента. Клиент тем временем рассматривал выставленный на витрине арсенал и, кажется, уже забыл о своей просьбе. Лицо его приобрело совершенно бессмысленное выражение, он уперся взглядом в витрину и, похоже, потерял всякую связь с реальностью, полностью уйдя в себя.

— Эй! — Лариса хлопнула его по плечу. — Леша, ты что, заснул?

Продавец внимательно смотрел на странного посетителя. Время от времени в газетах часто публиковались материалы о деяниях русских бандитов в Нью-Йорке, и сообщения эти потрясали местных жителей жестокостью разборок и бесстрашием новоявленных мафиози. Этот-то вроде сопляк совсем с виду, а кто знает, что у него на уме? Сейчас молодой человек по ту сторону прилавка производил впечатление до бесчувствия обожравшегося наркотиками. Девица, вошедшая с ним, еще раз толкнула своего дружка и что-то крикнула ему на своем варварском наречии. Парень тряхнул головой и молча пошел к выходу.

На улице Лариса снова взяла его под руку:

— Что с тобой? Не выспался, что ли?

— Вспомнил кое-что. — Алексей уже улыбался. — Ерунда, не обращай внимания.

В компьютере Тусклого были досье на всех его подчиненных. История и круг знакомых Кеши не были ничем из ряда вон выходящим. Михаил краем глаза смотрел, как Барон переписывает адреса нью-йоркских знакомых Иннокентия Гриценко неожиданно аккуратным, мелким, убористым почерком в объемную записную книжку. «Кем же он все-таки был в Союзе?» Барон всерьез начинал интересовать его: если бы не эта идиотская история с неопределенным еще концом, в которую он вляпался, с Бароном следовало бы пообщаться поближе. Правда, шеф не поощрял такого рода контакты между сотрудниками, он не любил альянсов, не санкционированных им в интересах дела. В общем, Тусклый это поддерживал — руководство Мясницкого много лет обеспечивало бесперебойную и прибыльную деятельность фирмы.

Да, фирма. Михаил занимался в ней примерно тем же, чем промышлял и на родине, правда, работа в Штатах имела несколько иной профиль. Миша Рахманинов не стал пианистом, на что провоцировала его редкая фамилия, но деловым человеком ему стать удалось. В Москве его уважали многие: и коммерсанты, и бандиты, тогда называвшие себя еще новым, модным словом «рэкетиры». Миша никогда никого не подводил или, по крайней мере, старался этого не делать, был вхож ко многим авторитетам преступного мира так же, как и к заместителям министров, парламентариям, знали его и телевизионщики, и газетчики. Светским человеком был Миша Рахманинов. Но при всем этом на первый план никогда не лез. Там он еще не был Тусклым — эта кличка прилипла уже в Америке, но одним из его принципов было — не сверкать. Не выделяться из толпы — будь то очередь у гастронома или оживленно беседующие дипломаты на очередном приеме в консульстве.

Миша передвигался по стремительно капитализирующейся Москве на замызганных «Жигулях», костюмы носил недорогие и покупал их в государственных магазинах, не подгоняя потом по фигуре, что замечательным образом обезличивало Рахманинова. Немодные, вероятно, никогда, мешковатые брюки, пиджаки, лишь с легким намеком на форму, свитерки, ботиночки отечественного производства (сносу нет!) — не на чем было остановиться самому придирчивому взгляду, не за что зацепиться на Мишиной фигуре. Однако принимали его все, кто внезапно оказывался ему нужен, — если и не знали лично, то рекомендации у Рахманинова были самые положительные, настолько же крепкие, насколько и разнообразные.

Его внезапная и на первый взгляд немотивированная эмиграция удивила знакомых и коллег. У Рахманинова все было в порядке, дела шли в гору, с новой властью не было никаких проблем. Наоборот, он был своим в этих странных кругах новых власть имущих, где отлично уживались интеллигенция, бандиты и недоросли всех мастей, называя друг друга «господами» и мило улыбаясь при встрече тем, кого еще пару лет назад открыто презирали и поливали грязью-

А Мише на самом деле нужен был только гарантированный личный покой. Он не завидовал более удачливым, не хотел стать «круче» всех. Усилия свои направлял лишь на то, чтобы этот вожделенный покой себе обеспечить. Как угодно. Финансово, социально, любыми путями, но сделать так, выстроить такие стены, за которыми он сможет жить спокойно. Рахманинов по сути был обыкновенным добросовестным работягой. И, не займись он случайно так называемым бизнесом, мог бы, как и сотни тысяч людей с таким же складом характера, просидеть всю жизнь в каком-нибудь КБ за кульманом, да хорошо, если в КБ, а то и вовсе в заштатном институте, где занимаются непонятно чем, ненужными и неясными какими-то мелкими вещами, был бы на хорошем счету у начальства, исполнительным, остающимся по первой просьбе после окончания рабочего дня в своей мастерской, чтобы завершить к сроку чертеж, отчет, проект, приказ, стенгазету, надежным, старательным и незаметным работником.

Оформив брак с американской подданной, серьезных видов на которую не имел никаких, быстро сойдясь с ней в сумме, Рахманинов без особенных трудностей перебрался в другое полушарие. Родственников в России у него не осталось, семьи не было никогда, хотя он очень надеялся наверстать потерянное в этом плане время здесь, в США. Дамы из его московского окружения были слишком суетны и с большими претензиями, а Миша жаждал тихой семейной идиллии, мирных, скромных домашних обедов, расспросов о школьных успехах своего розовощекого наследника, узкого круга надежных хороших приятелей — друзей он иметь не хотел и не имел. С друзьями нужно делиться всем, а делиться собой Миша не желал ни с кем. И принимать на себя чужие заботы тоже ему претило, он не терпел всяческих откровенничаний, похлопываний по плечу, разного рода фамильярностей.

Промыкавшись некоторое время в Нью-Йорке без определенных занятий, тратя почти все свое время на хождение по инстанциям, заполнение анкет и интервью, логическим завершением чего должно было стать принятие им американского гражданства, посвятив месяцы изучению налоговой политики США — в России он боролся с этим злом очень успешно, но здесь, на чужой территории, нужно было многое осваивать заново, — он познакомился с Мясницким и после полумесячного размышления принял предложение о сотрудничестве.

Ему понравилось, что Сергей Львович не ходил вокруг да около, то, что занимается он чем-то криминальным, стало понятно Рахманинову сразу — Мясницкий и не скрывал этого. В свою очередь, дал понять Мише, что знает про него все, специально интересовался, материал собирал. А у Рахманинова были, да и как им не быть-то у нового московского бизнесмена, грешки, и еще какие. Впрочем, у кого их нет. Так сказал Сергей Львович. Спросил, какого мнения Рахманинов о наркобизнесе, — в открытую спросил, запросто. Миша только плечами пожал. Опасно, сказал он. Москва, кроме бесконечной усталости, от которой он и бежал сюда, дала ему цинизм и жестокость — иначе деловому человеку там просто не выжить, в буквальном смысле съедят, и хорошо еще, если съедят быстро… «Опасно», — повторил он.

Сергей Львович вкратце объяснил ему схему работы фирмы — компьютерный бизнес полностью, по словам Мясницкого, прикрывал его по всем статьям. Налоги, пенсионные фонды, медицинское страхование — все было в полном порядке. Самое главное, фирма не была липовой — она действительно работала в полную силу и даже приносила некоторый доход, которого хватало на то, чтобы у работников компьютерного отделения предприятия Мясницкого, большинство из которых и не подозревали об истинном положении дел в бизнесе шефа, создавалось впечатление роста предприятия и вырисовывались перспективы собственного скорого процветания.

Фирма, по сути дела, как сразу понял Рахманинов, являлась низовым звеном в длинной и сложной цепи передвижения наркотиков из одной страны в другую. Мясницкий занимался непосредственно розничной торговлей — не самым прибыльным делом, но достаточным для того, чтобы с лихвой обеспечить себя и своих работников настолько, насколько многие из них и не представляли себе раньше. Особенно это касалось выходцев из России. Но даже Рахманинов, с его богатым опытом и трезвым взглядом на вещи, только много позже понял, насколько сильно был прикрыт Мясницкий. Кем осуществлялось прикрытие, он не знал, но «крыша» была настолько мощной, что иногда возникало обманчивое ощущение вседозволенности. Страха перед полицией Михаил не испытывал и прежде, но, начав работать у Сергея Львовича, вообще перестал замечать людей в форме. Проколов у него не было — пока не было, поправлял он себя, когда начинал об этом думать. Своими глазами видел, как несколько раз сопливых дилеров, взятых по их собственной дурости и раздолбайству с товаром на кармане, совершенно мистическим образом выручала визитная карточка адвоката, оказавшаяся у них в бумажнике, один положенный им по закону телефонный звонок из участка, сумма, переведенная в качестве залога кем-то, кого Рахманинов знать не знал, — фамилия Мясницкого в этих делах вообще не фигурировала.