Оксана Григорьевна подала ему выглаженное белье — оно было чуть влажное и теплое от утюга и пахло тем знакомым с давних пор домашним уютом, когда мать гладила им с Андреем рубахи.

— Малость сыровато… Но ничего, на тебе высохнет. Сейчас не зима, — проговорила она ласково. А потом положила на табуретку свернутые и сложенные в стопку выстиранные портянки: — Разберитесь сами, где чьи…

— Спасибо, мать, — сказал лейтенант. — Большое спасибо. Наверное, и спать не ложилась?

— Ложилась. Долго ли простирать?..

— Золотая у вас душа, Оксана Григорьевна. Спасибо большое.

Из хаты уходили все вместе. Оксана Григорьевна проводила их до калитки, поклонилась каждому, пожелала доброго пути.

— Заходите, как будете еще в наших краях. Час добрый вам.

И они ушли. Лейтенант в одну сторону, а Шарип и Яшка — в другую, их путь лежал на Ковель.

Несколько раз оглядывался Яшка, а Оксана Григорьевна все стояла у калитки, не уходила. «Как мама… Мама… Как она там?»

В КУЗОВЕ ГРУЗОВИКА

Дальний лес окутан голубой дымкой. Тени от деревьев лежат длинные, земля дышит утренней прохладой. Тихо. Только в небе вызванивает неутомимый жаворонок. Сколько Яшка ни искал его — не нашел. И вчера не увидел. Казалось, будто это вовсе и не птица, а само небо вьет красивую звонкую веревочку из мелодичных звуков.

Шарип бросил на траву вещмешок, сам опрокинулся навзничь, затянул заунывную песню. Слов не понять, но чем-то берет она Яшку за душу, наверное, грустью своей, тоской…

— Пытичкам слушай, а машина смотри. Пойдет машина — голосуй. Легковой не надо, гырузовой голосуй, — сказал Шарип и снова запел-запричитал: — Талам-балам, талды-балды, и-и-и… — Ничего не понять.

Промчалась мимо машина, обдала Яшку бензиновым дымком и даже ход не сбавила. Прошумела, как ветер, колеса как-то странно прошлепали, будто оторванной резиной по шоссе шлеп-шлеп-шлеп, и быстро превратилась в маленькую точку. Мотора уже не слышно, а только доносится шлеп-шлеп-шлеп…

— Ну? — удивился Шарип. — Почему не остановил? Пустой машина пошел.

— Я поднимал руку, а он… Не заметил, наверное…

— Ты букашка-таракашка, да? Почему не заметил? Заметил. Плохой шопфер, некароший человек, — ворча, Шарип поднялся, стал рядом с Яшкой: — Вдвоем будем голосуй.

Вскоре показалась вторая машина — большая, зеленая, издали не понять, чем груженная — будто сена стог везет. Но Яшка все равно на всякий случай поднял руку.

— Зачем? — сказал Шарип. — «Катуша» идет, куда возьмет тебя?

Яшка опустил руку, удивленно посмотрел на Шарипа — не шутит ли он. «Катюша»! Много слышал он о ней, но видеть своими глазами ни разу не пришлось. Яшка даже выдвинулся ближе к асфальту, чтобы лучше разглядеть. Трехосный, тупорылый «студебеккер» с решетками на фарах прошуршал мимо. И ничего не увидел в нем Яшка особенного. Только вместо кузова какая-то угловатая штуковина установлена, да и та брезентом закрыта. Будто повез грузовик деревянные щиты, которые железнодорожники зимой вдоль линии расставляют для задержания снега.

Разочаровался Яшка: какое же это орудие, даже ствола нет? Он обернулся к Шарипу — подшутил, наверное, тот над ним?

— А правда, что это такое?

— «Катуша», говорил тебе уже.

— Как же она стреляет?

— Снаряд стрелят. Реактивный снаряд, понимашь?

Нет, не понимал Яшка, с трудом верил Шарипу, что это и есть та самая «катюша».

— Когда у нас еще немцы были, так люди говорили, что на Урале сделали такую «катюшу», которая на платформе не поместилась и поэтому на фронт своим ходом шла. У нее сорок восемь орудий, и все могут стрелять враз — вперед, назад, по сторонам и даже по самолетам. И как пришла она под Сталинград, так фрицы и побежали.

Шарип хохотал, даже слезы выступили, хлопал себя по бокам руками и все повторял:

— Бабка сказка! Бабка сказка! — а потом вдруг перестал смеяться и серьезно проговорил: — Вот «катуша» пошел, понимашь? Восемь снарядов сразу стрелят. А то есть «вануша». Снаряд, как человек, во какой, только голова большой-большой и макушка острый. «Вануша» один снаряд пулят, а «катуша» — сразу восемь. Реактивный снаряд, понимашь? Орудий, ствол нет. Вот так, во, — растопырил Шарип пальцы, приладил между мизинцем и безымянным карандаш, меж остальными — поднял с земли сухие ветки, подломил по размеру, тоже приладил. Ощетинилась рука и правда стала похожа на что-то воинственное и даже грозное. — Понимашь? Это все снаряды. Сверху четыре и снизу четыре. Кнопка электрическая прижал и — па-ашел! — Шарип правой рукой смел «снаряды», они тут же упали к ногам, но он смотрел и показывал вдаль: — Па-але-етела! Видно, как летит, огонь сзади. Вот какой «катушка», как ракета. — Он поднял карандаш, сдул с него пыль, сунул в карман.

Рассказ Шарипа убедил Яшку, что-то подобное он слышал и раньше, особенно насчет того, что снаряд виден во время полета. И про огонь тоже запомнилось. Значит, не врет Шарип, похоже, знает, о чем говорит. Заинтересовался Яшка, стал расспрашивать подробнее: почему «катюша» называется гвардейским минометом и можно ли ее установить на самолете. И есть ли что-либо подобное у немцев.

— Шестиствольный миномет у фрица есть. И самолет-снаряд есть, без людей летает, и фаустпатрон есть… Танки бьет.

Обидно стало Яшке, что и у немцев много разного оружия, так обидно, что даже скис он и не стал больше ни о чем расспрашивать. И губа у него почему-то плаксиво отвисла, подергивается.

— Ничего, не бойсь! — похлопал Шарип Яшку по плечу. — Фашистам капут!

Яшка улыбнулся, приободрился, теплее стало на душе, будто солдат похвалил его. А Шарип уже заметил грузовик и пошел почти на средину шоссе, подняв руку. Грузовик остановился, шофер открыл правую дверцу, перегнулся и, разглядывая Шарипа и Яшку, спросил:

— Куда славяне путь держат?

— Вперед, на запад! — сказал Шарип. — Нам Ковель нужно. Понимашь, Ковель?

— Садись! Как не понять.

Шарип кивнул Яшке, чтобы тот лез наверх, сам забрался в кабину. Прежде чем тронуться, шофер встал на подножку, заглянул в кузов:

— Ты только, парень, не балуй тут, не вывались смотри на ходу! Шапку крепче держи, не слетела б. Подвинь ящик, садись на него.

Уселся Яшка на зеленый ящик, привалился спиной к кабине. Хорошо! Жестковато малость сидеть на нем, но ничего, зато не пешком. Шофер, видать, лихой попался, гонит с ветерком, быстро до Ковеля домчит.

Не вытерпел Яшка, отвернул кепку козырьком на затылок, встал на ноги. Вцепившись руками в обшивку кабины, подставил лицо упругому ветру, заулыбался. Хорошо! Далеко все видно. Стоя — совсем другое дело. А то сиди на дне кузова, как старушонка какая. И тряско и не интересно — ничего не видишь. А тут вон какой простор, бегут деревья назад. Ближние торопко, а дальние помедленнее и будто обгоняют друг дружку.

Лес местами подступал к самой дороге, и тогда Яшке казалось, что машина идет не так уж и быстро, могла бы и пошибче. У него вдруг пропадало желание любоваться природой, и он садился на ящик. И думалось ему в это время о том, какие смелые люди шоферы, не боятся в одиночку ехать через лес, в котором бродят бандиты.

Но вот лес раздвигался, настроение поднималось, и Яшке становилось стыдно за тот холодок, который пробегал по спине несколько минут назад, когда он сидел на ящике и чувствовал себя одиноким и беззащитным. «Трус я все-таки, — казнил Яшка себя, — и вчера, наверное, струсил… И позавчера, когда бандеровца встретили, тоже струсил. Сейчас уж и не помню, о чем думал, когда началась стрельба. Не успел даже подумать, все случилось неожиданно и очень быстро. Конечно же, струсил: заикаться почему-то стал, во рту пересохло, и даже голос изменился… И всегда так».

Вспомнилось Яшке — как-то затеял драку с одноклассником Тимохой из-за змея. До войны еще дело было. Тогда тоже во рту пересохло и сердце колотилось быстро-быстро. Хитрый только Яшка очень, скрытный, не подал виду, что испугался, сделал страшные глаза и пошел на Тимоху с кулаками, а тот, глупый, отступил. А когда с тем же Тимохой полезли к деду Сафрону в сад крыжовник воровать, сердце совсем к самому горлу подперло — ни дыхнуть, ни слова сказать не дает, и ноги перестали слушаться. С трудом довел он тогда до конца эту «операцию», но виду опять не подал, даже напарник его не узнал, что Яшка струсил. А Тимоха, видать, смелее, ничего такого Яшка у него не заметил.