— Пока что неизвестно, — продолжал полковник, — кто убил Назара. Как видно из письма, Буй-тур тоже не знает. Отпадает и другой боевик Назара, Униат, — недавно его нашли мертвым в амбаре у одного крестьянина. Видно, забрался туда раненый и умер. Но надеюсь, рано или поздно тайна раскроется.

— Да, да, разберитесь во всем. Это очень интересный случай. Он свидетельствует не только о дальнейшем разложении в среде националистов, но и о ненависти местного населения к бандам УПА. Видите, до чего дошло: оуновцев убивают, как бешеных собак. Я обязательно расскажу об этом на совещании. А может, и вы выступите, Максим Петрович?

Полковник Соколюк кивнул.

— Вот и хорошо, — улыбаясь, одобрил секретарь обкома, — заодно расскажете про операцию в Мокрой балке. — Иван Самойлович возбужденно зашагал по кабинету.

— Работы — непочатый край. Предпринимаются меры, которые вас, безусловно, заинтересуют. Жизнь подсказывает, что настало время пересмотреть кадры лесничества. Вместо таких, как хромой Степан, придут честные люди, ну, хотя бы Дарчин Волынец и его брат Роман…

Секретарь обкома говорил увлеченно, горячо, прикидывал задачи лесного хозяйства края. И не верилось, что там, далеко на западе, стонет земля от взрывов и что еще впереди заветный День Победы над фашизмом.

— Люди верят в конец войны, а тут кучка выродков убивает, поджигает. Я вчера был на собрании интеллигенции города, и мне прислали несколько записок, гляньте-ка.

Соколюк прочитал вслух:

— «Почему вы в выступлении называете националистов немецко-украинскими, да еще буржуазными?»; «Неужели все, кто находится в карпатских лесах, — бандиты, душегубы, убивают или вешают своих же? Ведь есть и такие, кто просто скрывается, может, им нужно помочь?»

Максим Петрович протянул записки секретарю обкома.

— Я, конечно, на вопросы ответил, — продолжал Иван Самойлович, — но был обеспокоен тем, что, видимо, не все знают о призыве правительства и партии являться с повинной. Что же говорить о людях, живущих в селах, Карпатах, если здесь, во Львове, не все знают об этом призыве?

— А как реагировали на ваш ответ по первому вопросу? — спросил Соколюк.

— Вы знаете, хорошо! С интересом слушали рассказ о, казалось бы, общеизвестных вещах. Я говорил о том, что национализм — идеология буржуазии, что он всегда отражает интересы буржуазии и ничего общего не имеет с интересами трудящихся. Напомнил и о том, что после Октябрьской революции на Украине были правительства во главе с националистами Грушевским и Петлюрой[12]. Советские люди до сих пор помнят те контрреволюционные правительства, помнят, как вешали, убивали рабочих, крестьян, интеллигентов, которые выступали, как и русский народ, за власть рабочих и крестьян. И хотя эти контрреволюционные правительства вошли в сговор с белогвардейскими генералами, Антантой, им это не помогло. Победили рабочие и крестьяне. Остановился и на первом вопросе — почему мы называем националистов немецко-украинскими. Во-первых, говорил я, их так называет народ. Народ видел, как националисты шли в обозе фашистских оккупантов, как националисты помогали фашистам устанавливать «новый» гитлеровский порядок. Сколько они убили, повесили советских людей — об этом можно и не рассказывать: многие из присутствовавших были свидетелями расстрела националистами ученых во Львове. А кто их вооружил? Фашистская Германия. Так что народ правильно называет их немецко-украинскими националистами… Думаю я, Максим Петрович, что нам следует принять дополнительные меры по разъяснению воззвания правительства о явке с повинной, особенно в селах. Хочу поехать по районам да взять с собой двух-трех представителей интеллигенции, пусть посмотрят, что творят националисты.

— Мы вам поможем. Доказательств больше, чем нужно. Можно поехать в Перемышляны. Там сын, бандит ОУН, убил мать за то, что она подала заявление в колхоз. Зарубил топором.

— Страшный случай, мне о нем говорили. Я поеду именно в Перемышляны: оттуда родом ученый, который подходил ко мне после собрания и, разводя руками, удивлялся: «Неужели националисты дошли до такого?..»

В Перемышляны Иван Самойлович поехал с профессором Возняком. Побывали в селах, встречались с людьми. Профессор расспрашивал, кто ушел в банду, кого убили националисты, за что убили. Люди отвечали на вопросы, но не могли ответить на один: за что убили. Лишь дедок в одном селе сказал:

— Разве они говорят? На то они и бандиты. Нашего попа убили за то, что он похоронил казненного председателя сельского Совета и его жену. Да что тут говорить!

В Перемышлянах профессору показали оуновца, его земляка.

— Я же знал твоего отца, порядочного человека! Как он мог позволить тебе пойти в банду, убивать людей? — спросил Возняк.

Бандит молчал, переводя взгляд с профессора на чекиста.

— А если бы я приехал в родное село, так и меня повесили бы или расстреляли? — продолжал профессор.

Бандит словно выстрелил взглядом в профессора, потом глянул на секретаря обкома:

— А какая разница между вами, профессор, и этим советским, который привез вас для разговора со мной?

— Значит, убили бы? — допытывался Возняк.

— Я уже сказал, — ответил бандит.

— Скажи тогда, за что убили учительницу и ее ребенка? Она же тебя учила!

— Она тащила детей в пионеры, вот и весь сказ.

Возняк стоял несколько минут, словно не видя бандита; перед его глазами была страшная могила, а в ней — замученные, повешенные, зарубленные топорами…

— Поедемте, — едва выговорил профессор.

Они уже подъезжали к Львову, когда Возняк сказал:

— И хорошо, что я поехал с вами, и плохо. Я многое понял, и это хорошо, но не смогу заснуть, и не только этой ночью…

ПОД БЕРЛИНОМ

Весна сорок пятого обещала многое. Советские войска неудержимо приближались к Берлину. 24 апреля армии В. И. Чуйкова и М. Е. Катукова 1-го Белорусского фронта и П. С. Рыбалко и А. А. Лучинского 1-го Украинского фронта соединились в Бонсдорфе и рассекли вражескую группировку, которая обороняла столицу рейха, на две части. Свыше двухсот тысяч гитлеровских солдат и офицеров оказались отрезанными от Берлина. А на следующий день, 25 апреля, советские войска замкнули кольцо окружения западнее столицы гитлеровской Германии.

Казалось бы, бонзы третьего рейха должны были понять: оказывать сопротивление бессмысленно. Это приведет только к лишним жертвам и разрушениям. Но Гитлер объявил, что остается в Берлине, и потребовал оборонять его до последнего солдата. Пускай погибнет весь немецкий народ, твердил бесноватый фюрер, потому что он не достоин своего вождя, если не может его защитить. 23 апреля в Любеке состоялась встреча председателя шведского Красного Креста графа Ф. Бернадотта с Гиммлером, который признал, что фюрер — это «политический мертвец», и просил передать шведскому правительству свое пожелание договориться с генералом Эйзенхауэром о капитуляции гитлеровцев по всему Западному фронту. Правительства США и Англии уведомили Советское правительство о предложениях Гиммлера и своем отказе вести с ним сепаратные переговоры. 26 апреля Председатель Совета Министров СССР И. В. Сталин направил им идентичные послания:

В наступающих войсках царил подъем. Советские солдаты рвались вперед, чтобы приблизить День Победы. Даже раненые отказывались покидать передовую — каждый стремился быть там, где завершалась последняя битва войны.

Такой была обстановка на подступах к столице «тысячелетней империи» в конце апреля 1945 года.