«Старушка» и ее владелец уста Майгуб давно уже стали такой же неотъемлемой принадлежностью шоссе, как и дорожные знаки. Чрево «старушки» всегда набито людьми, которых она подбирает, проезжая мимо деревень, расположенных вдоль шоссе. Извергнув из себя пассажиров утром в центре города, она вечером пускается в обратный путь. Останавливается она повсюду, где какой-нибудь человек, подняв руку, просит его подвезти. Пассажир либо залезает внутрь, либо остается стоять снаружи, на подножке, ухватившись рукой за поручень. Дядюшка Майгуб, весь скорчившись, держит в руках руль и нажимает то на одну педаль, то на другую. Вот уже двадцать лет он каждый божий день сидит за рулем, даже когда болен. Ведь «старушка» — единственная кормилица, а в семье одиннадцать ртов, которые просят есть с утра до поздней ночи.

За двадцать лет фордик образца 1917 года перевез бесчисленное множество почтенных людей: торговцев бакалеей, скотом, табаком, керосином, которые отправлялись в город с набитыми кошельками и возвращались оттуда, везя мешки и тюки с товаром. Но лишь малая толика пиастров перекочевала из их кошельков в карман дядюшки Майгуба. Он берет четыре пиастра с пассажира, будь то взрослый или ребенок. Десять человек помещается в кузове «старушки» и еще десять — снаружи, на двух подножках. Им приходится стоять, держась за поручень, протянутый по верху машины. Ежели бы верх был не брезентовый, можно было бы брать еще по крайности пятерых. И все эти долгие годы дядюшка Майгуб дорожит своими клиентами, старается усадить их поудобнее, поддерживает с ними самые дружеские отношения, скрашивает им скучную дорогу веселыми и добродушными шутками. Едва человек, стоящий на дороге, успевает поднять руку, как правая нога дядюшки Майгуба уже нажимает на тормоз, и машина останавливается, готовая радушно принять нового пассажира. Едва раздастся далекий окрик, «старушка» уже стоит как вкопанная, в ожидании. То же самое бывает, когда дядюшка Майгуб углядит в отдалении зонтик, который быстро скользит, покачиваясь, над полевой тропкой. При этом он улещает сидящих в машине:

— Потерпите, уважаемые… одну минуточку… вон шейх Ибрагим идет, хороший человек, надо его обождать.

И присовокупляет к этому:

— Вы все хорошие люди, да поможет вам аллах и да ниспошлет он вам всяческую благодать.

Дядюшка Майгуб, повторяя одно и то же, дожидается вместо одной минуты пять, а то и все десять, пока не подоспеет пассажир, который махал зонтиком или окликнул его издалека. Пассажиры привыкли к таким остановкам, они любят дядюшку Майгуба за его доброту и ласковое обращение с каждым. Долгие годы изменили все и вся, и люди стали не те, и деревья растут вдоль дороги другие. Лишь над дядюшкой Майгубом и его «старушкой» годы не властны. Старый шофер все также выглядит, у него тот же характер. Двадцать лет ездит он по одной и той же дороге. Желтая куртка и высокая желтая такия на голове, очки, которые он носит с незапамятных времен. Правда, он утверждает, что вынужден был заказать их, когда менял водительские права, что это обошлось ему в сто тридцать пиастров, да еще двадцать пиастров он заплатил инспектору, чтобы тот выдал права и разрешил водить машину в очках. После этого каждый год, продлевая права, он неизменно платит инспектору двадцать пиастров. Но нынче цены так подскочили…

— Ей-богу, уважаемый, не знаешь, как и жить. Всюду такая дороговизна… Поверишь ли, комплект покрышек для «старушки» я покупаю в фирменном магазине за двенадцать фунтов. А раньше платил всего семьдесят пиастров. И всюду так, цены неслыханные. Если отдал детишек в школу, то уж ни на ремонт машины денег не остается, ни на сигареты. А жизнь коротка. Вот и молишь аллаха, чтоб хоть остаток дней прожить, не зная нужды.

— Господь всемогущ, шейх Майгуб, а кроме него, никто тебе не поможет.

Таков ответ, который дядюшка Майгуб слышит от всякого, кому он жалуется на свою судьбу. Жалобы так же неизменны, как и ответ. А «старушка» тем временем ползет по шоссе, прижимаясь к обочине, когда ее обгоняет быстроходный автомобиль или автобус транспортной компании, обдавая пассажиров бензиновой вонью и запорашивая глаза пылью. Но все равно старые клиенты сохраняют верность «старушке» и предпочитают ее мощным автобусам, которые тормозят лишь на остановках и не дожидаются пассажиров. Дядюшка Майгуб с тоской провожает глазами каждый стремительно летящий автомобиль, которому он должен уступать дорогу, и вспоминает те времена, когда «старушка», совсем новехонькая, была здесь единственной машиной. Тогда она безраздельно властвовала на шоссе, возила деревенских старост, богачей, торговцев, маклеров, останавливалась у роскошных особняков, ожидая их владельцев, которые выходили в высоких чалмах и в белоснежных галабеях, возила их в город и обратно. Это было в те времена, когда богатые люди чаще всего ездили верхом, а бедные — только на своих двоих. Бедняков и по сей день ох сколько! Покачивая головой, дядюшка Майгуб бормочет:

— Да, прошла наша молодость, «старушка».

Чей-то голос из глубины машины отвечает:

— Что ты, дядя Майгуб, «старушка» наша год от году молодеет.

— Молодеет? Да разве молодость возвращается си[38] Увейда?

— К другим нет, а к «старушке» возвращается с каждым годом.

— Храни тебя аллах, си Увейда, за добрые слова, но моя «старушка» совсем древняя стала, ей скоро конец. Видишь, она не может обогнать даже пешеходов. Ослы и те оставляют ее позади.

— Да ты о чем говоришь, дядя Майгуб?

— О «старушке», древней своей машине, ясное дело.

— О машине? Господь с тобой. А я говорю о нашей древней родине, о Египте.

Сердце дядюшки Майгуба сжимается от разочарования. Он чувствует, что самые надежные клиенты начинают изменять его старой, верной подруге. Горестное молчание прерывает другой пассажир:

— Не говори так, шейх Увейда, машина дядюшки Майгуба наша благодетельница. Сколько она нам служила, скольких перевезла…

Вкладывая в свои слова всю душу, дядюшка Майгуб восклицает:

— Клянусь всевышним, добыть бы мне только сотню фунтов, и я так отремонтирую «старушку», что она станет не хуже, чем двадцать лет назад.

— Но где ж тебе, дядя Майгуб, тягаться с новыми машинами и автобусами, которые мчатся, как ветер?

— Не забывай, хадж Абдалла, старый конь борозды не портит. Уж свою-то машину я хорошо знаю.

— Но время ее прошло, дядюшка Майгуб. Теперь ведь столько новых машин.

— Вот я и говорю, прошла наша с ней молодость.

— Молодежь нынче не та, что прежде. Иной, смотришь, не успел из пеленок вылезти, а уже мудрит…

— «Старушка» меня никогда не подводила.

— Одни уходят, другие приходят…

— Она для меня все в жизни…

— Но родина всем нам мать…

— Она детей моих кормит, всю семью содержит…

— …всех нас она кормит…

— Не будь ее, как бы я жил?

— …без нее никому не прожить, недаром ее матерью называют…

— Да сохранит ее господь до конца моих дней, а уж там будь, что будет.

— Господь сохранит ее навек, она принадлежит и нам, и нашим детям, и внукам.

— До внуков мне нет дела. Главное, это наши дети, нынешняя моя жизнь, а не завтрашняя.

— Завтра будут жить наши дети…

— Ну а с нами-то что будет?

— Мы свое пожили, дядюшка Майгуб. Человеку дается только одна жизнь.

— Храни тебя господь, «старушка», благодетельница моя.

— Живи вечно, страна наша, мать родная.

Вдруг все пассажиры падают друг на друга, потому что дядя Майгуб резко тормозит. На лице его выражается испуг, и он твердит скороговоркой:

— Дорожная полиция… вылезайте живо, вылезайте ради всего святого, не подводите меня.

В двухстах метрах от полицейского поста дядюшка Майгуб сворачивает на обочину и останавливается под густым деревом. Пассажиры, стоявшие на подножках, соскакивают на землю, а дядя Майгуб обводит глазами сгрудившихся в кузове людей. Оставить можно лишь пятерых, остальным придется идти пешком, иначе у него отберут права за перегрузку машины. Взгляд дядюшки Майгуба полон смущения и печали. Все тут уважаемые и почтенные люди. Всем им он так обязан. Но ведь его могут лишить прав! Лишить хлеба насущного его самого и его детей. Пассажиры с подножек — куда ни шло, они слезают без единого слова. А которые внутри… Дядюшка Майгуб совсем было пришел в замешательство, но потом набрался смелости и сказал: