— В случае успеха это великолепно. — Лицо князя оставалось непроницаемым. — Вы не посетуйте, мистер Уиллоуби, что я сейчас не очень хорошо разбираюсь в этих вопросах. Все последние годы мне указывали, что производить и куда отправлять продукцию; выбора у меня не было. И мое мышление как-то приспособилось к этому методу работы. Должен сказать, что это было неприятно, очень неприятно.

— Теперь-то с этим покончено, — сказал Уиллоуби бодро.

— Благодаря вам, — сказал Березкин с легким поклоном. — Теперь я подбираю оборванные нити, пытаюсь связать их и выясняю, что у меня осталось и что можно сделать. Я стал очень скромен.

Хорошо бы он действительно был такой скромный, подумал Уиллоуби и сказал:

— Так вот, насчет предстоящего бума… — Ему хотелось вернуть разговор в прежнее русло.

— Ах да, бум! Что же мы думали предпринять в связи с бумом? — невинно спросил Березкин.

Уиллоуби приступил к делу:

— Вы, конечно, понимаете, князь, что при нынешнем неустойчивом равновесии свободных экономических сил всякая несогласованность, излишняя конкуренция и так далее могут пойти во вред не только вашей фирме и моим друзьям, представителем которых я являюсь, но и выполнению стоящей перед всеми нами общей задачи реконструкции. Вот этого мы стремимся избежать.

Березкин был изумлен. Ах, эти американцы! Как они умеют совместить заботу о счастье человечества с крепкой деловой хваткой! Немцы перед ними — сущие младенцы; те прикрывали свою жестокость и жадность любовью к фатерланду, а в последнее время отказались и от этого маскарада. Американцы же, если судить по этому майору, действительно верят в свою гуманность. Они осуществили полное слияние Бога, демократии и дивидендов. Так жаль, что судьба столкнула их с вырождающейся Европой!

Однако он не был намерен давать американцам повод для надежд. Он сказал:

— Я рад сообщить вам, майор, что наши интересы совпадают.

— Превосходно! — Уиллоуби даже порозовел от удовольствия. — В таком случае мы, очевидно, можем ориентировочно договориться о долях в производстве, о ценах, экспорте, словом, обо всем, из-за чего возникают нездоровые конфликты.

— Мне бы этого очень хотелось, — сказал Березкин. — Право же, хотелось бы. — Он замолчал. Все его длинное сухое лицо выражало глубочайшее сожаление.

— Так за чем же дело стало? — не выдержал Уиллоуби.

Князь покачал головой.

— Вы не знаете, что здесь происходит. В Европе люди, подобные мне, уже не хозяева в своем доме.

— Но ведь немцы ушли, — сказал Уиллоуби.

— Немцы ушли, — повторил Березкин, — а кто пришел? Милый майор Уиллоуби, вы первый, в чьем расположении я могу не сомневаться. А до вас, кто приходил ко мне сюда? Комиссии обследования, комиссии контроля, комиссии по национализации промышленности и, черт его знает какие еще комиссии. Они мне житья не дают!

— И все французы?

— Разумеется. У себя на родине вы, надеюсь, не знаете, что это такое! При немцах я и то свободнее распоряжался своими делами. Мне очень жаль, сэр, но сейчас я не могу взять на себя никаких обязательств, да и за будущее не ручаюсь.

— Полно, — сказал Уиллоуби терпеливо, — это все утрясется. Правительство новое; значительная часть страны еще оккупирована врагом; все нервничают.

Березкин визгливо рассмеялся:

— Правительство! — Потом он успокоился и, встав со стула, положил правую руку на плечо Уиллоуби. — Они обвиняют меня в том, что я вел дела с немцами. Боже правый, а с кем еще мне было вести дела? Неужели приятно, когда вам указывают, сколько прибыли вы должны получить с каждой сотни франков?

Он снял руку с плеча гостя.

— А если бы я отказался, — сказал он задумчиво, — вы знаете, чем бы это грозило?

— Чем? — спросил Уиллоуби.

— Немцы забрали бы Делакруа и К° себе. То немногое, что мне удалось сохранить для Франции, пропало бы безвозвратно. Они пробовали — и Ринтелен и Геринг Верке — не раз, а десятки раз. Но вот этого-то и не понимают здешние господа с их радикальными методами и патриотическими фразами — истинный патриот не бросает своего дела и страдает молча.

Уиллоуби сомневался, чтобы страдания князя были особенно жестоки. Его больше заинтересовали сведения о том, что новое французское правительство сует свой нос в дела Делакруа и К°. Если так пойдет дальше, юридическая контора «Костер, Брюиль, Риган и Уиллоуби» останется ни с чем; потому что тогда сторонами всякого международного соглашения станут Вашингтон и Париж. Если бы сейчас спросили его мнения, Уиллоуби, не задумываясь, высказался бы за отделение бизнеса от государства.

— Да что там, — воскликнул Березкин, — мне в любую минуту могут предложить собрать мои немногочисленные пожитки и выехать отсюда — фирму забирает правительство, и за этим столом будет сидеть комиссар. Национализация! Социализация! Когда люди еще вчера держали в руках винтовку, такие вещи всегда носятся в воздухе. В Америке вы не знаете этой опасности, и да сохранит вас от нее всемилостивый Бог, — но я-то, поверьте, знаю. Я видел, как все это происходило в стране нашего великого восточного союзника. Мне чутье подсказывает, чего следует ждать.

— Я думаю, что это вовсе не обязательно, — произнес Уиллоуби веско. Он намекнул, что постарается внушить нужному человеку из военных кругов необходимость в нужный момент шепнуть нужное слово нужному лицу в новом французском правительстве. Это правительство целиком зависит от милостей американской армии, а эта армия не для того вторглась в Европу, чтобы насаждать здесь социализм.

— Однако, — протянул Березкин жалобно, — вы же сами декларируете принцип невмешательства во внутренние дела так называемых освобожденных стран!

— Делакруа и К° — не внутреннее дело, — решительно заявил Уиллоуби. — Я уверен, что нашей армии понадобится помощь ваших заводов. Война-то ведь не кончилась, так? Национализация, социализация — называйте это как хотите, — но что это означает? Снижение темпов производства, чего мы в нынешней чрезвычайной обстановке просто не можем допустить. Армии нужно умелое руководство промышленностью.

Никто не уполномочил Уиллоуби высказывать такие взгляды, но речь его звучала авторитетно. Он заметил, что произвел впечатление.

Он хотел было развить свой успех, но тут зазвонил телефон.

— Прошу прощения! — Березкин взял трубку. Первые его слова были: — Я же сказал, чтобы мне не мешали… — Потом он некоторое время слушал молча, изредка взглядывая на Уиллоуби. Наконец он прикрыл трубку рукой. — Майор, вам знаком такой лейтенант Иетс?

— Да, — сказал Уиллоуби. — Да, конечно. А в чем дело?

Имя Иетса сбило его с толку. Все шло так хорошо, только что он беседовал с князем с таким апломбом, словно воплощал в себе все верховное командование союзников, в спокойном сознании, что никто не подозревает, где он находится, а тем более — какие вопросы обсуждает, и вдруг — у телефона Иетс! Следят за ним, что ли? Как это понять?

Уиллоуби спросил:

— Это Иетс говорит? Что ему нужно?

— Минуточку. — Березкин сказал несколько слов в телефон и опять прикрыл трубку. — Он хочет лично беседовать со мной.

— Спросите, что ему нужно! — сказал Уиллоуби шепотом, хотя никто, кроме князя, не мог его услышать.

— А о чем вы хотели бы со мной побеседовать?… Говорит, что не может объяснить по телефону, но дело важное.

— Нет, это просто невозможно! — Уиллоуби пытался скрыть свое отчаяние. Как знать, чего Иетсу нужно от Березкина? Но все равно, нельзя допустить, чтобы о таком деликатном эпизоде, как визит Уиллоуби к Делакруа и К°, стали болтать в отделе, что, конечно, привело бы к расспросам со стороны Девитта и Крерара. — Скажите ему, князь, что вы не можете его принять.

— Но он офицер американской армии! — князь явно колебался.

— Будь он хоть адмиралом швейцарского флота! Я беру это на себя. Скажите, что вы заняты.

Князь пожал плечами.

— Хорошо, на вашу ответственность. — И сказал в трубку: — Очень сожалею, сэр, но я до крайности занят… Нет, завтра тоже не могу. Я уже связан с представителями армии Соединенных Штатов. С вами мне решительно нечего обсуждать… Благодарю вас. До свиданья.