— Ну, Бинг привел их к вам — а дальше что?

— Я хотел назначить этого Келлермана мэром Нейштадта. Но местный патер воспротивился, и мы помирились на аптекаре, которого потом повесили нацисты, когда вернулись в Нейштадт.

— Вы и сейчас не прочь сделать Келлермана мэром?

Улыбка исчезла с лица Иетса.

— Здесь мэров выбирает Уиллоуби.

— Не вижу все-таки для себя темы.

— А судьба таких людей, как Келлерман? Как они теперь живут? Какое применение себе находят? Пользуются ли вообще влиянием бывшие заключенные концлагерей? Что для них делает герр Лемлейн? Используем ли их мы, американцы? Да мало ли что еще.

— Об этом, вообще говоря, можно писать, — медленно проговорила она. — Но не знаю, интересно ли получится.

— Полезно, во всяком случае, — заметил он сухо.

Послышались шаги, которые могли принадлежать только Абрамеску. Он вошел, тяжело топая ногами, весь забрызганный грязью, и возмущенно объявил:

— Редакция газеты не должна находиться в таком помещении, к которому иначе не проедешь, как через воронку, полную воды!

— А вы бы объехали стороной. Мы всегда так делаем. Ну как, узнали что-нибудь о Келлермане?

— Мне потребуется увольнительная на полдня, чтобы отчистить куртку. Завтра же напишу рапорт подполковнику Уиллоуби о том, что необходимо засыпать воронку. А вы подпишете.

— Что Келлерман? — повторил Иетс.

— Я побывал также в отделе гражданского обеспечения, — продолжал Абрамеску. — Там заправляет делами некий герр Бендель. Людям, которые уклоняются от прямых ответов на вопросы американского капрала, — не место на административных постах. Так я ему и сказал. Завтра же напишу еще один рапорт подполковнику Уиллоуби по поводу герра Бенделя. А вы подпишете.

— Абрамеску не дает военной администрации ни минутки покоя, — сказал Иетс, обращаясь к Карен. — К сожалению, там думают, что это я.

Он повернулся к Абрамеску и в третий раз спросил его о Келлермане.

Абрамеску тщательно стер лепешку грязи со своей круглой щеки.

— Он находится в вонючей трущобе, которую здесь прозвали «Преисподней». — Он увидел, что Карен встала, готовая идти. — Сэр, даме туда входить не следует. Это противоречит элементарным правилам гигиены!

— Идем, лейтенант! — сказала Карен.

Абрамеску обиженно спросил:

— Могу я взять сегодня увольнительную?

Иетс кивнул. У самого выхода Абрамеску нагнал его и молча всунул что-то ему в руку. Иетс взглянул и весело улыбнулся. Небольшая коробочка ДДТ.

Это был тот же лагерь «Паула», только без эсэсовцев, тот же верденский лагерь для перемещенных, только под крышей; так по крайней мере показалось Иетсу. Сначала они не увидели ничего, кроме леса протянутых рук; старые и молодые руки всех оттенков землисто-серого цвета, худые, высохшие, просящие, цеплялись за него и Карен. Потом в полутьме коридора обозначились лица, и на всех этих лицах, от детских до старческих, лежал один и тот же отпечаток, во всех глазах был волчий голодный блеск.

Иетс и Карен быстрым шагом, не оглядываясь, шли по коридорам, поднимались по лестницам, снова шли и снова поднимались; они не разговаривали; говорить было не о чем; Иетс только крепко держал Карен за локоть и увлекал ее вперед. Наконец в одной из комнат они увидели

Келлермана; он все еще сидел на своей койке, как его оставила Марианна. Иетс начал с того, что выставил из комнаты всех остальных ее обитателей.

— Вы меня не помните? — спросил Иетс. — Мы с вами виделись в Нейштадте. Очень рад, что у вас все кончилось благополучно. А как вы теперь живете?

Келлерман поднялся с койки и, ссутулясь, стоял перед ними; его уши казались непропорционально большими рядом с изможденным лицом.

— Да, да, вспоминаю.

— Вы, значит, попали в Креммен, — продолжал Иетс, просто чтобы что-нибудь сказать. Он словно слышан все незаданные вопросы Келлермана: «Что вам тут нужно? Интересуетесь трущобным бытом? Желаете посмотреть, как низко может пасть человек? Проверяете результаты того, чего вы не сделали?»

— Как вы теперь живете? — повторил Иетс.

Келлерман пожал плечами и молча обвел взглядом комнату: хромоногие койки с продавленными сетками, грязные, рваные одеяла, жалкие пожитки своих соседей — мусор, добытый из мусорной кучи, отбросы разоренного города.

— Вы больны?

Прежде чем Келлерман успел ответить, дверь распахнулась. В комнату хлынул целый поток обитателей «Преисподней»; часть устремилась дальше, через противоположные двери, часть сгрудилась вокруг Иетса и Карен, словно ища у них защиты. За ними ворвались, красуясь своими синими мундирами, сверкая медными бляхами, размахивая дубинками, с полдюжины немецких полицейских; впрочем, дубинки сразу повисли в воздухе при виде двух американцев в военной форме.

Иетс закричал:

— Что за черт! Прекратите безобразие! Это вам не эсэсовские времена!

И только что свирепствовавшие полицейские, разом присмирев, обратились в то, чем они на самом деле были, — в пожилых, изголодавшихся обывателей разрушенного войной немецкого города. Видя это, люди, прятавшиеся за спинами Иетса и Карен, вышли вперед и стали наступать на них, выкрикивая брань и угрозы. Шум не прекратился, даже когда в дверях показались чины американской военной полиции. Они поручили грязную работу фрицам, а сами рассчитывали явиться на готовое.

— Какого дьявола вы терроризируете этих людей? — обрушился на них Иетс. — Кто тут начальник?

— Я начальник, — послышалось в дверях, и сквозь толпу немецких и американских полицейских протолкался Трой. Лицо у него было мокрое от пота, воротник рубашки расстегнут, жилы на шее набрякли.

Он увидел Карен. Выхватив носовой платок, он вытер лоб и сердито оттопыренные губы и спросил хриплым голосом:

— Вы что тут делаете? Женщинам здесь не место! Уведите ее, Иетс!

Она повернулась было к выходу, но Иетс удержал ее.

Трой стащил с головы фуражку и мял ее в перепачканных пальцах. Выкричавшись, он теперь заговорил тихим, оправдывающимся голосом:

— Понимаете, мы ищем двух бандитов, охотимся за ними по всему городу — и вот загнали сюда. А теперь все пропало. Попробуй найди кого-нибудь в этой трущобе, сверху донизу набитой людьми, да вот еще вы вздумали мешать!

— А вы со времен лагеря «Паула» сделали успехи, Трой, — заметил Иетс.

Трой чувствовал на себе пристальный взгляд Карен. Снова его прошиб пот.

— Что ж мне, по-вашему, делать? — огрызнулся он. — Они тут сколотили шайку. Воруют, да и не только воруют. А я отвечаю за порядок в городе.

Иетс обратился к Келлерману.

— Кто главарь шайки? — Келлерман молчал.

— Вы сами себе вредите. Кто они? Как нам найти их?

— Не знаю, — сказал Келлерман.

— Вы что, боитесь мне сказать?

— Нет.

— Я вас прошу помочь нам, герр Келлерман.

— Люди воруют потому, что у них нет другого выхода, — сказал Келлерман безразличным тоном.

Трой всмотрелся в него.

— Что-то мне знаком этот молодчик. Иетс, не тот ли это, кого вы прочили в нейштадтские мэры?

— Он самый, — подтвердил Иетс.

— И тоже с бандитами заодно! — Воспоминание о Нейштадте, о личном поражении, которое он там потерпел, лишило Троя последних остатков сдержанности. — Нечего сказать, Иетс, вы умеете выбирать людей.

Карен переводила взгляд с Келлермана на Иетса, с Иетса на Троя. Трой на нее не смотрел. Он упорно разглядывал свои башмаки. Потом, наконец, сказал без всякого выражения в голосе: — Что ж, пойдем отсюда…

— Я хотел бы продолжить разговор с Келлерманом, — сказал Иетс. — Мы с Карен пришли сюда как журналисты.

Трой пожевал губами. Потом вдруг повернулся и скомандовал:

— Сержант! Очистить помещение! — А Келлерману сказал: — Вы останьтесь.

— А ну-ка, марш отсюда! — рявкнул сержант. Немецкие полицейские ожили и засуетились: — «Raus, raus!»[17]

Наконец водворилось спокойствие. Иетс спросил:

— Ну, Карен, что скажете? Подходящий сюжет?