И Святослав не ошибся. Проснувшись, Ильдеко в тот же миг увидела Святослава, и в глазах у нее вспыхнул ужас, она закрыла лицо руками и уткнулась в подушку. Князь сидел молча. И лишь потом, когда Ильдеко вновь посмотрела на него и он заметил, что страх в ее глазах сменила ненависть, тихо сказал:

— Вставай и собирайся в путь.

— Куда ты меня повезешь? — спросила Ильдеко уже не сонным, но звенящим голосом.

— Тебе нет места на Руси. Я отправлю тебя к отцу.

Святослав не нашел нужным объяснять причины своего решения, да и Ильдеко не потребовала того. Она все поняла и теперь молила бога о том, чтобы Святослав сдержал свое слово. А у него слово с делом никогда не расходилось. Шел четвертый год их супружеской жизни, и она оборвалась в одночасье. Сыновей — Ярополка и Олега — князь оставлял при себе. А Ильдеко еще до рассвета посадили в сани Богомила и под охраной в две сотни княжеских отроков и гридней, старшим над коими был молодой воевода Посвист, повезли в Угорскую землю, дабы передать Ильдеко ее отцу, князю Такшоне.

Глава тридцать первая

НАБАТ

В Киеве наступила благодатная весенняя пора. Вернувшись из Пскова, великая княгиня привезла с собой Малушу и внука Владимира. И теперь бабушка Ольга, окруженная тремя внуками, отдыхала от тревог и волнений. Святослав вскоре же увез Малушу в Вышгород, и там они залечивали раны четырехлетней разлуки. Они были счастливы и пребывали в любовном забвении. И ничто не предвещало в их жизни ни ненастья, ни гроз. В тишине и покое незаметно пролетел год.

Но мир и покой скоро нарушились. И виною тому были не великие князья, радетели державы, а народы и государи соседственные, кои постоянно протягивали к Руси свои руки, то за помощью, то ухватить что‑либо из ее несметных богатств.

На сей раз все было несколько иначе. Император Византии Никифор Фока обиделся на болгарского царя Пет ра за то, что тот вольно пропускал через свою державу угорских воинов, кои ходили грабить народы в пределах Византии, да обиду свою выместить на болгарах не смог и попросил помощи у великого князя Святослава. «Мы твою матушку крестили, даров ей много дали. Она же обещала вечно дружить с нами, помогать нам во всех бедах».

Эту просьбу императора Византии привез в Киев посол Калокир. Святослав прочитал послание и выразил недоумение. Византийцы и сами умели воевать и совсем недавно грозились покорить Болгарию, а с нею и Угорское княжество. Что же случилось? И пришел Святослав к мысли о том, что греки стали ленивы от сытой жизни и потому сочли незазорным поклониться Руси.

Молодой великий князь Святослав — всего‑то двадцать пять лет — не отличался простотой и был рачительным хозяином. За свою помощь он потребовал от Никифора Фоки сто пудов золота. Фока поторговался и дал девяносто пудов. Святослав согласился. Он собрал шестьдесят тысяч воинов и ушел в ладьях на Дунай. Болгары приготовились отразить нападение русичей. Но воины Святослава пристали в ладьях к берегу, прикрылись щитами и ринулись, словно лавина, на противника. Болгары не устояли и побежали. Дружина Святослава преследовала их, пока они не рассеялись, открывая путь к стольному граду.

Победоносный поход принес Святославу не только лавры доблестного полководца, которого сравнивали с Александром Македонским, но и вселил в великого князя Руси честолюбие и гордыню. Он уже задумал покорить все города и земли по великой реке, сделать своими подданными все народы Средней Европы. Одно он забыл, что, откусив чужого пирога чрезмерно, можно было и себя уязвить. Святослав забыл, что за его спиной остались враги, кои только и ждали, чтобы ворваться в пределы державы русичей, оставшейся беззащитной, и пограбить ее, угнать в рабство отроков и отроковиц.

Воевода Стемид, все еще пребывая под властью любви к Ильдеко, жил тем, чтобы выполнить ее волю. Целый год он ждал удобного случая. И сей случай пришел. Узнав, что Святослав и его дружина ушли на Дунай и там надолго увязли, Стемид помчал в Молдавию, где в эту пору стояла орда печенегов князя Кури. Он вез хорошие вести для печенежского вождя: Киев почти беззащитен, ежели не считать трехсот воинов личной дружины княгини Ольги. «По дарю я князю Куре стольный град русичей. Он же уговорит князя Такшоню отдать мне в жены Ильдеко», — размышлял в пути Стемид. И кричал:

— Ильдеко, мы скоро встретимся!

Орда князя Кури в пору ранней весны держала становище близ самого Черного моря, в степях. Стемид шел к Куре один. Много дней и ночей провел отважный варяг в седле, едва не стал жертвой стаи голодных волков, когда шел через дикие леса Приднестровья. Он пришел на земли князя Аспаруха, который основал государство Болгарское, и нашел, наконец, в вольной степи становище князя.

Дозор печенегов заметил одинокого всадника. К нему примчали двадцать воинов, окружили его и погнали в стан. Стемид кой‑как объяснил печенегам, что ему нужен князь Куря. И его пригнали к большому шатру. Князь Куря сидел на подушках у очага в окружении своих жен. Ему доложили, что в стан привели варяга и тот просит встречи с князем. Куря сделал знак рукой, и жены в мгновение ока скрылись за коврами, разделяющими шатер. Каган печенегов был молод, силен, бронзовое лицо спокойно, черные холодные глаза смотрели на Стемида сурово. Вздернутый крепкий нос, широкие скулы и твердый подбородок — все говорило о крутом нраве Кури. Его знали все народы Северного Причерноморья. Он дружил со многими государями. Лишь с великими князьями Руси враждовал, потому как впитал в себя ненависть деда и отца, которых киевские князья Дир и Аскольд, Олег и Игорь многажды крепко бивали. Куря мечтал покорить Киев и разрушить его. И когда Стемид открылся перед князем, тот радостно улыбнулся, усадил воеводу рядом с собой и назвал кунаком.

— И помни, кунак, даю тебе слово: как только зацветет степь, княгиня Ильдеко будет твоя.

Вняв совету Стемида идти на Киев не мешкая, Куря позвал своих военачальников и повелел им до утра свернуть шатры и поднять орду в поход. Повеление князя было исполнено точно: лишь только рассвело, несколько десятков тысяч всадников взяли путь на Киев.

В стольном граде Руси в эти весенние дни горожане готовились к праздникам. Язычники собирались славить Ладо, бога любви и веселья. Христиане степенно шли к светлому Христову Воскресенью — Пасхе, кою празднова ли в том году в середине апреля. По этому поводу приехал из Берестова протоиерей отец Григорий. В тот же день его позвала к себе княгиня Ольга. Встретились ласково. Григорий благословил Ольгу и поцеловал в лоб. Она же к его руке приложилась — все‑таки духовный отец. И пожурила:

— Всю зиму ждала тебя, думала уже гонцов послать.

— И я скучал по тебе, матушка. Потому завтра же в твою честь отслужу молебен. А там и новое торжество подоспеет — Благовещение Пресвятой Богородицы.

— А на Пасху будет крестный ход? — спросила княгиня.

— Все в руках Божиих, матушка. Об идолопоклонниках нельзя забывать. Лютуют они зело над христианами в часы крестного хода.

— Ноне не посмеют, как воинов пришлю к церквам.

— Порадей, матушка, за детей своих. С чего, не знаю, но язычники снова жаждают крови христиан. Сказывают, что в Чернигове уже загубили душу христианскую — молодую девушку на жертвенный огонь бросили.

— Накажу посадника за недосмотр, — пообещала Ольга и продолжала: — Веру православную надобно нести в языческие семьи, дабы Иисуса Христа признали своим Богом. А как сие доступнее сделать? — размышляла княгиня. — Может, уставы написать, ежели помогут?

— И уставы нужны, и слово Божие нести людям следует. Да мало на Руси священнослужителей, — посетовал отец Григорий.

Мирная и тихая беседа княгини и протоиерея о христианской вере, о невежестве язычества затянулась в тот мартовский вечер на многие часы. Да была она последней на долгое время вперед, потому как за порогом уже стояла беда. Этой ночью к Киеву подходила печенежская орда. И всего лишь на какой‑то час успел опередить орду степной дозор великокняжеской дружины.