Он продолжал говорить, его слова вылетали откуда-то снизу, словно Хью откопал самого дьявола. Барабанная дробь в голове Торнли подхватила ритм речи — убыстрилась и стала громче. Хью почувствовал себя так, словно опять оказался в дыму, по колено в крови; его матушка лежала на редуте в бальном платье, и какой-то мятежник прострелил ей живот кремневым ружьем; юная девушка бежала по траве навстречу его отцу, а тот стоял, выставив перед собой пистолет; тут же был мятежник, которого он ударил так сильно, что был вынужден придавить сапогом, дабы вынуть свой штык, только теперь у мятежника было лицо Хокшоу, и он смеялся над Хью, они все смеялись, провозглашая тосты за отца и его блудницу, смеялись, когда Торнли, спотыкаясь, ковылял по крови к юной девушке; Хью опять ощутил вспышку возле своего лица — удар горячего металла, сваливший его на землю, в кровь. Она текла по нему, попадая в рот и глаза, он барахтался, пытаясь освободиться, но скоро уже все было красным.

Удары замедлились. Он моргнул, осознавая, что стоит на коленях, что его руки на голове Шейпина — одна обхватывала затылок, другая закрывала ему нос и рот. Ладонь Шейпина, видимо сжимавшая его запястье, упала на пол. Хью отдернул руки, и на него уставились мертвые глаза Шейпина. Хью распрямил пальцы, осмотрел ладони — они тряслись. Барабанная дробь стихла. Рассудок его внезапно успокоился, освободился.

Поднявшись на ноги, он направился к двери. Тот факт, что Уикстид вздрогнул, когда Хью проходил мимо, — единственная причина, почему капитан его заметил. С минуту они глядели друг на друга — Хью смотрел невидящим взглядом, Уикстид таращился, открыв рот, — а затем капитан ушел, стук его сапог отдавался эхом, когда он, спотыкаясь, выходил на улицу.

Три недели спустя пришло письмо. Его отца сразил удар, а беременная мачеха просила помощи. Это письмо, видимо, было послано еще до того, как в замке получили его неуклюжие поздравления. Здоровье отца выдержало не больше трех месяцев брака. Новая матушка Хью изъяснялась вполне разумно, и ее рука казалась аристократической, несмотря на опасения, связанные с репутацией этой женщины. Он дважды прочитал письмо леди Торнли, прежде чем надеть парадную форму и обратиться к старшему офицеру с просьбой об увольнении. Если бы Хью был полностью в здравом рассудке, он заметил бы — вероятно, взгрустнув, — с какой готовностью была принята его просьба, и как быстро отыскалось для него место на следующем же корабле, отплывавшем в Плимут.

Вечером накануне отплытия, стоя в окутанном мглой лагере, Хью снова вспомнил об Александре. Мысль о том, что его брат, возможно, где-то далеко, свободен от лорда Торнли, его молодой жены, Шейпина и замка, заронила скромный покой в его душу, и некоторое время кошмары лишь шептались, а вовсе не вопили в его голове. Самая последняя беседа братьев была короткой и осталась незавершенной — когда Александр окончательно покидал дом, он лишь обнял Хью и шепнул ему несколько слов. После разговора с отцом его старший брат побелел как полотно и сказал: «Выбирайся отсюда, Хью. Держись подальше от этого человека». Хью пытался как мог, но его старания ни к чему не привели.

Уикстид нашел его днем, накануне отплытия — Хью чувствовал, что это когда-нибудь случится. Этот человек скользнул к нему, когда Хью смотрел, как в порту загружают корабль, который должен был увезти его домой.

— Капитан Торнли?

Хью развернулся к нему и моргнул. Окликнувший его человек казался неестественно спокойным; он держал перед собой молитвенно сложенные ладони.

— Уикстид.

— Я слышал, вы завтра уплываете. И с сожалением узнал, что ваш отец болен.

Хью не ответил.

— Так значит, вы можете стать лордом Торнли? Даже теперь? — Пусть руки Уикстида не двигались, глаза его по-прежнему сияли.

— У меня есть брат.

— Коего никто не способен отыскать, как я слышал, — заметил Уикстид, глядя на корабль. Хью не ответил. — Лорд Торнли — вот это титул! Вероятно, лорд Торнли может делать все, что ему угодно в этой жизни, вы так не думаете? Но ведь, возможно, и его сын всегда мог вытворять, что хотел. Или думал, что мог.

Хью стало не по себе, когда он вспомнил о последних минутах Шейпина. Он старался не задаваться вопросом, что именно мог видеть Уикстид. Молчание Хью, похоже, воодушевило его собеседника на новую речь.

— Однако, видите ли, капитан, чтобы вести себя, как нам угодно, необходимы друзья. Чтобы они хранили наши секреты. Чтобы оберегали честь семьи. Чтобы поддерживали наше влияние.

Хью сунул руку в карман и достал вексель, который держал там в сложенном виде с тех самых пор, когда командир согласился дать ему увольнительную. Он откашлялся и выпрямился.

— Я не совсем понимаю вас, Уикстид. Но у меня для вас кое-что есть. В знак признательности за ваши заслуги перед полком.

Он вложил вексель в руки Уикстида. Тот развернул его и вытаращил глаза. Хью ожидал благодарностей, а затем с удивлением заметил, что Уикстида начало трясти. На его щеках проступили яркие пятна.

— Пять фунтов! Много ли любви можно купить на них в наши дни, капитан? — Хью был настолько потрясен, что даже отступил на шаг. Придвинувшись к нему, Уикстид зашипел прямо в лицо Хью: — Неужели, по-вашему, моя преданность стоит лишь пять фунтов? Это при том, что я знаю? Я знаю о девушке, о том, что ваш отец — убийца, и о том, что вы ничем от него не отличаетесь. Пять фунтов!

Он смял вексель в руке и бросил на землю между ними. В уголках его губ скопилась слюна.

— Я вовсе не дурак! Я умею писать. Я уже писал. И могу написать снова. Я могу рассказать обо всем, что мне известно, и кто из светского общества осмелится тогда заговорить с вами? Истории вашей семьи будет достаточно, чтобы где-нибудь в мире началась революция. Станут ли друзья ваших жертв кормить вас, прислуживать вам?

Последний вопрос он прокричал прямо в лицо Хью, и в глазах капитана физиономия Уикстида внезапно превратилась в полотно, на коем некий демон снова и снова малевал лица тех, кого Торнли когда-либо обижал, — убитых им людей, обиженных на него женщин, обитателей и детей из его имения, а также Хокшоу, Шейпина, сына Картрайта… Хью отшатнулся, разинув рот.

— Погоди у меня, Торнли! Я приду за тобой. Я вырву твое сердце и сожру его прямо при тебе, а потом заставлю поблагодарить меня за это.

Развернувшись на каблуках, Уикстид пошел прочь. Хью наклонился, поднял смятый вексель, расправил его дрожащими пальцами, а затем, свернув, снова положил в карман.

Часть шестая

VI. 1

Среда, 7 июня 1780 года,

улица Саттон неподалеку

от площади Сохо, Лондон

Грейвс снова ворвался в дом с улицы.

— Нельзя достать ни экипажа, ни фаэтона. — Он увидел Клоуда, который, стоя на коленях, застегивал плащ на шее Джонатана.

Молодой человек поднял глаза.

— Далеко ли это? — осведомился он.

Грейвс провел рукой по волосам.

— Вероятно, три-четыре мили. Зависит от того, как идти, — по улицам или по полям.

Мисс Чейз закрепляла узел у себя на плече и, в очередной раз затягивая его, проговорила:

— По улицам. Нас могут увидеть, но лучше, если мы сможем спрятаться. Ты готова, Сьюзан?

Девочка была бледна, но все же держалась на ногах. Она кивнула.

Мисс Чейз взяла ее за плечи.

— Что бы ни случилось, ни в коем случае не выпускай мою руку, поняла?

Девочка снова кивнула.

Дотронувшись до рукава Клоуда, Грейвс увлек его в сторону.

— Вы вооружены?

Молодой человек покачал головой.

— У меня есть лишь перочинный нож.

— Идите на кухню и возьмите несколько хороших ножей. Слуги запрут дом, когда мы уйдем, и найдут приют у соседей. — Грейвс положил руку на плечо стряпчего и крепко сжал его. — Идите же, мы и без того слишком долго собирались.