Краудер глянул на нее через плечо.

— Вы приверженка Шекспира, госпожа Уэстерман?

— Я полагаю его величайшим из наших поэтов. А вы разве нет?

— Я знаю, что последнее время стало модно отзываться о нем подобным образом. Лично я предпочитаю Поупа.

— Кажется, это вам идет.

Анатом не обратил внимания на слова Харриет — он вгляделся в глыбы льда, потрескивавшие под своими соломенными одеялами.

— Тем не менее должен признать, что ваша цитата уместна. Как госпожа Брэй оказалась здесь? Я думал, ее должны были забрать в замок.

— Должны были, — согласилась Харриет, — однако Майклс сказал, что после дознания он предложил коронеру это место, а сторона Торнли, похоже, с радостью освободилась от лишней заботы. Разумеется, в то время Хью уже арестовали, и, я полагаю, коронер готов был согласиться на любое предложение.

Харриет разглядывала тонкий профиль Краудера, его выпуклости и впалости, обрисованные тенями и танцующим пламенем свечи. Она видела, что его мысли уже далеко. Анатом обернулся к ней.

— Если бы я стал на вас нападать, как бы вы защищались?

— Я владею техникой, коей научил меня мой супруг; с ее помощью при необходимости я могу положить почти любого мужчину. Но, полагаю, вы просите меня вообразить, как защищалась сиделка Брэй.

— Именно.

— Прекрасно. Если я правильно помню, кожа застряла под ногтями ее правой руки. — Она повернулась к анатому. — Допустим, что вы держите меня, ухватив за запястья, и мое лицо обращено к вам. Мне удается высвободить правую руку, и я с силой вонзаю пальцы в ваше предплечье, надеясь высвободить и левую. Могу вообразить, что моя рука выглядела бы так. — Правой кистью она изобразила лапу дикого зверя. — Почти наверняка я смогу угодить вам по левому предплечью… Разумеется, это лишь один из возможных вариантов. — Харриет пожала плечами.

— Но, как мне кажется, наиболее вероятный, — согласился Краудер. — Мы не видели ни одного человека с царапинами на лице. Если ее руки были свободны и она могла царапать, весьма сомнительно, что она стала бы царапать напавшего по обнаженной спине, вместо того чтобы просто сбежать. У нее под ногтями нет ткани, и очень маловероятно, что ей пришлось разорвать чьи-то штаны, дабы добраться до кожи, если ее уложили на пол.

Нахмурившись, Харриет ответила:

— Мы предполагаем, что удар, сваливший ее на пол, был также достаточно сильным, чтобы привести ее в послушное состояние. А уж затем ей связали руки.

Краудер передал Харриет свечу и достал из кармана маленькую шкатулочку розового дерева. Он открыл ее, плюнул внутрь, а затем, поглядев на Харриет и заметив ее удивление, кончиком пальца размешал получившуюся кашицу. Краудер немного наклонил шкатулочку, чтобы показать ее содержимое.

— Это вклад в науку из детской юных Майклсов. Плитка акварельной краски. Теперь мы немного порисуем пальцами.

Харриет кивнула — она была рада, что из всех доступных цветов анатом выбрал черный, а не алый.

Они приблизились к телу. Местами на коже сиделки начали проступать фиолетовые пятна. Харриет старалась держать свечу ровнее. Когда Краудер приподнял правую руку покойницы, от ее тела пахнуло зловонием уже начавшегося гниения, однако пламя свечи не шелохнулось. Анатом опустил в краску холодные восковые пальцы усопшей, а затем, отставив коробочку розового дерева, достал из кармана кусок почтовой бумаги. Харриет заметила на ней небольшое изображение — танцующего медведя возле крупной, слегка смазанной диадемы. Анатом поместил ее на груди сиделки. Затем, обхватив запястье одной руки и поддерживая кисть так, чтобы пальцы образовали такую же хищную лапу, какую изобразила Харриет, он провел ею по всей длине бумажного листа. Под шуршание погребальной одежды она оставила четыре отметины, вялые дорожки, ведущие к нижней части листа. Харриет вздрогнула. Краудер полюбовался своей работой и кивнул, затем, плюнув на платок, начал стирать краску с мертвых пальцев.

— Полагаю, — заметил он, склонившись над своей работой, — что этот лист бумаги может усложнить задачу тому, кто решит объявить, будто царапины на его предплечье нанесены каким-либо животным. — Умолкнув, он поглядел на Харриет. — Впрочем, вероятно, мне нужно приготовить еще несколько образцов для сравнения.

В трепещущем свете свечи Харриет наблюдала за Краудером, обхватившим руки покойницы; тон анатома казался весьма легкомысленным.

— Мы потратили достаточно времени на то, что, вероятно, необходимо, — проговорила она. — Давайте скажем Майклсу, что Толлер может вернуться к своим обязанностям караульного, и узнаем, удалось ли ему вызвать Пейшнс из замка.

Краудер вернул руку сиделки Брэй на место, разместив ее вдоль стола, и сложил свой лист бумаги, предварительно подув на него.

— Что вы думаете о словах Майклса? — спросила Харриет. — Относительно того, что он выкупит замок еще до того, как его владелец поймет, в чем дело?

Поправив свой кафтан Краудер, ответил:

— Земли, когда-то принадлежавшие мне, возделывает бывший кладовщик, сколотивший состояние в Лондоне. За двадцать лет этот человек накопил такое богатство, какое моя семья наживала столетиями.

Харриет медленно кивнула.

— Как вы думаете, здесь будет революция?

Краудер улыбнулся.

— Сомневаюсь. Нос англичанина по-прежнему чует зловоние гражданской войны. Разумеется, был и сорок пятый год.[33] — Он вспомнил панику, разразившуюся в Лондоне во времена его детства, когда принц Чарли свалился на страну, словно комета, а за этим воспоследовали убийства и расправы. — Нет, я лишь дразнил Майклса, используя слово «революция», однако мы живем во времена, когда человек способен — более того, должен — возвыситься при помощи собственных талантов. Это только к лучшему, я полагаю.

Анатом открыл дверь для дамы и, пока она стояла, ослепленная внезапной яркостью дня, задул свечу.

Грейвс настороженно подошел к двери на улицу. Ему передали лишь, что его желает видеть некий джентльмен по секретному делу и что он предпочел подождать его снаружи, а потому молодой человек ожидал увидеть гневливую ухмылку осмелевшего алчного Моллоя. Он был премного удивлен, выйдя на улицу и увидев мужчину своего возраста или, быть может, чуть постарше. У незнакомца были гладкая кожа, голубые глаза, и, несмотря на изнуренный вид, решил Грейвс, он выглядел куда более здоровым, чем это позволительно жителю Лондона. О срочности его дела говорили лишь разрастающаяся пежина щетины на подбородке и взгляд, бегающий взад-вперед по улице.

— Вы господин Грейвс, сэр?

Молодой человек кивнул.

— Я Дэниел Клоуд, стряпчий из Суссекса. — Грейвс старался смотреть на молодого человека спокойным взглядом, понимая, что за его реакцией внимательно наблюдают. — Я живу неподалеку от замка Торнли.

Эта фраза сделала свое дело. Выражение лица Грейвса изменилось; видно было, что он старается скрыть изумление. Грейвс бросил взгляд через плечо, дабы посмотреть, закрыта ли дверь в дом Чейзов, и слегка расслабился, увидев, что она затворена. Молодой стряпчий заметил все это и почувствовал облегчение.

— Есть ли здесь место, где мы могли бы спокойно побеседовать? — спросил у него Клоуд. — Мне ведь верно сказали, не правда ли, что вы назначены опекуном над двумя детьми господина Александра Адамса? Вероятно, я просто ожидал увидеть человека постарше.

Грейвс выпрямился. Вряд ли можно было вообразить себе большую противоположность тому желтолицему чудовищу, которое убило его друга, чем человек, стоявший перед ним; однако, если дьяволу не удается покорить нас огнем и заразой, он способен принимать более привлекательные формы. Грейвс пытался решить, насколько он может довериться этому человеку.