По лицу Стася скользнула тень. Он нахмурился, сердито свел брови.

— Значит, ты из партизанской семейки.

— А чем тебе это не нравится? Партизаны с оружием в руках боролись за счастье Отчизны, защищали ее от лихого ворога.

— В союзе с москалями…

— Сказала уже: не хочу на эти темы с тобой спорить. Все равно не поймем мы друг друга. И есть для меня только один выход — уехать из Зеленого Гая, раз натворила столько глупостей.

— Никуда ты не уедешь, — отрубил Стась. — Ты нам здесь нужна.

— Кому это «нам»? — учительница вскинула брови.

— Тем, кто не щадит ни сил, ни жизни в борьбе за великие идеи!

Главарь банды настроился на торжественный лад, заговорил о борьбе за самостийную державу, «свободную от коммунистов и москалей». Он умело подтасовывал факты, искажал события, в его рассказе бандеровцы выглядели чуть ли не великомучениками за народ — непонятно только, почему их именами детей на селах пугают. Мелькали обильно слова «любимая», «единственная», «прекрасная» в сочетании со словом «Украина», и опять-таки было непонятно, как можно истязать и грабить ту, которую называешь «единственной» и «прекрасной». Особенно часто мелькало слово «самостийность» — его Стась повторял как заклинание.

Проводник говорил долго. Он пустился в исторический экскурс, изложил воззрения видных националистических идеологов, помянул и «славных лыцарей», которые оружием утверждают их идеи на украинской земле.

— Ничего я действительно не понимаю, — тоскливо, очень безнадежно махнула рукой Мария. — Вот ты говоришь: герои… А люди твоих хлопцев бандитами называют — они хаты жгут, детей и тех не жалеют…

— Террор нас никогда не пугал, — опять принялся объяснять бандеровец. — Больше того, сейчас это единственное реальное для нас средство борьбы. Пусть горят села, пусть дым затягивает небо — история нас простит.

— Нет! Историю создает народ, а народ никогда не прощает причиненного ему зла.

— Браво, учительница! — насмешливо захлопал в ладоши Стась. — Оказывается, ты тоже умеешь дискутировать!..

— Говорю, что думаю.

— Заметил уже. Потому и прощаю злые слова в наш адрес. Не от ненависти они, а от непонимания целей нашей борьбы. Верю, что ты будешь с нами! — торжественно провозгласил он.

— Нет, Стась, — твердо ответила Мария. — Единственная моя мечта — жить спокойно, учить детей доброму и разумному.

Стась насупился, замолчал, нервно барабаня пальцами по столу. Ему-то казалось, что привел убедительные аргументы, доходчиво и популярно изложил основы бандеровской веры. И вот никаких результатов: то ли не верит ему эта учительница, то ли запугана и потому стремится держаться подальше от таких, как он. Твердит как заводная: «моя хата с краю». Наверное, считает, что для нее лучший выход — сидеть тихо и мирно, ни во что не вмешиваться. Только ничего не выйдет у нее с таким нейтралитетом. Не стал бы он, Стась, тратить на эту дивчину столько времени, если бы не важные для того причины.

Самый веский аргумент, размышлял Стафийчук, — это пуля. Жаль только, нельзя им воспользоваться в данном случае, учительница очень нужна ему, Стасю, для осуществления некоторых будущих планов. Она и сама еще не понимает, как крепко привязала себя к сотне и тем, что об облаве предупредила, и тем, что в трудную минуту проводника у себя укрыла.

Ничего, Стафийчук подберет к ней ключи. И не таких обламывали. Какое ему в конце концов дело, с верой ли в идею самостийности будет выполнять его приказы или нет? Важно, чтоб со страхом, с постоянной мыслью о мучительной смерти, если изменит, выдаст.

В окно трижды постучали: два раза подряд и после паузы еще раз.

— Мне пора, — поднялся проводник. Он щелкнул предохранителем автомата, вскинул его на плечо. Уже с порога сказал: — Мы еще встретимся, наш разговор не окончен. А пока хорошенько подумай над тем, что я тебе говорил. Предупреждаю: у тебя только два пути — или с нами, или против нас. И хотя ты спасла мне жизнь — забуду про это, если только вздумаешь снюхаться с нашими врагами.

— Снюхаться? — переспросила Мария. — Ну и лексикон у тебя, Стась, давно таких словечек не слышала… Значит, решил со мной не церемониться? Тогда зачем было так долго топтаться вокруг да около? Впрочем, — учительница говорила тоскливо и покорно, — получаю то, что заслужила, — за страх всегда платят дорогой ценой…

Провожая Стася до двери, она думала о том, что проводник один никуда не ходит, даже к ней наведался с телохранителями, и, пока рассуждал о соборной, самостийной державе, автоматы бандитов стерегли каждую тропинку к ее дому.

«Назовем тебя Зоряной…»

Стафийчук снова и снова посылал связников, и Мария чувствовала, что даже днем и она и дом ее находятся под неусыпным наблюдением. Потом Стафийчук снова лично пожаловал к Марии. На этот раз его сопровождал высокий хлопец с багровым рубцом на левой щеке. Пока Стась разговаривал с учительницей, он Неподвижно сидел на лаве, положив на колени автомат.

— Надумала? — уже с порога спросил проводник. Он торопился и не хотел терять время на пустые разговоры.

— Не для меня это, Стась. Я учительница, и единственное, о чем прошу, не впутывайте меня в свои дела. Темные они у вас, как лес, в котором прячетесь от людских глаз.

— Ого, вон ты как заговорила! — глаза бандитского главаря злобно блеснули. Он оглянулся на телохранителя, и тот, сняв с колен автомат, равнодушно откликнулся:

— Стрелять не будем — шуму много. Я удавку на всякий случай прихватил, будто знал, что понадобится…

Удавка — бандитское изобретение. Человек, на которого она набрасывалась, прощался с жизнью мучительно и безмолвно. Мария вздрогнула, попятилась к стене. Бандеровцы пристально следили за каждым ее движением. Стафийчук уловил во взгляде загнанность, безысходность и удовлетворенно усмехнулся. Так лучше. Похорохорилась, а на поверку оказалась, как все: когда заставляют поцеловаться со смертью, готова на колени стать.

Но Мария переборола себя. Она вдруг выпрямилась, и во всей ее хрупкой фигурке появилась такая решительность, что бандеровцы изумленно переглянулись. Учительница презрительно бросила:

— Думаешь, испугалась? Я тебе не Горпина с хутора глухого, которой ты пистоль под нос сунешь, и она уже пятки лизать будет.

Бесстрашно подошла к тому, что сидел на лаве.

— Ну, набрасывай свою удавку…

Телохранитель вопросительно посмотрел на проводника. Тот незаметно для Марии жестом приказал: пока не трогай, повремени. Спросил:

— Что заставило тебя протянуть мне руку помощи? — Несмотря на высокопарный тон, вопрос звучал издевательски.

— Сама не знаю. Сперва перепугалась, а когда пришла в себя, уже поздно было что-нибудь делать — все равно подумали бы, что тебя прячу. Но сейчас я бы тебя спасать не стала, нет! — Мария в ярости топнула ногой.

— А второй раз, когда сообщила про облаву?

— Ну что ты все выпытываешь? Думаешь, дурочка? А если бы тебя поймали и выпытали про ту ночь? Где бы я сейчас была?

— Ага, понимаешь, связаны мы с тобой одной веревочкой. Советы тебе не простят то, что сделала. По их понятиям, ты уже стала нашей пособницей. У нас же, — опять перешел Стась на возвышенный тон, — национальной героиней станешь. Центральный провод там, за кордоном, про тебя узнает. Наши поэты вирши о тебе будут писать… Видно, прошлый раз ты меня не поняла, потому еще раз повторю.

Странный это был разговор. Глухой ночью, за зашторенными, чтобы и полоска света не пробилась, окнами, жестокими угрозами и сладкими посулами вербовали бандеровцы в банду молодую учительницу. И наконец, бандит выложил свой последний, жестокий аргумент.

— Тебя мы не убьем, — он пренебрежительно махнул рукой: мол, на кой ляд нам твоя смерть? — Но ты такой жизни тоже не порадуешься. Детей, говоришь, любишь? Как цуценят перестреляем твоих учеников в случае чего. Они будут отвечать за твою верность нам или твое предательство…