За два дня до суда Сидония передала подарок супруге принца Иоганна Фридриха и обманула Магдалину, уверив ее, что мать ее заставила спрятать эту вещь.

— Я не могла — сказала Сидония, — более скрывать такой лжи, меня мучила совесть, и я решилась вымолить верностью прощение за то, что сделалась соучастницей в преступном деле, которое, кроме того, касается религии.

Она закончила эту хитрую шутку со слезами и бросилась на колени перед принцессой. Таким образом, фрейлина Барнима приобрела защиту в лице принцев и их жен. Принцы ничего лучшего и не желали. Партия враждебная обер-гофмейстерше, поспешно собралась у герцогини для обсуждения. Показания Сидонии против матери были занесены в протокол.

С драгоценностью в руках старая герцогиня и ее племянники выпросили тайную аудиенцию у Барнима, и здесь был положен скорый конец этому позорному делу. Старый герцог остолбенел от ужаса, увидав золото и услышав показания Сидонии. Принцы уличили его в несправедливости и предложили ему на выбор два решения: одно — обер-гофмейстершу государственным приказом заключить на всю жизнь в монастырь и через пять лет передать им в управление всю Померанию, за что уважение к нему и справедливость будут восстановлены перед подданными, а другое — предоставить суду разобрать перед всем светом это дело, где золото послужит доказательством обвинения, а Сидония должна будет показывать против своей матери!

С тяжелым сердцем герцог решился лучше потерять управление и возлюбленную, чем быть опозоренным на всю жизнь. Был призван Эйкштедт, он составил формальное отречение герцога от правления и таким образом наконец кончилась долгая вражда между правителями. В тот же день Маргарита Борк под конвоем была отправлена в Маринский монастырь, убежище протестантских благородных дам. При этом настоятельнице было отдано строгое приказание, чтобы Маргарита никогда более не переступила через порог монастыря. Блестящая жизнь Маргариты была окончена, а вместе с ней и интрига. Тотчас же известили капитана Борка об участи его супруги и о невиновности его сестры Иоанны. Монахи же без всякого суда были выгнаны за границу, в Ольденбург, откуда они отправились в Нидерланды.

Когда суд собрался, Эйкштедт объявил ему, что преступления монахов были доказаны. Они злоупотребляли добротой и терпением герцога и милосердием своей патронши. Поэтому Барним, во избежание дальнейшего скандала, навсегда выгнал их и поручил собранию укрепить протестантскую веру в Колбетце. Если господа теологи и были лишены удовольствия судить монахов, зато они получили власть для введения протестантского вероисповедания в Померании. Они взялись за дело вполне основательно. В Колбетц были назначены, к вдове Веделя, три строгих проповедника, которые, по приказанию собрания, заколотили золотую женщину крепкими решетками, так что никто не мог видеть этого долгого искушения колбетцких жителей.

Позорное дело кончилось. Оба монаха, давшие показания, сложили орденскую одежду и поклялись никого не обращать в католичество. Им было позволено возвратиться к вдове Веделя, которая хотела о них заботиться.

К величайшему тайному удовольствию старого Барнима Сидония была сделана первой почетной дамой супруги Иоганна Фридриха. Подобный поступок коварной девушки стал причиной ее дальнейших преступлений и ускорил ее ужасный конец.

Капитан фон Борк, навсегда простившись с Маргаритой в 1555 году, составил завещание, где он после такого позора отказывался от Сидонии как незаконнорожденной. После измены дочери Маргарита была удалена от придворного блеска в уединенный благочестивый монастырь, ее сильному желанию жить в роскоши был положен конец. За это всю ненависть она обратила на дитя своего позора, отняла у него всякую надежду на богатое наследство, которое она оставила по завещанию сыну Георгу. Это завещание из монастыря послала она капитану, своему супругу, и в глубоком раскаянии просила у него прощения. Самым нежным и покорным образом просила она мужа выхлопотать ей свободу, чтобы она могла спокойно пожить с ним и своим сыном.

Эти завещания родителей оставили Сидонию совершенно бедной, она потеряла самостоятельное положение в жизни и окончательно была лишена благосклонности двора и правителей.

Между тем ярость седого герцога обрушилась на невинных: Эйкштедт с сыновьями были уволены с герцогской службы. Канцлер уже давно хотел оставить службу, но его еще удержало колбетцкое дело. Теперь же герцог был зол на него и лишил места вместо благодарности за его искусное ведение дела. Это обстоятельство очень огорчило детей Эйкштедта, и вследствие этих неприятностей Анна принуждена была думать еще с большим отвращением о Леопольде.

Наш герой также был огорчен всем этим, ибо видел, что его мать чувствовала на себе следы коварства обер-гофмейстерши. Герцог так далеко зашел в обвинениях вдовы Веделя, что должен был дать ей публичное удовлетворение. Но этого не было, в Штеттине все подобные дела скоро оканчивались, и никому не разрешалось о них судачить. Но Иоанна не обратила на это никакого внимания, ей было очень грустно видеть позор Эйкштедта, потерпевшего за ее дело. Присутствие Леопольда не могло изменить этого дела, могло даже ухудшить.

Несмотря на сильную любовь к матери, Леопольд вовсе не хотел возвратиться в Кремцов. Одной из причин его нежелания был старший брат Буссо. Из различных писем матери, пастора и Юмница Леопольд знал, как отвратительно поступила Сидония со своей матерью и что Буссо все-таки продолжает любить эту проклятую девку. Леопольду казалось, что когда он будет в Кремцове, то ему не удастся избежать неприятных разговоров с Буссо о его слепой любви, а с канцлером — о его несчастьи. Многое невысказанным оставалось между матерью и Буссо, а с приездом Леопольда это привело бы к неприятностям. Кроме того, наш герой страстно желал увидеть свет и его чудеса. Ему не хотелось возвращаться к прежним ссорам, бесцельным желаниям и пустой надежде. Но ему теперь казалось, что нет на свете лучше людей, чем его мать.

Был полдень, когда граф с юношей въезжали в Эльстерские ворота Виттенберга. Мансфельд уже вперед отправил своего конюшего предупредить о приезде своих друзей. Графом овладели неприятные чувства, когда он снова увидел это старое и мрачное здание, где он часто сиживал с Лютером, его женой Катериной, Лукой Кранахом и Меланхтоном. Часто оживленно беседовали они тут о немецкой свободе совести, о выступлении немецкого народа против римского притеснения. С не меньшим уважением смотрел Леопольд и на места, где жил и учил великий реформатор, рассеявший мрак католичества. Их видели сверху из окон, и когда они сошли с коней и через каменные ворота вступили в мрачные со сводами сени, к ним вышел господин в темном бархатном плаще с воротником из куницы. Белая голова его торжественно покоилась на воротнике, а цепь на его груди, черные чулки и бархатные башмаки указывали на то, что он занимает важное положение в магистрате известного университетского города.

— Да благословит вас Бог, господин граф! — воскликнул встретивший, протягивая графу руку. — Я желал бы, чтобы ваши известия были радостны в этом счастливом месте. Мы получили от вас очень мало хороших известий, а здесь также мало хорошего. Господин Ланге уезжает в Нидерланды. Вчера прибыл из Вены императорский посол, и никто не знает его полномочий.

— Наверное, в них нет ничего хорошего, господин Коппе. Может быть, император думает, как бы посеять раздор среди нас, протестантов!

Они поднимались наверх, и советник обратился к графу, указывая на Леопольда:

— А этот молодец тоже с нами?

— Я думаю. Этот юноша — фон Ведель, мой паж. Он был со мною при всех дворах и видел все наши дела, на него можно положиться. Леопольд, это господин бургомистр Леонард Коппе из Торгау, друг Лютера, разрушивший францисканский монастырь. Он был первый боец и освободитель госпожи Катерины, супруги Лютера и десяти других монахинь из тяжелой неволи.

Леопольд поклонился и последовал за ними. Они вошли в довольно высокую комнату, с двумя глубокими окнами. Потолок комнаты составляли резные балки. Деревянные стены были покрыты серой краской с разбросанными пестрыми цветками. В некоторых местах стены были украшены черными арабесками. Это была комната покойного Лютера, свидетельница духовной работы великого человека. При входе перед конторкой часто сиживал Лютер со своей супругой.