— Что ты думаешь делать с раненым монахом и иноземцем?

— Так как мой сын ранил его, то я буду заботиться о нем. Потом, если он захочет, может остаться жить в Кремцове. Иноземец же свободен: он может идти или остаться. Пленных же я допрошу и отправлю к герцогу, чтобы он поступил с ними по закону.

Солнце уже закатилось, когда они прибыли в Кремцов. Юмниц с Ловицем отправились в тот же вечер в Штатгарт, чтобы донести о случившемся в Колбетце и позвать капитана и Буссо. На другой день приехали ожидаемые. Начался допрос монахов. Раненый и иностранный монах добровольно рассказали все о монастырской жизни. Других же пришлось попугать, и перед их глазами явились застеночный хомут и испанские сапоги. Когда они увидали, что ничего не остается, как рассказать все, то они начали сваливать всю вину на приора и на старых монахов. Они рассказали, как их собратья старались совратить колбетцких женщин и многое другое. Вследствие этих сведений понадобились показания некоторых людей из Колбетца. Они были вызваны, и список преступлений монахов еще более увеличился. Это было очень приятно для Иоанны, но главным образом для капитана. Пленные после допроса с протоколом обвинений были отправлены в Штатгарт, а оттуда на герцогский суд в Штеттин. Кроме того, доктор Матфей Више донес протестантскому правлению о всех преступлениях монахов и о том, что обер-гофмейстерша Борк достала им герцогское позволение призывать новых собратьев. Это позволение было приложено к донесению.

После допросов и различных приготовлений наступил самый день отъезда. Вид Леопольда совершенно переменился. Вместо узких кожаных панталон и простых сапог на нем были широкие рыцарские шаровары и высокие сапоги, верхние края которых были обшиты кружевами. Стан его был покрыт длинным до колен бархатным сюртуком, который называли «немецким» сюртуком и носили при всех немецких дворах. Сбоку, на золотой перевязи висела шпага, которую носил покойный Курт, а на голове была бархатная шляпа с развевающимся султаном из золотисто-красных перьев. На плечах был наброшен серый плащ. Леопольд вид имел благородный и мог поддержать честь своего имени. Среди его вещей особенно замечательны были Библия Лютера и лютня. Для сопровождения Леопольду был дан слуга с навьюченной лошадью.

Леопольд перед отъездом был весьма спокойным, так как Буссо согласился заменить его в Кремцове, а дело Колбетца по всем данным должно было окончиться в пользу Иоанны. Сверх ожидания, прощание было очень сдержанным, рассудок Иоанны победил на это время ее чувства. Она хорошо рассудила, что оба несчастно любящие юноши вместе производили бы очень дурное впечатление на всех. Кроме того, мать сознавала, что ее любимый сын отправляется для учения в чужую страну.

Леопольд нашел уже Луку фон Бланкензее совершенно готовым, и на следующий день оба они прибыли в Кюстрин, крепость и резиденцию герцога Иоганна. Несмотря на безнадежную любовь, молодость со своим легкомыслием, любовью к жизни, желанием узнать свет очень легко переносит те страдания, которые пагубно действуют на нас в зрелом возрасте. Двор герцога Иоганна был собранием молодежи. Здесь не было ничего похожего на штеттинский двор, звенящие шпоры, развевающиеся султаны, гремящие кольчуги заменяли здесь штеттинские интриги и роскошь. Собственно говоря, Лука фон Бланкензее был не самый главный среди собравшихся гостей, а Леопольд совершенно затерялся среди массы людей. Впрочем, с одной стороны это было хорошо: никто не мог заметить его неповоротливости, и он имел возможность присмотреться к тем, которые были опытнее его и часто общались с высокими господами. В Фюрстензее они пробыли еще несколько дней, пока не собрались все приглашенные, потом в сопровождении ста рыцарей и огромного обоза отправились на брачное торжество. Герцог Иоганн, герольды с белым знаменем с бранденбургским красным орлом следовали впереди. Восемнадцатилетний юноша совершенно предался чувствам свободы и новой жизни, следуя с таким собранием северного дворянства на юг по волнующимся нивам и зеленым лугам. Он сильно желал вместо брачного торжества ехать на войну, где идет речь не о венцах, а о сокрушении стен и копий. После, когда он испытал на войне страшные страдания, объехал множество стран разных монархов, ему постоянно казалось, что нет ничего лучше старого Кремцова. Если бы кто-нибудь сказал это Леопольду теперь, то он счел бы его безумным. Природный ум юноши совершенно соответствовал всему окружавшему его и он не мог представить себе, что может быть лучше, чем объезжать свет, совершать рыцарские подвиги и изучать людей и их обычаи.

Путь их лежал по старой дороге через Берлин, Торгау и Лохайскую долину. Потом они вынуждены были переезжать широкую Эльбу, чтобы достичь старого города. Глазам их представился великолепный вид! На башне развевалось большое курфюрстское знамя с золотым щитом и мечом на пурпурном фоне Валы и ворота церкви и башни были украшены знаменами и флагами. Пушки палили в честь прибывших. Курфюрст Август сам с саксонским рыцарством выехал навстречу, чтобы торжественно ввести герцога Иоганна в Лейпциг Леопольд был совершенно ослеплен всем этим. Ему казалось, что во всем свете нельзя найти подобного блеска. Но он был не глупый мальчик, чтобы смотреть только на одну внешнюю сторону и не замечать ничего более важного. Его усердный пастор Матфей пересказал многое из жизни Мартина Лютера и Леопольд сильно желал видеть Иоганна Фридриха Филиппа Гессенского и самого могущественного Морица, но больше всех Лютера и Меланхтона. Особенно присутствие Эриста и Фолирада фон Мансфельда, друзей Лютера, произвело на Леопольда впечатление. Ему хотелось сблизиться с последним, рыцарское и умное лицо которого показывало, что он, действительно отличный предводитель для протестантов. Леопольд высказал все это Луке, но тот ничего не ответил.

Самый роскошный был прием жениха. Ведель, однако, не мог рассмотреть его, так как принца окружала большая толпа высоких монархов. Но вечером за большим столом он мог хорошо видеть всех. Сто благородных юношей из всех стран были избраны для прислуживания за столом, и Леопольд также получил назначение разливать монархам золотистое вино из серебряных кружек.

Знаменитый круг борцов за реформацию соединился вокруг брачной пары. Тут были графы: Гогштратен, Куйлебург и Горн, великий адмирал Нидерландов, ученый Губерт Ланге, друг Меланхтона и Оранского. Ряд блестящих имен Тюрингии, Саксонии, Лаузитца и Марки присоединился к первым. Некоторые из них сражались в Шмалкальденскую войну, другие приобрели славу в войнах с Францией и Италией, и даже в походе в Африку против барбаров. Но внимание Леопольда главным образом было сосредоточено на брачной паре, тем более, что прислуживание ей было возложено на него. Вильгельму Оранскому было около двадцати восьми лет, но бледное лицо его, высокий лоб, серьезность и спокойствие делали его гораздо старше. Черный бархатный сюртук и золотая цепь с сияющими камнями на его груди вполне соответствовали его величию. Этот человек был доверенным лицом и воспитанником Карла V и сопровождал его с детства во всех походах. Этот принц был бельмом на глазу Филиппа II, но в тоже время надеждой Нидерландов. Его будущая супруга, принцесса Анна, девятнадцати лет, казалась красивее всех дам, окружавших ее. На ней была темно-красная юбка, обшитая серебром, корсет из белого бархата был обшит драгоценными камнями, а белокурую голову покрывала графская корона. Они мало говорили между собой, Анна больше слушала. Принц же Вильгельм, кажется, на этот раз оставил свою обыкновенную молчаливость, он вел очень оживленный разговор с курфюрстом, своим тестем, своей матерью, урожденной графиней из дома Штолберг, и другими саксонскими и нидерландскими вельможами. Внимание Леопольда было приковано к политическим вопросам, главной теме оживленного разговора. Кроме того, юноша имел возможность познакомиться с планами принца, с которым ему пришлось встретиться позже при совершенно неожиданных обстоятельствах. Так как он стоял позади стула, то мог узнать также тайные мысли новобрачных, все свободное время они жали друг другу руки под столом. Сначала были провозглашены тосты за родителей невесты и матери жениха, потом был предложен тост и за молодую чету, причем граф Горн приветствовал ее краткой, но пламенной речью политического направления. После его речи встал чрезвычайный посланник Англии, лорд Филипп Сидней: