Были, правда, и другие мнения! Так, один хирург, заказавший в деревне масло, и молодой интендант, посватавшийся к дочери местного богача и не получивший пока ответа, считали, что можно задержаться еще денька на два, — никакого греха в этом не будет. Но поскольку возникли такие расхождения, то…
И только председатель комиссии предложил до отправки телеграммы еще раз посоветоваться с заместителем каймакама, как открылась дверь н вбежал запыхавшийся Эшреф с телеграммой в руках.
— К нам едет господин мутасарриф. Сегодня между полуднем и третьим намазом будет здесь.
XIX. СНОВА В СТАМБУЛЕ
Возбуждение умов в Стамбуле тем временем возрастало. К «Гласу истины» и «Голосу народа» присоединились и другие столичные газеты. Тяжело раненный при исполнени и служебных обязанностей каймакам Сарыпынара через день после землетрясения скончался, а спустя двадцать четыре часа — воскрес! (Самое пренеприятное, что ложное сообщение это дошло до Испарты, о нем узнала семья каймакама, и пришлось Халилю Хильми-эфенди разориться на две серебряных меджидие и телеграммой заверить жену и тестя, что он еще жив.)
Из Сарыпынара не поступало новых подробностей о землетрясении, о разрушениях, о количестве раненых и убитых, и газеты, вполне естественно, занялись свободным творчеством. Красочные иллюстрации, которые изображали городские кварталы, превращенные в камни и и прах, чередовались с не менее красочными описаниями криков и стонов раненых, которых выносили из-под развалин, или душераздирающих рыданий обезумевших от горя матерей, бегущих в горы с мертвыми младенцами на руках. Все это сеяло в народе ужас и порождало нелепые страхи.
В театре Тепебашы поэт Селим Шевкет читал свою поэму, исторгая у публики слезы, и перед стихами его в самом деле померкла слава «Помогите пострадавшим!». Успех был невиданный, так что поэт после первого исполнения опоздал на все виды транспорта, не сумел после полуночи найти экипаж, чтобы вернуться к себе в Кадыкей, и вынужден был снять номер в гостинице, напротив театра. И теперь каждый вечер, перед спектаклем (в театре шла пьеса Лорья-бея «Взятие Константинополя») Селим Шевкет выходил на сцену в визитке и лакированных туфлях, и публика обливалась слезами, внимая его стихам.
В театре завели особую книгу, в которую записывали добровольные пожертвования, и она пользовалась большим спросом. Но был и такой случай: на галерке появился предприимчивый служитель, который с тарелкой обходил публику, восклицая: «Помогите пострадавшим!» — и собирал щедрые даяния в пользу… собственного кармана. Однако его поймали на месте преступления и крепко побили.
В развернувшейся благотворительной кампании активное участие приняли, как и следовало ожидать, все газеты, причем каждая стремилась завоевать пальму первенства. Репортеры и другие сотрудники превратились в сборщиков пожертвований. Они обходили дома, магазины, лавки, присутственные места, и на первых страницах газет ежедневно стали печататься подробные сообщения о собранных суммах.
Все было бы ничего, если бы газеты пели единым хором, так сказать, в унисон. Эпидемия милосердия в конце концов завершила бы свой естественный круг и за одну-две недели сошла бы на нет. Однако из Сарыпынара перестала поступать та пища, которая могла хоть как-то накормить голодную прессу, и это осложнило и запутало дело до чрезвычайности. Газеты стали опровергать друг друга, уличать во лжи, обвинять в преувеличениях, которые якобы встречались в телеграммах и сообщениях корреспондентов с мест, — писались-то они, надо думать, в редакциях или кофейне «Месеррет». Некоторые газеты, опоздавшие сообщить о случившемся, сначала для очистки совести усомнились в размерах катастрофы, а потом попробовали даже отрицать самый факт землетрясения. Борьба между газетами с каждым днем становилась все ожесточеннее. Особенно старались «Глас истины» и «Голос народа», чья перепалка уже напоминала драку кошки с собакой.
Рыфату сильно нагорело от председателя городской управы и каймакама, по этой причине он два дня не отвечал на сыпавшиеся, словно из рога изобилия, телеграммы своей газеты и только на третий день сообщил, что «служба препятствует его журналистской деятельности» и потому он просит уволить его с поста корреспондента. А вот рябого Ресми ничем нельзя было пронять. В Сарыпынаре у него действовала целая сеть информаторов, состоявшая из близких друзей; от них он подучал ежедневно сообщения, которые затем разукрашивал умелой рукой и отсылал в «Голос народа». И поскольку недовольного начальства у него в санджаке не было и никто против его писаний не возражал, дела у Ресми шли отлично.
«Глас истины» понимал, что добытая им лакомая кость упущена. В бессильной злобе он пробовал огрызаться на «Голос народа», перехвативший у него добычу, но скоро утешился, найдя себе новую тему: «Реакционные силы Сарыпынара препятствуют журналистам посылать достоверные сведения. Кто они — эти ретрограды?» Из этой темы газета постаралась извлечь для себя максимум пользы.
Когда согласие в прессе нарушилось, вызвав среди жителей столицы опасное брожение умов, нашлись здравомыслящие люди, которые решили вмешаться. Они обратились к властям и посетовали на то, что до сих пор не опубликовано «официальное сообщение», — только оно могло рассеять сомнения и опровергнуть ложные слухи.
Это пожелание было немедленно доведено до сведения министра внутренних дел.
— Ах, мой дорогой, газетчики только и умеют, что врать!.. — возразил министр докладывавшему советнику. — Все это выдумки проходимцев… У меня столько забот! Неужели я еще должен считать, сколько в Сарыпынаре разрушено домов, сколько человек ранено? Да дайте сообщение, и дело с концом.
— Я тоже так думал… Только…
Министр улыбнулся.
— Только что мы сообщим? Вы это хотели спросить? Надо тотчас же послать шифровку губернатору — что он там, заснул, что ли? А пока от него поступит ответ, займитесь этим делом. Надо, пожалуй, сообщить так… Комиссия по оказанию помощи в настоящее время работает, работает в полную силу и даже сверх сил… И добавьте еще, что дня через два мы сможем дать самое подробное сообщение. И еще, как бы не забыть: следует немного помочь уезду деньгами. Чтоб нам не было стыдно…
XX. НАЧАЛЬНИК ОКРУГА
Мутасарриф Хамид-бей только что уснул. Первый раз за три ночи. И несмотря на это, звонок у парадной двери первым разбудил именно его. Он уселся на постели и, закрыв лицо руками, простонал:
— Неужели опять что-нибудь стряслось?
Его супруга, страдавшая уже несколько лет нервными припадками, последнее время находилась в чрезвычайно возбужденном состоянии, беспрестанно впадала в истерику и даже пробовала повеситься на поясе от халата. Спасибо, железный крюк, на котором держался полог, кровати, сломался…
Но Хамид-бей был уверен, что в следующий раз она найдет крючок покрепче и все-таки покончит с собой.
Мутасарриф был типичным сановником из Высокой Порты. За пределы Стамбула он впервые выехал только после провозглашения конституции, а пошел ему тогда уже шестой десяток. Он был человеком со странностями, так, например, ничего, кроме молочного киселя, в рот не брал, только тем и существовал. Этот кисель ему готовила собственноручно его старая нянька и кормилица Налан- калфа.
После безоблачного житья в загородной вилле под Стамбулом санджак в Анатолии показался вновь назначенному начальнику округа чуть ли не далеким Физаном, богом забытым краем, куда раньше ссылали преступников. Вот уже четыре года прозябал он здесь, испытывая телесные и духовные муки. А тут еще нервы супруги… Никаких сил не хватает: ну прямо как в сумасшедшем доме… Хамид-бей со слезами вспоминал дачные пригороды старого Стамбула и проклинал тех, кто послал его сюда. К этим проклятиям обычно присоединялась жена. Она начинала проклинать его самого, а распалясь, швыряла в голову бедняги мужа чернильницы, портсигары и прочие тяжелые предметы…
Семейные скандалы угнетающе действовали на Хамид- бея. По правде говоря, состояние здоровья мутасаррифа в эти дни было куда хуже, чем у его подруги жизни. Но разве будешь думать о себе, когда жена устраивает ежедневные представления?!