— На то две причины. Известно ли вам, что ваша Маша слышит дома?

Лицо Дображанской стало серьезным.

«И не только дома, но и сам Город», — могла б выправить юную ведьму она, но просвещать ту не стала.

— Вы плохо осознаете, о чем идет речь, — неверно расценила ее молчанье Акнир. — На Киеве для Маши нет тайн! Любой дом в любой части Города может наябедничать ей, рассказав обо всем, что происходит в его стенах… Кроме, конечно, Мало-Провальной, 13.

— Так и встречались бы там, — Катерина пристроилась за письменный стол, поправила свой фотопортрет в кожаной раме. Кабинет принадлежал не ей, а Мите, бывшему в отличие от своей «королевы» совершенным аскетом, способным оценить красу замысла, но отнюдь не красоту обстановки.

— На то есть вторая причина, — ведьма приоткрыла стеклянную дверь на балкончик, с любопытством разглядывая киносъемки в «девичьей». — Здесь киностудия. Каждый день тут разыгрывают десяток ложных историй, и тупой амбар давно уж не может отличить, где правда, где ложь…

— Он тупой, потому что амбар? — прохладно полюбопытствовала Катя.

— Само собой. В Городе есть дома с высочайшим интеллектом, куда большим, чем у их хозяев… — дочь Киевицы сделала шаг на балкон.

— Вот как? — Катя внимательно посмотрела на профиль Акнир, желая понять — те ли самые дома-модерн ведьма имеет в виду? И отвернулась, взглянула на Дашу, пристроившуюся на стуле в углу: — Дарья, надеюсь, ты уже поправилась после Присухи?

— Присухи? Ах, да. С тех пор столько всего произошло…

— Ты имеешь в виду сегодняшнее восстание в защиту императрицы? — спросила Катя. — Или вчерашнее в Питере? Женщины несли на демонстрации твой портрет.

У Даши сделалось такое лицо, будто Катя ударила ее по щеке.

— По-моему, — смутилась Дображанская, — ты все еще нездорова. Ты как-то сама на себя не похожа…

— Просто познакомилась вчера с одно мразью, — Чуб выговаривала слова упруго-рычаще, — и выяснила ужасную вещь… Оказывается, она меня обожает. И считает, что она такая, как я. Кто же тогда я, интересно?

— А что это у вас там снимают? — спросила Акнир.

Ведьма уже вышла на балкончик, перевесилась через перила.

Посреди декорации девичьей разыгрывалась обычная для немого кино трагедия. Актриса в одной лишь батистовой кружевной сорочке стояла на коленях, неестественно выгнув спину назад, по-молитвенному сложив руки. Над ней нависал барин-помещик с нарисованной гримом зверской рожей — сдвинутыми черными бровями, коричневыми складками на щеках, хлыстом в руках и нехорошим огнем во взоре.

— Моли его, моли! Умоляй… — послышался энергичный голос режиссера.

— Умоляю вас, Витольд, — талантливо-надрывно прокричала актриса, не забывая трясти молящими руками, — перестаньте дышать в мою сторону… дайте мне атмосферы. От вас чесноком разит! Фу!

Витольд-помещик взревел, в гневе занес над ней кнут, другой рукой схватил девицу за сорочку, обнажая напудренное полное плечо и делая ужасающе-зверские гримасы, пропищал покаянно-тоненьким голоском:

— Не велите казнить, Аделаида Кузминишна. Чеснок — он мужской силе способствует. Вы ж сами меня попрекали давече…

— Аделаида, бейся, кричи, — повелел режиссер, кажется, вовсе не обращавший внимания на их перепалку. Да и зачем, кино-то все равно немое? — Кричи ему: «Насильник, подите прочь!» И по морде.

— Подите прочь, импотент, — вскрикнула актриса, с явным удовольствием награждая партнера пощечиной. Однако — вот что значит профессионализм! — несмотря на совсем не целомудренный текст, умудряясь изобразить на лице маску испуганной поруганной невинности.

— Что это будет за фильм? — повторила вопрос Акнир.

Катерина флегматично дернула бровью.

— Не знаю. Киностудия — Митина забава… Впрочем, могу взглянуть, у него тут все аккуратно, — Дображанская подошла к письменному столу, открыла лежащую на нем большую коричнево-бурую тетрадь, пролистала, провела пальцем поперек строчек. — Так, какое сегодня число… Ясно. Вчера начались съемки фильма «Гробовая любовь». Ольга и Александр любят друг друга. Александр уходит на войну. Там он узнает, что родители Ольги собираются выдать ее замуж за богатого помещика. Александр бежит с фронта. Тем временем, устав от отказов Ольги, помещик берет девушку силой, — равнодушно зачла Катя синопсис. — Александр прибывает слишком поздно. Обесчещенная Ольга кончает с собой…

— А Александр становится революционером, — завершила Акнир.

— Этого в сценарии нет, — сказала Катя, захлопнув тетрадь.

— Это и так понятно, — сказала Акнир. — Вы в своем уме, Екатерина Михайловна, такие фильмы снимать? Про героических дезертиров. Кто сценарий писал?

— Господин Крендин. Режиссер. Митя его в творческой мысли не ограничивает, поскольку прибыль от его фильмов огромнейшая. Что не снимет — успех. Идет на ура. У него отменное чутье. Точно знает, как из публики слезу вышибить. Однако, — вздохнула неглубоко Катерина, — по поводу дезертиров ты абсолютно права. Придется остановить съемки. Как скверно. Он — натура богемная, нервная… Скандала не избежать…

— Зачем останавливать? — возразила Акнир. — Достаточно переписать сценарий. Зови своего гения.

Поколебавшись с минуту, Катя вышла на балкончик, махнула рукой:

— Гоподин Крендин, можно вас на минуту?

Режиссер с порога кинулся целовать Кате руки.

— Катерина Михайловна, какая честь для нас!.. Вы так редко, так мучительно редко удостаиваете нас своим посещением. Давно, давно мечтал познакомиться с вами. Я — ваш страстный поклонник… Чем обязаны такой честью?

Его неуклюжая поспешность сопровождалась возбужденным сверканием глаз. Но угрюмо восседающая между стеной и шкафом Даша Чуб заметила, что на этот раз привычное захлебывающееся восхищение Катей не мужского — иного свойства. Невысокий, щуплый и узкоплечий человечек с гладко выбритой длинной физиономией и рыжеватыми волосами несомненно относился к хорошо знакомой звезде категории и верно охарактеризовал себя «страстным поклонником»… поклонником всего того, что знаменито, известно, высокородно, модно, — короче, всего, что звенит и блестит. Катя же принадлежала к недосягаемым киевским легендам.

Крендин скосил взгляд на двух дам.

— Позвольте представить вам мою добрую знакомую, — решила соблюсти приличия Катя. — Дар…. Дар-ожайшая и давнишняя подруга моя Изида Андреевна Киевская и…

С аттестацией Акнир вышла заминка, но режиссер удачно заполнил образовавшуюся паузу:

— Изида Андреевна!!! Боги, какая огромная честь. Какое счастье! Польщен, чрезвычайно польщен вашим визитом. Имел счастье своими глазами лицезреть ваш Третий смертельный трюк. Мечтаю снять про вас фильм…

— Где я выступаю в роли героической революционерки, — недобро ощерилась Даша, — которая пала жертвой в борьбе, и ей поставили памятник? А потом дамы совсем озверели и уничтожил мир, потому что хотели быть на меня похожими?

— Помилуйте, — часто-часто захлопал рыжеватыми ресницами Крендин. — Изида Андреевна… Я ничего такого… Я никак не хотел вас обидеть. Я хотел снять совсем другой фильм.

— И правда, — вдруг вознадеялась Даша, слетая со стула, — А давайте снимем другой фильм, про то, как я отменяю революцию на хрен! Пусть все узнают, что я — хорошая. Я сама там снимусь…

— Ты не актриса, — одернула размечтавшуюся знаменитость хозяйка киностудии.

— Я — не актриса???! — искренне обиделась Чуб. — Да в каком месте я не актриса? Катя просто не знает, — обратилась она к режиссеру. — Мы с вами снимем такой замечательный фильм… И все бабы опять захотят быть хорошими — прямо как я! Вы ж не революционер? — подозрительно прищурилась она.

— Бог с вами, Изида Андреевна, — нервозно замахал Крендин руками. — Какой из меня революционер…

— Мы не сомневались в этом, — вступила в их диалог Акнир, выступая вперед. Вид у нее был страшно серьезный — не то снова учительница, не то народоволка. — Позвольте представиться, Анна Кылыновна. Мы трое имеем честь состоять в обществе «Спасителей отечества», которое возлагает на ваш могучий гений особенные надежды, — со значением оповестила она. — Известно ли вам, что отечество больно? У него горячка! А вы — лекарь! — судя по участившемуся рыжересницему морганию об этом господин Крендин даже не подозревал. — Ибо важнейшим из всех видов искусств для нас является кино. Не так ли? — Акнир многозначительно посмотрела на Катю.