Человек, похищенный графом, хотя и не принадлежал к числу знаменитых астрологов, пользовался в Нормандии двусмысленной славой, которая окружает лекаря, обладающего некоей таинственной силой. Человек этот был своего рода колдун, — во многих местах Франции таких лекарей до сих пор именуют костоправами. Так называли даровитых самородков, которые как будто ничему не учились, а на деле обладали зачастую наследственными познаниями в искусстве врачевания, долгим опытом, запасом практических наблюдений, передававшихся в семье из поколения в поколение, и занимались ремеслом костоправа, то есть вправляли вывихнутые руки и ноги, сращивали сломанные кости, излечивали животных и людей от некоторых несложных болезней и якобы обладали волшебными секретами исцеления тяжелых недугов. У Антуана Бовулуара — так звали нашего костоправа — и дед и отец были прославленными знахарями, передавшими ему много ценных, проверенных в их практике сведений и приемов, а кроме того, он учился медицине и занимался естественными науками. Крестьяне видели множество книг в его кабинете и всякие странные предметы, придававшие его врачебным успехам оттенок магии. Антуана Бовулуара не считали настоящим колдуном, но все же на тридцать лье в окружности он внушал простому люду почтение, граничившее с ужасом; более опасным для него обстоятельством было то, что он располагал тайнами, касавшимися жизни и смерти местной знати. Так же, как и его дед и отец, он приобрел славу искусного акушера, и его призывали помогать при родах, при вытравлении плода, при выкидышах. В те смутные времена любовные грехи случались довольно часто, страсти были грубые, и высшему дворянству частенько приходилось посвящать мэтра Антуана Бовулуара в постыдные или страшные семейные тайны. Испытанное его умение хранить такие секреты обеспечивало ему безопасность. Клиенты платили ему щедро, и благодаря этому его наследственное состояние значительно увеличилось. Вечно он был в дороге — то его хватали насильно, как это сделал сейчас граф, то держали по многу дней у какой-нибудь знатной дамы; у него недоставало времени жениться; впрочем, его темная слава отталкивала от него девушек. Он не способен был искать себе утешения в случайных связях, которые могло бы доставить его ремесло, дававшее ему такую власть над женскими слабостями. Бедняга костоправ чувствовал, что он создан для радостей семейной жизни, и был их лишен. У этого толстяка было золотое сердце, таившееся под обманчивым обликом жизнерадостного сластолюбца: он отличался пухлой физиономией, двойным подбородком, проворством движений тучного тела и откровенной речью. Он мечтал о женитьбе и мечтал иметь дочь, которая принесла бы отцовское состояние в приданое какому-нибудь бедному дворянину, — он не любил свое ремесло «костоправа» и желал, чтобы его семья вышла из унизительного положения, на которое ее обрекали предрассудки того времени. Впрочем, нрав его довольно хорошо соответствовал веселью пиров, венчавших главные его операции. Привычка быть повсюду человеком самым нужным добавила к его врожденной веселости некоторую долю важности и тщеславия. В критические минуты он любил действовать с некоторой величественной медлительностью, позволял себе дерзости, которые почти всегда принимались благосклонно. Кроме того, он был любопытен, как соловей, привередлив в пище, как борзая, и болтлив, как дипломат, который говорит очень много, но никогда не выдает своих мыслей. Несмотря на эти недостатки, развившиеся у него в многочисленных приключениях, которыми он обязан был своей профессии, Антуан Бовулуар слыл наименее зловредным человеком в Нормандии. Хотя он принадлежал к небольшому числу выдающихся умов своего времени, здравый смысл нормандского крестьянина подсказывал ему, что надо таить про себя усвоенные им идеи и свои собственные открытия.

Лишь только граф поставил его на ноги у постели роженицы, лекарь сразу обрел присутствие духа. Он стал щупать пульс у дамы, лежавшей в маске, нисколько не думая о ней в эту минуту; при помощи этого ученого приема он мог поразмыслить и действительно поразмыслил над своим положением. Ни в одном из постыдных или преступных приключений, в которых его насильно принуждали участвовать в качестве слепого орудия, не были так тщательно приняты меры предосторожности, как в данном случае. Хотя нередко клиенты обсуждали вопрос о его смерти, как о средстве, обеспечивающем успех предприятия, невольным участником которого он являлся, никогда еще его жизнь не подвергалась такой опасности, как в эту минуту. Прежде всего он решил узнать, кто прибег к его услугам, и, установив грозящую ему опасность, постараться спасти свою драгоценную особу.

— Что надо сделать? — тихо спросил он, укладывая графиню поудобнее и приступая к оказанию ей помощи.

— Не отдавайте ему ребенка.

— Не смейте шептаться! — заорал граф громовым голосом, помешав мэтру Бовулуару расслышать еще какое-то слово, произнесенное несчастной женщиной. — А не то читайте себе отходную, — добавил сеньор, стараясь изменить свой голос.

— Кричите во весь голос, — сказал лекарь роженице. — Кричите, черт побери! У этого человека есть превосходные драгоценные каменья, мне они подойдут не хуже, чем вам! Ну, мужайтесь, мужайтесь, голубушка!

— Эй, легче, легче! — снова послышался голос графа.

— Да он, никак, ревнует! — откликнулся акушер тоненьким ехидным голоском, который заглушили крики графини.

К счастью мэтра Бовулуара, природа проявила милосердие. Недоношенный ребенок появился на свет божий таким тщедушным, что причинил матери не так уж много страданий.

— Клянусь чревом пресвятой девы, — воскликнул любопытный лекарь, — а ведь это, пожалуй, не преждевременные роды!

Граф в бешенстве затопал ногами, так что задрожали половицы, а графиня ущипнула лекаря.

«Ах, вот в чем дело!» — подумал Бовулуар.

— Значит, надо, чтоб это были преждевременные роды? — еле слышно спросил он графиню, и она кивнула головой, как будто не смела выразить свою мысль словами.

— Мне все еще неясно... — рассуждал лекарь.

Как всякому искусному акушеру, Бовулуару не трудно было узнать, что перед ним женщина, впервые «попавшая в беду», как он говорил. Хотя стыдливость и неопытность, сквозившие в каждом жесте графини, открыли ему ее целомудренную чистоту, хитрый лекарь воскликнул:

— А вы, сударыня, так ловко рожаете, будто всегда только этим делом и занимались.

Граф сказал тогда с ледяным спокойствием, более страшным, чем гнев:

— Дайте сюда ребенка.

— Не отдавайте ему, ради господа бога не отдавайте! — взмолилась мать, и почти звериный ее крик пробудил в добром и мужественном сердце низенького костоправа сострадание, привязавшее его больше, чем он сам думал, к этому высокородному младенцу, которого отверг родной отец.

— Ребенок еще не родился. Что по-пустому спорить? — холодно ответил он, заслоняя собою младенца.

Удивляясь, что новорожденного совсем не слышно, лекарь внимательно смотрел на него, опасаясь, что он уже умер. Граф заметил обман и ринулся к постели.

— Лик господень, пресвятые мощи! Отдай мне его сейчас же! — воскликнул сеньор, вырывая из рук врача невинную свою жертву, издававшую слабый писк.

— Осторожней! Ребенок очень слабенький, он почти без дыхания, — сказал мэтр Бовулуар, ухватив за руку графа. — Несомненно, он не доношен, родился семи месяцев.

С нежданной силой, порожденной порывом жалости, он разжал пальцы графа и сказал ему на ухо прерывающимся голосом:

— Избавьте себя от преступления: он и так жить не будет...

— Негодяй! — запальчиво воскликнул граф, у которого лекарь вырвал из рук младенца. — Да кто тебе сказал, что я хочу смерти своего первенца? Разве не видишь, я ласкаю его?

— Подождите, когда ему будет восемнадцать лет, тогда и ласкайте его таким вот образом. Окрестите-ка его поскорее, — добавил он, озабоченный своей собственной безопасностью, ибо он узнал сеньора д'Эрувиля, который, разгорячившись, позабыл изменить свой голос. — Окрестите поскорее и не говорите матери, какой я приговор ему вынес, а не то вы убьете ее.