Я заглянул внутрь нашего старою фургона, чувство горечи и боли нахлынуло на меня. Обшивка каркаса была отодрана во многих местах, ковры, кайвы, седла украдены, сорванные занавеси валялись грязной кучей на искореженном, разломанном полу. Золото и драгоценности, дорогие блюда, чаши и кубки пропало все, лишь в щелях пола и у оснований изогнутых опор каркаса то здесь, то там виднелись оброненные монеты или мелкие драгоценные камни.
Здесь же валялось несколько не имевших особой ценности предметов, но мне они были дороги как память медный ковшик, которым пользовались, готовя еду, Африз с Элизабет, оловянная коробка из-под желтого тарианского сахара – теперь она была смята, а её содержимое валялось рядом. Был тут и странный, внушительного вида серый кожистый предмет, он некогда служил Камчаку седалищем, мне вспомнилось, как однажды Камчак пнул его и тот перелетел через всю повозку, чтобы я смог рассмотреть его поближе.
Камчаку нравилась эта странная вещь, и мне подумалось, что он будет рад узнать, что она не пропала, подобно другим, в бездонных мешках паравачских грабителей.
Я задумался над судьбой тарианки Африз. Насколько я понимал, Камчака мало интересовала его рабыня в последнее время, но я за неё волновался.
Если бы не сострадание и не чувство справедливости, то я бы желал, чтобы её красота спасла ей жизнь хотя бы в качестве рабыни паравачей.
Естественно, судьба мисс Элизабет Кардуэл – хорошенькой секретарши из Нью-Йорка, так бесцеремонно и так необратимо вырванной из привычной городской жизни родного ей мира, меня волновала не меньше.
Измученный событиями этого дня, я лег на дощатый пол разграбленного фургона Камчака и мгновенно уснул.
Глава 24. КОМАНДИРСКИЙ ФУРГОН
Большая часть Тарии находилась под контролем тачаков. Вот уже несколько дней она была объята пожаром.
Наутро после битвы у фургонов я вскочил на свежую каийлу и отправился в Тарию. Через несколько пасангов я встретил фургон с моим тарном и воина, охранявшего боевую птицу, медленно ехавшего в сторону лагеря. За ним двигался фургон с тарном Гарольда и сопровождающим его охранником. Я оставил каийлу тачакам, перебрался на тарна и вскоре уже различил вдали возвышающиеся стены Тарии и окутывающий их дым.
Дом Сафрара все ещё держался, а на крыше главной башни виднелись обороняющие её тарнсмены Ха-Кила. Помимо этой цитадели в городе остались не подавленными считанные очаги сопротивления, где тарианцам ещё удавалось хоть как-то сдерживать натиск нападающих. Мы с Камчаком полагали, что теперь Сафрар должен улететь из города в самое ближайшее время, поскольку теперь ему было совершенно ясно, что удар паравачей по фургонам и боскам тачаков не достиг цели и Камчак не увел свои войска из Тарии. Кроме того, на стороне тачаков теперь выступали катайи и кассары, и дальнейшее развитие событий не могло не приводить Сафрара в ужас.
Единственной причиной, по-моему мнению, которая ещё способна была удержать Сафрара от бегства, являлось его ожидание какого-то события чрезвычайной важности: вполне возможно, прибытие на тарне серолицего человека, перед которым у него было обязательство во что бы то ни стало сохранить золотой шар. К тому же, если его дом будет взят приступом и торговец, таким образом, будет подвергаться опасности, у него останется возможность улететь в самый последний момент, бросив своих слуг и защитников на произвол судьбы.
Я знал, что через гонцов Камчак был в курсе всех дел в фургонах тачаков, и не стал сообщать ему ни о разграблении, которому подвергся его собственный фургон, ни о судьбе Африз и Элизабет Кардуэл, которую, что казалось мне совершенно естественным, он вполне мог давно продать. Интерес же мой к подобным вещам он со своим типичным для тачаков складом характера непременно должен был воспринять как вмешательство в его личные дела и непростительную дерзость. Придет время, и я узнаю – если будет возможность – имя её нового хозяина каким-либо косвенным способом, не обращаясь непосредственно к Камчаку; гораздо хуже, если при нападении она попала в руки паравачей – тогда поиски её следов сильно осложнятся.
Зато я напрямую спросил Камчака о том, почему он, предполагая, что катайи и кассары не придут на помощь тачакам, не оставил тем не менее Тарию и не отвел свои главные силы к фургонам.
– Это была рискованная игра с моей стороны, – признался он.
– Опасная.
– Возможно. Но мне казалось, что я в достаточной степени знаю и катайев, и кассаров.
– Да, но ставки в этой игре очень высоки.
– Они гораздо выше, чем ты думаешь.
– Не понимаю, – признался я.
– Игра ещё не окончена, – сказал он, но от дальнейшего разговора отказался.
На другой день после моего прибытия в Тарию Гарольду удалось перепоручить свои обязанности командующего колонной фургонов кому-то другому, и он к вечеру прибыл во дворец Фаниуса Турмуса.
Днем и ночью, урвав всего час-другой для сна где-нибудь на ковре во дворце или устроившись прямо на каменной мостовой у разведенного часовым костра, мы с Гарольдом выполняли всевозможные указания Камчака, то принимая участие в штурме очередной удерживающей оборону тарианской внутренней крепости, то проверяя и выставляя на посты часовых. Силы тачаков были расположены таким образом, чтобы оттеснить не желающих подчиниться тарианцев в сторону двух городских ворот, сознательно оставленных открытыми и неохраняемыми, чтобы позволить всем как воинам, так и гражданским лицам покинуть город. С городских стен хорошо был виден поток беженцев, оставляющих Тарию. Они несли с собой провизию и вещи, которые им удалось захватить из объятых пламенем домов. Стояла поздняя весна – не слишком суровое время года, хотя и отличающееся нередкими затяжными дождями, значительно ухудшающими и без того несладкую судьбу беженцев. В связи с этим меня немало приятно удивил тот гуманный факт, что вдоль путей следования покидающих город тарианцев Камчак оставил емкости с питьевой водой и кое-какой провиант.
Я обратился к Камчаку за объяснениями, поскольку обычно в состоянии войны тачаки не оставляли на неприятельской территории ничего живого, уничтожая даже домашних животных и отравляя колодцы. Города, сожженные народами фургонов сотни лет назад, как говорят, продолжают до сих пор лежать в руинах, являясь пристанищем лишь для ветра да охотящихся за уртами слинов.
– Народам фургонов нужна Тария, – без обиняков ответил Камчак.
Для меня это было как гром среди ясного неба. С другой стороны, все выглядело совершенно логично.
Тария действительно явилась основным звеном, связывающим народы фургонов с городами Гора, своеобразными воротами, через которые всевозможные товары попадали на бескрайние равнины кочевников. Без Тарии существование народов фургонов, несомненно, было бы гораздо более скудным.
– А кроме того, – добавил Камчак, – народам фургонов нужен враг.
– Не понимаю, – признался я.
– Не имея общего врага, они никогда не объединятся, а не объединившись – однажды погибнут.
– Именно с этим и связана та игра, о которой ты говорил? – поинтересовался я.
– Возможно, – уклончиво ответил Камчак.
Однако я не чувствовал себя удовлетворенным; мне казалось, что Тария свободно могла выдержать гораздо большие разрушения, чем те, которые ей причинили войска тачаков: они, например, могли оставить открытыми для отступающих только одни ворота и позволить покинуть город не тысячам, а сотням тарианцев.
– И это все? – спросил я. – Это единственная причина, почему столь большому числу тарианцев позволено остановить город?
– У тебя, командир, несомненно, есть какие-нибудь дела в других частях города? – сухо сказал Камчак.
Я коротко кивнул, повернулся и, разочарованный разговором, покинул комнату. Давным-давно я понял, что нельзя давить на Камчака, если он не хочет говорить. Однако, успокоившись, я сам удивился его снисходительности. Испытывая жесточайшую ненависть к Тарии и тарианцам, он тем не менее не остался глухим к отчаянию своих беспомощных врагов и отнесся к безоружным гражданам с величайшей терпимостью и сочувствием, подарив им жизнь и свободу, позволив им беспрепятственно оставить город. Пожалуй, единственным с точки зрения тарианца исключением явились женщины Тарии, рассматриваемые не иначе как часть доставшейся победителю добычи.