— Там у меня будет выбор. Здесь его нет.

— У таких как мы, — заметила мать, — никогда нет выбора.

Однако она не стала его удерживать. Загубить еще одну юную жизнь — что может быть хуже! Надо отпустить сына, пока в его сердце не растаяла надежда, а на смену вере в свои силы не пришло отчаяние, как это случилось с ней и Бао. Время неумолимо, жизнь сгорает, словно бамбук в пламени очага, и от нее не остается ничего. Поэтому надо спешить.

Ниу не могла дать в дорогу сыну ни еды, ни материнских наставлений. У нее не осталось даже слез.

Однако кое-что она все же сумела сказать:

— Обещай, что никогда не станешь курить опиум. Я плохо знаю, что это такое, но слышала, что навеянный им сон хуже смерти. И еще: ты всегда узнаешь своего брата по родинке на лице, звездочке пониже левого глаза. Если он жив, когда-нибудь вы непременно встретитесь.

Округа была наполнена стрекотом цикад, жарой и солнечным светом. Бамбуковая роща у подножия горы пела свою загадочную песню.

Юн подумал о том, что человек всю жизнь сражается с бамбуком, расчищая поля от его цепких корней, между тем бамбук дает ему то, что не может дать никакое другое растение, и что это похоже на борьбу с судьбой.

С такой мыслью он в последний раз оглянулся на родную хижину и зашагал к Кантону.

— Когда ты наконец скажешь, на что потратила деньги? — Лин-Лин спрашивала об этом всякий раз, как Мэй появлялась на кухне, но та неизменно отмалчивалась.

Несколько дней подряд они просидели дома. Заявления о благодетельных целях маньчжуров, в которых они старались представить себя не завоевателями, а спасителями страны (коим и прежде мало кто верил), утратили силу. У тех купцов и ремесленников, которые по слухам жертвовали повстанцам средства и продовольствие, отбиралось имущество. Маньчжуры толпами сгоняли китайцев на общественные работы и принудительно забирали в солдаты. Количество казней перешло все мыслимые пределы. На улицах валялись обезображенные трупы, обгоревшие или с синими распухшими лицами, со следами пыток — выколотыми глазами, вырванным языком.

Ши, казалось, интересовало только бракосочетание Лю Фэня и Мэй. Едва в городе стихли бои, она вновь забеспокоилась о свадьбе.

Обратились к астрологу. Было выбрано благоприятное время: день тигра под знаком огня и девяти звезд. Жених передал опекунам невесты выкуп и ритуальные подарки.

Вопреки словам Лин-Лин тетка не поскупилась на свадебный наряд. Она с гордостью показала Мэй платье из алого шелка и красную вуаль. Согласно обычаю, головной убор невесты напоминал корону императрицы: металлический каркас был обильно украшен стеклянными подвесками, шерстяными помпонами, медными бляшками и разноцветными птичьими перьями. Пусть и не крошечные туфельки были расшиты бисером. И все же, несмотря на все великолепие этого наряда, Мэй казалось, будто ее готовят не к бракосочетанию, а к похоронам.

Она решилась на последний шаг: попросить хозяина мастерской, господина Дэсяна, о прибавке к жалованью. Пусть она лишилась накоплений, быть может, им с Тао все же удастся снять комнату и зажить вдвоем.

Господин Дэсян был зол: за те несколько дней, пока мастерская не работала, отличавшихся неуемной прожорливостью гусениц шелкопряда некому было кормить, и они погибли. Подсчитывая убытки, хозяин клял и маньчжуров, и мятежников, и мастериц, которых было невозможно заставить выйти на работу даже под угрозой увольнения.

— Хотя и голодная, но живая, — говорили они, боясь высунуть нос на улицу, где свирепствовала кровавая бойня.

Когда Мэй робко вошла в пристройку, где Дэсян сидел над хозяйственными книгами, вопреки ожиданию он не рассердился, а улыбнулся.

— Входи, Мэй. Что тебе нужно?

— Я пришла поговорить.

— Я слышал, ты выходишь замуж за старика с меняльной лавкой, — добродушно произнес он. — Ты пришла сказать, что уходишь из мастерской?

Слухи разносятся, словно пыль по ветру. Откуда господин Дэсян мог об этом узнать? Наверное, Циу, сестра Лин-Лин, проболталась женщинам, а кто-то из них шепнул хозяину! Собравшись с духом, она сказала:

— Господин! Я работаю у вас больше семи лет. Я всегда приходила на работу вовремя и испортила очень мало нитей. Я хочу попросить вас о прибавке к жалованью.

Хозяин не удивился.

— Да, это так, Мэй, ты опытная мастерица, и мне бы не хотелось тебя терять. Ты давно получила бы прибавку, как другие, если б была… немного сообразительней и смелее.

Она растерялась.

— Что вы имеете в виду?

Господин Дэсян встал из-за стола и подошел к ней. Мэй ощутила неприятный холодок, словно откуда-то-повеяло, сквозняком.

— Ты знаешь, как и из чего получают шелковую нить. Сначала разматывают внешний слой, потом принимаются за внутренний. Под упругой прочной оболочкой скрывается шелковая мякоть: ты никогда не задумывалась о том, как приятно ее обнажать, как она нежна и тонка на ощупь?

Мэй стояла, не шелохнувшись, и смотрела на него во все глаза. Хозяин раздраженно вздохнул.

— Вижу, ты меня не понимаешь. Больше мне нечего тебе сказать. Поговори с девушками, скажем, с Хун-лань или с Сяо. Возможно, они сумеют объяснить тебе все это лучше, чем я.

Мэй с облегчением поклонилась и вышла.

Когда настало время обеда, она подошла к Хун-лань и Сяо. Прежде Мэй не водилась с ними: они одевались лучше других, громко разговаривали и смеялись и казались очень уверенными в себе. Хун-лань и Сяо сидели под огромным платаном, уплетая клейкие рисовые пирожки, завернутые в листья бамбука, и оживленно переговариваясь.

Когда она приближалась к ним Хун-лань, «красная орхидея», такая же беззастенчиво яркая, как ее имя недовольно выгнула брови.

Однако стоило Мэй заговорить, как она обрадовалась и тут же жарко зашептала, то и дело переглядываясь с Сяо:

— И до тебя дошла очередь! Не переживай, это не страшно, господин Дэсян не сделает тебе ничего плохого. Просто зайди к нему и расстегни платье. И не противься, если он запустит руку в твои шаровары и немного потрогает тебя.

Увидев на лице Мэй отвращение и ужас, девушки рассмеялись. Казалось, они презирали ее за вечную серьезность с налетом жертвенности и мужества и были рады сорвать с нее покров наивности.

— Зачем ему это?!

Сяо равнодушно пожала плечами.

— Мужчины делают много странных вещей — кто их поймет!

— Не беспокойся, — заметила Хун-лань, — останешься девственницей, хотя вряд ли твоему старому мужу удастся это проверить!

Мэй вспыхнула и отошла, а они захихикали ей вслед.

Когда женщины вновь принялись за работу, она не находила себе места, не могла собрать воедино обрывки мыслей. Что-то безжалостное, жесткое, твердое неумолимо подступало к ее сердцу, и она с трудом сдерживала рыдания.

В конце концов, Мэй сказала себе: если боги решили, что ей суждено пасть так низко, она это сделает. Судя по всему, Хун-лань и Сяо давно проделывают такое и не выглядят несчастными. Вдобавок никто не считает их непорядочными, не сторонится, хотя женщинам в мастерской наверняка известна правда.

Улучив минуту, она отпросилась и, боясь потерять решимость, быстрым шагом направилась к господину Дэсяну.

Как и Лю Фэнь, он был немолод. Его жидкая, засаленная, напоминавшая крысиный хвост коса уныло сбегала по костлявой спине. Сухая желтая кожа туго обтягивала лицо.

— Пришла! — выдохнул он, увидев Мэй, и отложил хозяйственные книги.

Сгорая от стыда, она расстегнула платье. Показались округлые, белые, похожие на две половинки луны девичьи груди. Когда господин Дэсян протянул к ним дрожащие жадные руки, Мэй зажмурилась.

Она вспомнила, что говорили Лин-Лин и Хун-лань с Сяо. Мужчинам нужно только одно. Этот хотя бы не сделает ей больно. Хотя унижение — это та же боль. Сильнее всего человек страдает, отдаляясь от самого себя, предавая собственную суть.

Мэй знала, что жизнь земных существ долгая череда перевоплощений. Человек умирает множество раз. Может ли кто-то сказать, не гибнет ли «вечная» душа прежде сотен бренных тел, оскверненная и убитая деяниями собственного хозяина?!