Долгие дискуссии топонимистов привели к выработке теории континентального (исключая Скандинавию) происхождения германского праязыка. В 1994 г. И. Удольф пришел к выводу, что наиболее древний ареал германской топонимии ограничен «Рудными горами, Тюрингским лесом, Эльбой, Аллером и открытой границей в направлении Вестфалии»; об этнической гомогенности, разумеется, речь не идет. «Ограниченность филологического понятия «германцы», — подчеркивает Р. Венскус, — проявляется в том, что его невозможно уверенно соотнести ни с одним из исторически известных племен». Германизация представляла собой долгий процесс культурной интеграции и стала следствием восприятия германских обычаев и германского языка негерманскими соседними племенами, отдельными клановыми группами. Это процесс длительного взаимовлияния кельтских и германских племен во всех сферах, который к началу II в. н. э. явно не завершился.
Одной из излюбленных тем этимологии XIX-XX вв. является установление значения слова "Germanus", которое пытались вывести из древнееврейского, Лигурийского, латинского, кельтского, германского, литовского, древнегреческого, венетского, иллирийского языков. Этимология Страбона давно отметена как ошибочная. Из предложенных трактовок, таких как «подлинные мужи», «содружники», «горцы», «соседи», «восточные люди», «люди из местности теплых источников», «свирепые», «вызывающие на бой», стала очевидна как их гипотетичность, так и то, что этноним «германцы» не является ни латинским, ни кельтским. Установленным фактом является то, что многие германцы носили кельтские имена (например, знаменитый Ариовист) и наоборот. Это особенно характерно для группы племен рейнского левобережья (белгов, эбуронов, кондрусиев), которых Цезарь обозначал общим термином «германцы, живущие по эту сторону Рейна». Знаменитые ингвеоны, герминоны, истевоны Плиния и Тацита представляли собой не этнические, а в лучшем случае культовые союзы, смутно осознававшие свою принадлежность к какому-то общему прародителю.
Дискуссии филологов привели, однако, к одному принятому компромиссу: из прагматических целей германский племенной мир разделили на три этногеографические группы германцев: 1) северную (Северная Германия, Ютландия, юг Скандинавии); 2) восточную (заэльбские территории вплоть до Вислы); 3) западную (междуречье Рейна и Эльбы в среднем ее течении до верховьев Дуная). В целом подобное деление соответствует основным диалектным ареалам германских языков.
Одним из наиболее сложных аспектов германского этногенеза является проблема этнического самосознания германцев, а также племенных названий. Проследить формирование, трансформацию либо исчезновение этнонимов в период расширения пространственных границ германского мира без помощи нарративных источников очень сложно. Неизвестно, сами ли племена избрали себе то или иное имя, либо так их назвали соседи. Цезарь и Тацит застали уже определенную, сложившуюся этнонимическую ситуацию. Лингвистика показывает, что ряд топонимов германского территориального ареала явно негерманские. Германские этнонимы хотя и не «привязаны» к названиям рек, но отражают самые разные аспекты: особенности ландшафта (англы — «угол»; маркоманны — «люди пограничья»), родственные отношения (эвдусии — «потомки»; амброны — «дети»; свевы — «наш род, мы сами»; семноны — «вместе»), какие-то персональные отличительные черты (батавы — «сильные»; гепиды — «ленивые»; скиры — «чистые, правдивые»; квады — «злые»; хатты — «бойцы»), тотемы (херуски — «люди оленя»).
Археологические исследования, ставящие целью определение времени и пространства сложения прагерманского этнического субстрата, имеют в своем распоряжении довольно скудный материал. Школа немецкого ученого г. Коссинны, исходя из предположения, что каждая археологически четко очерченная группа артефактов обязательно связана с отдельной племенной территориальной общностью, указывала на происхождение прагерманцев с начала III тыс. до н. э., с эпохи культуры одиночных погребений на юге Скандинавии и севере Германии. Широкая распространенность этой поздненеолитической культуры в Европе не позволяет соотнести ее с какой-то определенной единой этнической общностью. В равной степени она могла быть характерной для многих групп индоевропейцев.
Первой археологической культурой, которую можно уверенно связать с германскими племенами, большинство специалистов считают ясторфскую культуру, зарождение которой относят к 750 г. до н. э. Немецкий археолог г. Швантес, обработав материалы погребения Ясторф (Нижняя Саксония) и сравнив их с более скудными находками близлежащих местностей, установил их идентичность и ввел в 1950 г. в научный оборот термин «ясторфская цивилизация».
Ясторфская культура, в собственном смысле, зарождается в нижнем течении Везера и Эльбы, Шлезвиг-Гольштейне, юге Ютландии, Альтмарке, Западном Мекленбурге. В VII-VI вв. до н. э., несмотря на сильное влияние кельтских галльштатской и латенской культур, археологически прослеживаются многочисленные нетипичные для них устойчивые формы керамики, погребального культа, оружия, украшений и т. д. Археология, таким образом, позволила установить границу, хотя и зыбкую, между кельтским и германским мирами. Эта граница постоянно менялась по мере пространственного расширения ясторфского ареала, порождая массу его локальных вариантов, взаимодействуя с родственными, но не полностью идентичными ему культурами. Кельты надолго останутся ближайшими соседями германцев по Рейну, южногерманскому региону и дунайскому бассейну.
Экономика и общество ясторфской культуры
Именно археология позволила установить значительную разницу между развитой кельтско-латенской цивилизацией и технологически более отсталой германско-ясторфской в V-II вв. до н. э. Несмотря на несомненное влияние кельтов на германцев в это время, последние далеко не всегда и не во всем готовы были его принять и усвоить.
Наиболее типичными обиталищами ясторфских германцев были небольшие (до 25 м2 ) бревенчатые дома без фундамента (район Хавеля, нижней и средней Эльбы), а также бревенчатые землянки (междуречье Одера — Эльбы), которые составляли сельские поселения (вместе с хозяйственными постройками — максимум 40 единиц). Способы добывания продовольствия территориально были различны, но в основном составляли комбинации растениеводства (ячмень, и только к I в. до н. э. — овес, пшеница, просо, лен) и животноводства (коровы, свиньи, овцы, козы). Техника обработки земли была примитивной (деревянные сохи и плуги при технологии однополья). В 53 г. до н. э. Цезарь отметит: «Земледелием они занимаются мало; их пища состоит главным образом из молока, сыра и мяса». Ему вторит Тацит: «Германцы любят, чтобы скота было много: в этом единственный и приятный для них вид богатства». Неотъемлемой частью экономики были охота и рыболовство. Суровость быта подтверждается антропологическими данными: средняя продолжительность жизни мужчин — 35 лет, женщин — 32 года.
Ясторфская культура была уже культурой развитого железного века, но бронза из хозяйственного оборота не была вытеснена. И если влияние кельтов на германцев в сфере аграрной экономики было ничтожным, то в области металлодобычи и металлообработки — значительным. Германские кузнецы стремительно заимствовали кельтские технологии, инструментарий и ассортимент металлопродукции: археологически бывает довольно трудно установить разницу между изделиями кельтского импорта и германскими подражаниями. Керамическое производство у ясторфских германцев известно много хуже; находки керамических изделий на севере и в центре Германии настолько однотипны, что не позволяют зачастую установить разницу по этому параметру между региональными ясторфскими группами. Кельтское влияние на германскую керамику прослеживается в пограничье двух миров (район Заале — Унструт). Товарообмен между кельтами и германцами носил натуральный характер, о чем свидетельствует невероятно скудное количество кельтских монет на ясторфской территории. Из Кельтики германская элита импортировала украшения, оружие, высокохудожественную металлическую посуду; взамен германцы могли предложить лишь свой скот. Цезарь заметил о свевах: «Купцов они допускают к себе больше для продажи военной добычи, чем из желания получить какие-то привозные товары». В целом же «германцы продолжают пребывать в такой же нужде и бедности и по-прежнему терпеливо выносят их; у них осталась такая же пища, как прежде, и такая же одежда». Полтора века спустя Тацит, отметив, что только прирейнские германцы используют в торговле монеты, резюмировал: «Живущие же внутри страны пользуются более простой и древней формой торговли, а именно — меновой». Такие товары, как янтарь, рабы, женские волосы станут главными предметами германского экспорта в Римскую империю, которая станет новым и главным торговым партнером германских племен.