Но это было не все. Для устрашения жителей и тех, кто осмелился сочинять листовки, в городе появилось гестапо и вместе с ним — зондерфюрер войск СС Ганс Гейнц Грау, который и стал фактическим хозяином города. Он ознаменовал это тем, что поступил с Зумпфом точно так, как тот поступил с капитаном Петреску: выселил его из здания горсовета и вселился туда вместе с гестапо.

Наружность Грау[1] соответствовала его фамилии: узкое, вытянутое к костлявому подбородку лицо с серой, дряблой кожей, серые (не седые, а именно серые) жидкие волосы, прилизанные и разделенные пробором от крохотного лба до затылка, серые, холодные, безжизненные глаза. И голос у него был безжизненный. Таким голосом мог бы говорить манекен, если бы обрел дар речи.

Начальник гестапо Грау считал, что управлять людьми можно только при помощи страха. Страх должен сопровождать человека всегда и всюду: на работе и дома, когда он говорит и молчит, даже когда он спит. Бояться должны все: жители города и румынские солдаты, полицаи и немцы из комендантской команды, — исключений не должно быть.

Это был своего рода символ веры или основной принцип Ганса Гейнса Грау, если только этот человек способен был иметь принципы или верить во что-нибудь, кроме того, что он, Грау, должен повелевать, а другие подчиняться. Слушая доклад коменданта Зумпфа, он презрительно кривил тонкие губы:

— Вы тряпка, дорогой обер-лейтенант. Все очень просто.

А когда к нему явился по вызову капитан Петреску, Грау не дал ему раскрыть рта, сказал своим безжизненным голосом, что отдаст его под суд, если повторится еще один случай нападения партизан.

Испуганный Петреску обратился к Зумпфу, но Зумпф не имел желания заступаться за него. Напротив, он был доволен. И в то же время он подумал о Грау: «Посмотрим, дорогой зондерфюрер, кто из нас тряпка и так ли все просто, как вам кажется».

А Грау и впрямь начал действовать очень просто: посадил в подвал гестапо десять человек, продержал неделю, избил и выпустил, посадив затем новых десять человек. Выбором он не затруднялся: брал и стариков, и женщин, и даже детей. Его задача — нагнать страх. Пусть весь город, весь район трясется от страха. Тогда будет тихо.

Было в самом деле тихо. Настолько тихо, что, когда Грау проезжал по улицам, они мгновенно пустели, калитки, двери закрывались, на окна опускались занавески. Ему это нравилось. Но вот что ему не нравилось: несмотря на аресты, листовки продолжали появляться. Правда, реже. Но все-таки ему доставляли эти крохотные листки, содержащие сводки Совинформбюро или обращение к жителям, угрозы по адресу германской армии. А в последней листовке, писанной от руки, Грау прочитал угрозу даже самому себе.

Очевидно, у сочинителей листовок имеются сообщники в городе. Очевидно и то, что вражеское гнездо находится неподалеку от города. А этот ротозей и тряпка Зумпф умеет только вздыхать и жаловаться. А пустоголовый франт Петреску осмеливается говорить, что он не привык воевать с женщинами и детьми… «Вы у меня ко всему привыкнете или — ко всем чертям!» — думал Грау.

Он перетряхнул полицию, кое-кого предложил выгнать, кое-кого отметил, например, полицая Галагана, который доложил ему о существовании каменоломни на Каменной косе, где удобно прятаться партизанам. Это Грау запомнил. Затем он произвел повальные обыски и посадил сразу двадцать человек. Ничего существенного узнать не удалось. Тогда применили физическое воздействие, иначе говоря — пытки. Лишь после этого Грау вырвал признание у одной женщины, чью пятнадцатилетнюю дочь пытали у нее на глазах.

Женщина показала, что слышала, будто в город приходил какой-то матрос. От кого она слышала? Не помнит? Сейчас она вспомнит. Теперь пришлось дочери смотреть на то, что делают с ее матерью. Девочка не выдержала, закричала: «Не бейте маму! Я знаю… я все скажу…» И она назвала имя соседки, которая говорила им о матросе.

Взялись за соседку. Та заявила, что действительно слышала о матросе, он приходил в город в дырявой соломенной шляпе, а сказала ей о нем старая Галаганиха.

Добрались до старухи. Она держала себя гордо, в полной уверенности, что матери полицая ничего не будет, и подтвердила, что собственными глазами видела этого матроса в соломенной шляпе и даже погналась за ним, потому что шляпа на нем краденая и принадлежит ее покойному мужу. Где она видела матроса? Да на базаре. Куда он девался? То-то и лихо, что будто сквозь землю провалился. А почему она решила, что он матрос?

На это старая Галаганиха дала довольно подробный ответ. Перед самой войной приехал на побывку матрос Семенцов, он захаживал к дочке лоцмана Познахирко, а Познахирко еще в ту войну партизанил против немцев, наверное и сейчас партизанит, хата его пустая стоит, и с тем матросом они, через дочку, одной веревочкой связаны…

Это были ценные сведения. Но дальше старуха начала заговариваться. Она трясла седой взлохмаченной головой, дико поводила глазами и твердила одно: тот матрос — нечистая сила, а не человек, только что был — и нет его. Так и не добился от нее Грау ничего больше. Нить, найденная с таким трудом, обрывалась.

Все-таки Грау приказал искать человека в старой соломенной шляпе (о наблюдении за Каменной косой он распорядился раньше). На другой же день усердный Галаган, напуганный допросом матери, доставил в гестапо сразу двух обладателей злосчастной шляпы. Спустя день еще один полицай задержал человека в такой шляпе. А потом пошло и пошло. К Грау таскали молодых и старых, горожан и селян. Широкополую соломенную шляпу — бриль носили многие в этих местах. Людей допрашивали, били и вынуждены были освобождать за полным отсутствием улик. Однако Грау не терял надежды. Он знал, что в таких делах требуется терпение и настойчивость.

Но, будто в ответ на его действия или в насмешку над ними, последовали один за другим три удара: взлетел на воздух железнодорожный мост вместе с проходившим по нему воинским поездом, уничтожен румынский караульный пост на мысе Хамелеон, исчез румынский катер, патрулировавший в море.

Если последние два случая Грау объяснял ротозейством капитана Петреску и низким качеством его солдат, то мост охраняли не румыну, а немцы, но как раз здесь был нанесен самый сильный удар. Настолько сильный, что сам Грау едва не слетел с поста. Капитан Петреску был в тот же день смещен и отдан под суд. Обер-лейтенант Зумпф получил строгое взыскание и еще дешево отделался, как заявил ему Грау.

Грау рвал и метал. Выражение его ледяных глаз говорило Зумпфу, что он расправится с ним, как с Петреску, если в ближайшее время не будут пойманы виновники диверсий и не будет раздавлено их осиное гнездо.

Зумпф позеленел от унижения, обиды и злости, но смолчал. Зато, возвратись к себе в комендатуру, он выместил все на подчиненных. Комендантской команде и полицаям приказано было живым или мертвым добыть человека в этой проклятой шляпе. Галагану, который заикнулся было, что и так старается по распоряжению господина зондерфюрера, Зумпф заехал кулаком в зубы, пнул ногой и выгнал вон. Если бы он мог так же расправиться с господином зондерфюрером! Увы, об этом можно было только мечтать.

Зумпф топал сапогами, бегал взад и вперед по комнате, маленький, белобрысый, с красной физиономией, украшенной черными угрями, и ругал Грау, полицаев и паршивый городишко, куда его занесла нелегкая. Он ругался так, как может ругаться старый гитлеровский служака, у которого все, казалось, шло хорошо и вдруг пошло плохо.

И вот произошло чудо, которого Зумпф уже не чаял дождаться. Галаган, получивший от него по морде, выследил-таки еще одну соломенную шляпу, и, больше того, он утверждал, что задержанный им человек — главный местный большевик, секретарь городского комитета партии Аносов.

Зумпф вначале не поверил. Но служивший у него осведомителем Полищук подтвердил это. А Полищуку Зумпф доверял, как бывшему землевладельцу, разоренному большевиками.

Это была удача — заполучить такого важного большевика. Теперь-то Зумпф сумеет утереть нос высокомерному Грау. Но опять ему не повезло. Зумпф слишком погорячился, допрашивая арестованного. Очень уж не терпелось ему добыть сведения, которые восстановят его репутацию в глазах начальства и уронят репутацию всеведущего Грау. Но ничего Зумпф не узнал. Зато Грау узнал, что он прячет у себя важного арестованного. В результате Зумпф опять получил от него нагоняй и должен был расстаться с честолюбивыми надеждами.