Во время ужина было немногим лучше. «Где, черт возьми, невеста?» — начали спрашивать гости. Я отлеживалась очень долго в небольшой комнате для переодевания, которую отель выделил для свадебного вечера. Моя бабушка проявила благоразумие, пошла за мной и сказала, что гости начали раздражаться. Ее сестры, мои престарелые тетки, ходили в толпе гостей и всем объясняли, что мне с утра нездоровится. Это с их стороны не было слишком изобретательно. Они считали, что мы с Алексом живем вместе уже больше года и это каждому известно. Бабушка зажала мою ладонь между своими и сказала: «Знаешь что, куколка, вставай и выходи отсюда. Потанцуя с отцом, разрежь пирог, разбросай букет. Не волнуйся, я пойду с тобой».

Алекс работал как будто за двоих женихов. У него не было выхода. Он всех целовал, танцевал каждый танец, обходил всех с белой шелковой сумкой, собирая конверты с деньгами. Как только мы вдвоем зашли в нашу маленькую комнату, он в изнеможении опустился на стул.

Я лежала на кровати при полном параде, забыв переодеться в свой вечерний бледно-голубой костюм. Не могла даже вспомнить, где и что происходит. Мы помолчали несколько минут, затем Алекс произнес: «Что с тобой творится, Рита? Всю жизнь ты ждала этого дня, шесть месяцев готовилась к нему, а вчера вечером пошла и нажралась как свинья».

Я, конечно, стала извиняться. Сказала, сама не знаю, что со мной творится, но мне все по херу. Он вытаращил глаза, снял смокинг, ослабил галстук и ремень. Лег рядом и обнял меня за талию. И так мы оба заснули. Через несколько часов я проснулась, стащила с себя платье, приняла горячий душ и опять прыгнула в кровать. Но спать уже не могла, готова была отдать все, чтобы вернуться на 24 часа назад к той стоянке у ресторана после ужина. Алекс улыбался во сне, шумно дышал, лежа поверх одеяла в своих брюках от смокинга и рубашке. Я набросила на него покрывало с кровати. Клянусь, у меня появилось что-то вроде сострадания. Невеста из меня была никудышная, но жена будет — само совершенство. Я была счастлива, обладая им.

Мои свадебные фотографии — сплошной позор. Бледная, ссутулившаяся. Глаза налиты кровью, тушь размазана, волосы выбились из-под заколок. Голова прямо не держалась, казалось, она болтается туда-сюда. Теперь, наконец-то, моя свадьба за бортом всего мистического и таинственного. Можно перестать чувствовать себя виноватой за свои закидоны во время вечера.

Через месяц я поехала с бабушкой в Атлантик-Сити. В автобусе я впервые попробовала подшутить над тем, как вела себя во время свадьбы.

«Посмотри, — говорила я ей. — У тебя так много внучек. Некоторые были образцовыми невестами до меня, другие будут после. Один прокол в восьми случаях — не так уж и плохо».

Она начала хохотать, просто покатывалась от смеха. Ее плечи подрагивали, она положила мне руку на колено. Она вспомнила, в каком ужасном виде я была, вспоминала меня насупившуюся, на диване в той маленькой комнате. Потом бабушка выпрямилась на своем сиденье и улыбка исчезла с ее лица.

«Не смеши меня, Рита, — сказала она. — Как ты можешь! Тебе должно быть стыдно за такое поведение. Я не понимаю, зачем этот твой муж с тобой связался».

Моя бабушка отлично понимала, почему я могла сорвать свою собственную свадьбу, но виду не подавала. Это ее долг, как старшей, всегда защищать общепринятые правила приличия. Когда я отсюда выйду, то поеду ее навестить. Напомню ей то время, когда она заболела и боялась оставаться дома, какое облегчение она почувствовала, когда врач отправил ее в больницу. Как, по ее мнению, она чувствовала бы себя лучше, если бы не было операции и трубки в горле?

Глава двадцать первая

Эндрю, моему третьему сыну, было два года, когда Джон решил поменять дом. Этот дом — свадебный подарок Лоррен — был неплох для начала, но дела у Джона шли хорошо, и теперь мы были в состоянии подыскать что-нибудь получше. Сначала мне смертельно не хотелось уезжать из Вентнора: здесь у меня были подруги, Джон-младший и Дэвид ходили здесь в школу. Но нужно быть практичной — в нашем доме всего три спальни, а я планировала еще одного ребенка, хотела девочку.

К тому времени основная часть семейного бизнеса сосредоточилась в Нью-Йорке. Джон проводил там два-три дня в неделю, нанял шофера, чтобы с пользой проводить время в дороге. Он хотел поселиться вблизи Манхэттена. Лоррен осмотрела те места и выбрала Сиддл-Ривер, Нью-Джерси. Она была уверена, что недвижимость там в один день может вздорожать в десять раз по сравнению с тем, что мы заплатим сейчас. Конечно, она была права.

Джон был слишком занят, чтобы заниматься поисками дома, и решил переложить это на нас с Лоррен. Мне было скучно с ней, я не знала о чем разговаривать. С того самого утра, когда много лет назад она попыталась запугать меня разводом, мы никогда не оставались с глазу на глаз, без Джона и мальчиков. Надо сказать, я поражалась готовности Лоррен все забыть. Там, где я выросла, если свекровь с невесткой поссорятся, то уже никогда снова не заговорят, тем более вежливо.

Даже у гроба своей свекрови невестка будет сидеть с каменным лицом. Лоррен была другой. Она вела себя так, словно мы с ней были нечаянно втянуты в конфликт, а сейчас все позади. Она трезво смотрела на вещи: Джон ее сын, я его жена и надо с этим мириться. Я уверена, что понравилась ей больше, когда сумела настоять на своем. Точно так же один бизнесмен втайне уважает того, с кем было не просто заключить сделку.

Так получилось, что мы замечательно справились со своим делом, Лоррен и я. Поискам дома посвящалось два-три дня в неделю. Я вставала утром, одевалась и ехала в Атлантик-Сити за матерью: она вызвалась присматривать за детьми. Мать была временно без работы и горела желанием помочь. Ей хотелось побыть с внуками. Джон заставил меня сунуть ей потихоньку немного денег, но она не взяла. Когда я предложила ей деньги, она всем своим видом показала: я пока с голоду не умираю.

Мать была строгой, но не грозной, точно такой же была бабушка в отношениях со мной. Бабушки-ирландки не балуют детей. У них с детьми устанавливаются отношения строгой фамильярности. Общение с моей матерью пошло на пользу детям. Бабушка Бреннан открыла им целый мир, и им не приходилось ни о чем ее упрашивать.

Лоррен со мной выезжала на бульвар Гарден Стейт в своем темно-синем «ягуаре». В 1960 году Сиддл-Ривер был красивым, спокойным сельским районом. Много зелени, фермы, грядки с овощами по обеим сторонам дороги. Мне эта дорога казалась слишком длинной, даже слегка подташнивало. Я так благодарна Лоррен за ее энергию. Вы бы ее видели! Как она преображалась при встрече с агентами по недвижимости: сидела прямо, как шомпол; инстинктивно, как охотничья собака, приходила в состояние боевой готовности, прислушиваясь только к внутреннему голосу, который говорил: «Покупай, покупай, покупай!» При ней всегда был блокнот в кожаном переплете, куда заносилось самое главное: адреса, характерные особенности дома, цифры. Она нетерпеливо постукивала карандашом по блокноту, если агент начинал болтать чепуху. Мое нежелание переезжать исчезло бесследно, когда я увидела, что получаю взамен. Хорошая подъездная дорога, огромная кухня с посудомоечной машиной, отдельная спальня для каждого ребенка, плюс еще две для гостей. Меня покорили высокие, как в соборе, потолки, восточные ковры, часы времен наших дедушек. Когда Лоррен оставляла меня в столовой с канделябрами или у входа в длинный-предлинный коридор, я, глядя вокруг себя, думала: «Неплохо для девочки с Атлантик-Авеню. Совсем неплохо».

В конце каждого такого дня мы с Лоррен останавливались в маленьком ресторанчике «Парамус», и, сидя перед тарелками с чизбургерами, обсуждали осмотренные за день дома. Когда мы входили в ресторан, еще только смеркалось. Когда выходили, было уже темно. Взбодренные кофе, мы ехали домой.

Моя мать и Джон сидели в гостиной и смотрели телевизор. Я заглядывала к мальчикам. Они к тому времени крепко спали, умытые и накормленные. В спальнях было убрано, одежда к следующему дню приготовлена и лежала на комоде. Джон, Лоррен, моя мать и я пили чай и делились своими впечатлениями за день.