Доклад лорда Маунтбатена рассматривали в Лондоне, когда наступление английских войск на западе Бирмы было в полном разгаре. И каждому было ясно, что возражать наступающему адмиралу совершенно бесполезно. С военной точки зрения сотрудничество с Лигой было выгодным. От него зависел успех наступления англичан. Маунтбатен разошелся с точкой зрения правительства в Симле, которое до сих пор пребывало в счастливом неведении относительно действительного положения вещей в Бирме.

В горных районах запада партизанские отряды соединялись с английской армией, и, хотя нельзя сказать, что их принимали с распростертыми объятиями, партизаны участвовали в наступлении, их забрасывали снова за линию фронта, пересылали им задания. Партизанские отряды Лиги выполняли роль авангарда английского наступления.

На 17 марта был назначен торжественный парад. Бирманская армия выступала на фронт против англичан. Скорее всего японцы не пошли бы на эту крайнюю меру, но каждый солдат был на счету. Всю войну армия Аун Сана провела в бараках, в Рангуне и двух-трех других крупных городах. Теперь ей предстояло показать себя на деле, показать в боях с англичанами.

Один из японских чиновников, который был в то время в Бирме, рассказывает, что на военном совете дело чуть не дошло до драки. Представители Кемпетаи требовали разоружить армию, арестовать ее офицеров и в первую очередь обезвредить Аун Сана. Но армейские генералы так и не согласились с разведкой. Они давно знали Аун Сана. Бирманский генерал никогда не спорил с ними, всегда был вежлив и молчалив. В конце концов учили же его в Японии, дали орден, сделали министром. Ведь англичане не помилуют его в случае победы. Нет, у Аун Сана нет иного выхода. Он не политик, он военный, и не очень далекий притом. Когда бы еще ему удалось стать генералом?

Аун Сан предложил японскому командованию расположить бирманскую армию вдоль Иравади, там, где наступающие с запада англичане угрожали перерезать страну пополам. План был разумным. Если бы Аун Сан не предложил его, вернее всего его предложили бы сами японцы.

Наконец-то открылись двери японских арсеналов. Армия получила оружие, новую форму, башмаки.

И 17 марта на лугу, напротив пагоды Шведагон, там, где теперь раскинулся молодой парк Сопротивления, состоялся парад.

На трибуне собрались японские генералы. Над марширующими частями пролетали звенья японских самолетов.

К микрофону подошел министр обороны Бирмы, командующий бирманской армией генерал Аун Сан.

— Мы выходим в бой, в бой смертельный и решительный, — говорил боджок. Его слушали не только солдаты, не только японские генералы — его слушала вся Бирма. И те, кто пришел на парад, и те, что оставались у радиоприемников.

— Я призываю вас отдать все силы за свободу нашей страны, за свободу Бирмы. Призываю не жалеть жизни для этой благородной цели…

— Он ни слова не говорит, с кем будет воевать его армия, — сказал полковник из Кемпетаи генералу Инда.

— Нас не настолько здесь любят, чтобы Аун Сан мог особенно распространяться на эту тему.

— Еще не поздно арестовать всю эту компанию.

— И проиграть войну.

— У вас пораженческие настроения, генерал.

— Нет. Я придаю большое значение битве на Иравади.

— Когда вы признаете мою правоту, будет уже поздно.

Вдруг генерала прорвало:

— Так вот пойдите и попробуйте сейчас отнять у них оружие! Как вы это сделаете? Где у нас свободная дивизия, для того чтобы затевать бой в Рангуне?

Генерал перевел дух.

— Будем надеяться, что все кончится хорошо. Они победят, но победят с нами.

— Я не верю.

На этом разговор кончился.

— Итак, вперед, на врагов, на захватчиков. Уничтожайте их беспощадно. Вся Бирма смотрит на вас, — закончил свою речь Аун Сан.

Японское командование пригласило Аун Сана на обед по случаю выхода армии на фронт. Это был невеселый обед. Японские части с трудом сдерживали английское наступление на Иравади. Их положение на Тихом океане оставляло желать много лучшего. Из Европы поступали известия о том, что гитлеровская Германия доживает последние дни. Союзные войска приближаются к Берлину. Оси Рим — Берлин — Токио уже не существовало.

Плохое настроение было и у «диктатора» Бирмы, доктора Ба Mo. Утром он принял индийского хироманта. Хиромант долго колдовал над нежной рукой Ба Mo.

— Не убьют ли меня? — несколько раз спрашивал диктатор.

Индус не отвечал. Потом отпустил руку, вздохнул. Ба Mo почувствовал, как сердце остановилось на секунду и покатилось вниз, к животу.

— Ну!

— Нет, вы не умрете скоро, ваше превосходительство. Но судьба ваша плачевна. Я вижу по линиям вашей руки, что вам предстоит далекое и трудное путешествие, путешествие, связанное с унижениями. Ваши надежды не сбудутся. Начиная с этого года жизнь ваша пойдет вниз.

Индус неплохо разбирался в политике. Ба Mo вытер потную ладонь о таиландские лоунджи и знаком отпустил хироманта. На обеде он все время посматривал на японских офицеров. Генерал Кимура и его офицеры казались спокойными и уверенными в себе. Они по очереди произносили тосты и вежливо кланялись. Ему и Аун Сану. Ба Mo давно знал о Сопротивлении, знал уже и о Лиге. «Пускай, — думал он, — все-таки я останусь жив. Ведь я их не выдал».

Аун Сан слушал, как играет военный оркестр на хорах, и не обращал внимания на тосты. Интересно, как доехала Ma Кин Джи? Ведь, может быть, этот обед — ловушка. Может быть, армию сейчас, когда он сидит здесь, разоружают. Нет. Спокойно, Аун Сан. У тебя не выдерживают нервы. В любом случае основные руководители Лиги уже ушли в подполье. Даже если что-нибудь и случится, есть кому возглавить восстание. Осталось последнее: как бы сделать, чтобы Такин Тан Тун смог, не вызывая подозрений, уехать из Рангуна?

— Доктор, — обернулся Аун Сан к сидевшему рядом Ба Mo, — мы не используем наших лучших пропагандистов.

— Вы кого имеете в виду?

— Такин Тан Туна.

— Если он пропагандист, то не наш, — Ба Mo говорил тихо, чтобы не услышали соседи за столом. — За ним давно уже охотится военная полиция. И я не удивлюсь, если его арестуют.

— Но он же министр.

— Хорошо. Что же вы предлагаете?

— Надо его командировать для пропагандистской работы в район Таунгу. Мобилизовать народ. Вы же сами говорили, что рабочие отряды разбегаются.

Полковник из Кемпетаи прислушался. Аун Сан заметил это.

— Такин Тан Тун — верный друг Японии. И вы это знаете, доктор. Никто лучше его не сможет поднять народ.

— Хорошо, я согласен.

— Что-то вы выглядите печально сегодня, генерал, — сказал полковник из Кемпетаи. — Вам тяжело расставаться с семьей?

Знает или не знает?

— Да, у меня заболел сын.

— Мы усилим охрану у вашего дома. Я сегодня же распоряжусь.

— Не беспокойтесь, мои солдаты охраняют меня достаточно надежно.

— Как знаете.

Полковник отвернулся.

Такин Тан Тун уехал в Таунгу 20 марта. 21-го он исчез. В городе оставались Такин Ну и Аун Сан. Такин Ну колебался.

— Какая от меня польза на войне?

— По японцы могут вывезти тебя, тебя может схватить Кемпетаи.

— Нет, Ко Аун Сан, мои семья в безопасности. И надеюсь, что японцы не сделают мне ничего плохого. У меня много друзей среди них. Я останусь с доктором Ба Mo.

И, наконец, 25 марта Аун Сан не пришел, как обычно, в рангунский штаб бирманской армии. В штабе оставалось всего несколько писарей да солдаты у входа. Еще вчера и тех и других было значительно больше.

Аун Сан выехал на машине к линии фронта.

Его машину видели по дороге в Пром. После этого генерал исчез, как исчезли днями до этого его офицеры.

И в тот же день бирманская армия ударила с тыла по японским войскам. А те части, что заняли передовые позиции вдоль Иравади, сразу в нескольких участках открыли фронт.

В этот день начался разгром японцев, разгром еще более быстрый и страшный, чем разгром англичан в сорок втором.

В первый же день восстания, 28 марта, бирманские части уничтожили более семисот японских солдат и офицеров и разгромили несколько японских штабов. В руки бирманцам попали два японских генерала.