В плавнях (залитых водой зарослях злаков и осок) и на протоках-масса уток и другой водоплавающей дичи. Утки совсем непуганые, видно, на них не охотятся здесь; они часто плавают даже среди пасущегося скота.

На реке большое оживление. Мы часто встречали мелкие моторные и парусные суденышки, буксиры с баржами, груженными зерном или скотом, встретили паром, перебрасывающий железнодорожные вагоны со скотом с одного берега Параны на другой, не раз встречали тяжело нагруженные океанские пароходы, спускающиеся вниз, вероятно, из Росарио, куда мы держали путь.

В долине все меньше ивовых плантаций, все более выступает земледельческая природа Аргентины: даже в маленьких городках на берегу Параны мы видели большие элеваторы.

Ночью с 11 на 12 июня резко снизилась температура и сел такой густой туман, что нам пришлось стать на якорь посреди реки. Лоцман, постоянно водящий суда по Паране, не решался вести нас, так как огни бакенов совершенно не были видны в холодной молочной мгле. Туман садился на мачты, трубу, стрелы* и все другие металлические части на корабле. Капли воды стекали вниз и потом струйками бежали по палубе, как во время дождя. Промозглая сырость забралась даже в каюту, и когда я взялся за поручни моей железной койки, они были противно скользкие.

Как и в Ламанше, «Грибоедов» каждые две минуты давал предостерегающие гудки, звуки которых без эхо растворялись в тумане. Иногда до нас доносился «голос» какого-то парусника, на котором часто и тревожно били в рынду*.

Даже наступившее утро не позволяло нам двинуться вперед. Над головой чуть просвечивало голубое небо, но внизу со всех сторон нас окружала непроницаемая молочная завеса. Только около 10 часов утра, наконец, туман пришел в движение, ветерок стал его гнать клубами, часто, впрочем, вновь сгущая до полной потери видимости, и «Грибоедов» самым малым ходом стал осторожно, как бы ощупью, продвигаться вперед.

Лишь к полудню туман постепенно рассеялся и поднялся вверх, где ветром несло клочки облаков, которые собирались в черные дождевые тучи далеко на севере над Уругвайской территорией.

К вечеру мы подошли к Росарио, второму по числу жителей городу Аргентины и важнейшему порту по вы-возу пшеницы и других видов зерна. Стали на якоре неподалеку от давно не крашенного «англичанина» —

10 000-тонного грузового судна военной постройки; впереди нас стоял мрачный черно-красный «финн» — лесовоз. «Грибоедов» меж них казался изящной белоснежной чайкой среди ворон.

На «Грибоедове» зажгли якорные огни*, и вся команда, кроме вахтенных, была отпущена отдыхать. Мы, пассажиры, еще долго бродили по судну, то прогуливаясь по шлюпочной палубе, то собираясь на баке и всматриваясь вперед, где за поворотом реки мерцали огни и возникало зарево большого города.

Утром на судно прибыли представители советского посольства в Аргентине; они еще накануне приехали из Буэнос-Айреса и ждали сообщения от портовых властей о приходе «Грибоедова» в Росарио; портовые же власти только сегодня довели до их сведения о приходе «Грибоедова» и появились на судне уже после того, как к нам на катере приехали секретарь посольства и торгпред. Порто-вики поднялись прямо в капитанскую рубку*.

Тем временем в кают-компании завязалась дружеская беседа с нашими аргентинскими товарищами из посольства.

Оказывается, после войны мы-первая группа советских людей, которые посетили Аргентину. Наши дипломатические работники уже второй год не встречались с соотечественниками и потому расспрашивали до самых мелких подробностей о жизни в Советском Союзе, о том, как украшаются Москва и Ленинград, какие пьесы мы видели в театрах; им приятно было услышать даже о том, как выглядит знакомая им улица.

Беседа наша была прервана появлением чинов морской полиции. Передав им для регистрации свои паспорта, мы стали собираться к отъезду на берег, чтобы осмотреть сегодня Росарио, а завтра с утренним поездом отправиться на неделю в Буэнос-Айрес (капитан сообщил нам, что судно станет под погрузку через два дня и погрузка будет продолжаться пять-шесть дней).

Обычно процедура регистрации паспортов занимает не более часа, после чего соответствующие чины разрешают сходить на берег.

Меж тем полицейские не торопились возвращать наши паспорта. Просидев в кают-компании часа три, они заявили, что до особого распоряжения из Буэнос-Айреса не могут разрешить нам сходить на берег.

Два дня мы провели на середине Параны в виду Росарио, не имея возможности сойти с судна.

Тем временем весть о прибытии советского корабля облетела город. Еще в первый день на «Грибоедове» побывали корреспонденты местной газеты и попросили интервью у капитана и главы экспедиции А. А. Михайлова. В тот же день краткое сообщение было помещено в вечер-ней газете, а на следующий день в утренних газетах появились снимки «Грибоедова», портреты А. А. Михайлова и капитана и большие статьи о советской экспедиции.

Но еще до того, как было напечатано о советском корабле в газетах, началось буквально непрерывное паломничество на корабль самых различных людей из города и его окрестностей. Не сходя с судна, мы многое узнавали о жизни города.

Вот на грубой самодельной лодчонке появился близ «Грибоедова» юный паренек; он долго выгребал одним веслом, чтобы подплыть к самому судну, но быстрое течение все время сносило его, и он, наконец, уцепился за бакен, находившийся поблизости от нас. Оттуда он кричал на судно что-то по-испански, чего находившиеся на юте матросы не могли понять; паренек пояснял свои слова тем, что показывал рукой сперва на корму «Грибоедова», а потом на берег.

Мы с Леонидом Федоровичем, движимые желанием применить наши познания в испанском языке (как-никак во время перехода через Атлантику мы усердно изучали испанский!), выступили в роли переводчиков. Оказалось, парень просит дать ему доску, доска же ему нужна для постройки дома, дом же его находится на берегу, как раз напротив стоянки «Грибоедова».

На полуюте* у нас действительно лежал маленький штабель досок, припасенных на случай необходимости крепления грузов на палубе либо вообще для непредвиденных надобностей в рейсе.

Испросив разрешение у третьего помощника, моряки сбросили пареньку две доски, за которыми тот немедленно и отправился в погоню. Выловив доски из воды, паренек стал постепенно подвигаться к берегу. Мы следили за ним в бинокль и видели, как он подплыл к какому-то сооружению, стоящему на сваях у самого берега.

Было еще раннее утро, и над рекой стлался туман, так что мы не могли там все хорошо рассмотреть. Позднее мы увидели, что на большом протяжении вдоль берега выстроено на сваях несколько десятков дощатых конур, одни побольше, другие поменьше; у некоторых были вырублены маленькие окошки, у остальных имелись только двери. От одних были проложены к берегу мостки, другие же стояли далеко от берега на мелководье и попасть к ним можно было только на лодке.

Оказалось, в этих конурах живут люди. И не какие-нибудь безработные, нет, — рабочие, но заработка их не хватает для того, чтобы нанимать квартиру или купить клочок земли и выстроить себе домик. И вот они строят лачуги на «ничьей» территории-в реке (за которую пока еще не берет платы росариевский муниципалитет), выпрашивая доски с проходящих пароходов.

Немного выше по реке от нашей стоянки, на самом берегу стоит большое фабричное здание. Огромными буквами на нем написано «Swift>. Это одна из многочисленных мясоконсервных фабрик знаменитой компании Свифта, которая нажила немалые прибыли на поставках мяса и консервов в Европу во время второй мировой войны. Только на этой фабрике свифтовская компания перерабатывает 2 тысячи голов крупного рогатого скота ежедневно. Военный «бум» закончился, и Свифт сокращает производство: только на днях он уволил с этой фабрики 300 рабочих. Один из них побывал у нас на «Грибоедове».